Александр Васильевич Скворцов

Род деятельности Художник

Дата рождения 3 сентября 1894 г.

Дата смерти 25 июня 1964 г.

Место рождения Село Никольское Астраханской губернии

Биография

Александр Васильевич Скворцов (1894–1964) – график, живописец, педагог.

Родился в селе Никольском Астраханской губернии. Учился в частной студии П.А. Власова в Астрахани (1917–1918), затем в Астраханских высших государственных художественных мастерских (1918–1921).

В 1923 году переехал в Саратов и поступил в художественно-промышленный техникум, где впоследствии преподавал.

Работал книжным графиком, занимался гравюрой и офортом. Участвовал в саратовских выставках с 1925 года. В 1929, 1930 и 1931 годах работы экспонировались на международных выставках в Лос-Анджелесе.

28 мая 1933 г. был осужден за антисоветскую деятельность на три года ссылки в Казахстан.

Вернувшись в Саратов, работал художником в местных издательствах, во время войны – в областной газете «Коммунист», после нее – в Автодорожном институте и в Саратовском художественном училище.

С 1953 г. полностью перешел на творческую работу. Александр Скворцов умер в Саратове в 1964 году.

Произведения художника неоднократно выставлялись в СССР и за рубежом, находятся в собраниях Третьяковской галереи, музея изобразительных искусств имени Пушкина, Русского и Радищевского музеев.

Дело

Л.д. 5.

Наименование органа ОГПУ Форма №5

ДТО ОГПУ

Анкета арестованного

ВОПРОСЫ:	ОТВЕТЫ:
1. Фамилия	Щеглов
2. Имя и отчество	Иван Никитьевич
3. Год и место рождения	29 Марта 1882 г.
4. Постоянное местожительство (адрес)	г. Саратов Советская 43 кв 3
5. Место службы и должность или род занятий	Рабфак Ветинститута преподаватель черчения
6. Профессия и профсоюзная принадлежность, № билета	Художник Член союза Рабис
7. Имущественное положение в момент ареста. (Перечислить подробно недвижимое и движимое имущество: постройки, сложные и простые с.-х. орудия, количество обрабатываемой земли, количество скота, лошадей и прочее; сумма налога с.-х. и, индивид. Если колхозник указать имуществ. положение до вступления в колхоз, время вступления в колхоз).	Недвижимого имущества не имел
8. Тоже до 1929 года	не имел
9. Тоже до 1917 года	Дачный участок – близь деревни Полива<новка?>
10. Социальное положение в момент ареста	служащий
11. Служба в царской армии и чин	не служил
12. Служба в белой армии и чин	небыл
13. Служба в Красной армии; а) срок службы б) воинская категория	не служил
14. Социальное происхождение	из мещан
15. Политическое прошлое	В политических партиях не состоял
16. Национальность и гражданство	Русский – СССР
17. Партийная принадлежность с какого времени и № билета	Безпартийный
18. Образование; (подчеркнуть и указать точно что закончил)	Высшее, среднее, низшее, неграм. Сар. гос. худ. институт. – в 191<?>
19. Категория воинского учета	Снят с учета по возрасту
20. Состоял ли под судом и следств., а также приговор, постановление или определение	Года 3-4 назад в г. Саратове судим – Нарсуд – за скрытие <…> имущества – осужден на 1 год принудработ наказание отбыл. 13/V-1931 года – 24 суток по подоз<рению> в анти-сов<…>
21. Состояние здоровья	удовлетворительное
22. Состав семьи: перечислить: отца, мать, сестер братьев, сыновей и дочерей. (Их фамилия, имя и отчество, место службы и должность или род занятий и адрес)	брат Андрей Никитьев<ич> Щеглов, 54 года, Покр<овское> депо РУЖД. Местожительство не знаю

Подпись арестованного И.Щеглов

1. Особые внешние приметы

2. Кем и когда арестован 8/II–33 г. Лобов Упол. ДТООГПУ

3. Особые замечания

Подпись сотрудника заполнившего анкету Лобов

8 Февраля 1933 г.

Примечание 1-е Анкета заполняется четко и разборчиво со слов арестованного и проверяется документальными данными.

Примечание 2-е Анкетные данные должны быть проверены в процессе следствия и отражены в обвинительном заключении или заключительном постановлении по делу.

Л.д. 6.

«УТВЕРЖДАЮ»

8 Февраля 1933 г.

НАЧ. ДТО ОГПУ РУжд

/ИВАНОВ Н./ подпись

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

об избрании меры пресечения предъявлении обвинения.

Гор. Саратов, 1933 г. Февраля 8 дня. Я, Уполномоченный III-го Отделения ДТО ОГПУ РУжд АЛЕКСЕЕВ Ф.К., рассмотрев следственный материал по делу №6 и приняв во внимание, что гр. ЩЕГЛОВ Иван Никитович достаточно изобличается в том, что он состоял в к.р. организации, вел активную пропаганду за свержение Советской Власти и подготавливал террористический акт против тов. СТАЛИНА. Участвовал в к.р. сборищах на квартирах ГОФМАНА и СКВОРЦОВА.

ПОСТАНОВИЛ:

гр. ЩЕГЛОВА Ивана Никитовича привлечь в качестве обвиняемого по ст.ст. 58-11 УК, мерой пресечения способом уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей при ~~ар<естантстком> помещении ДТООГПУ~~ Сар Изоляторе.

УПОЛНОМОЧЕННЫЙ подпись

«Согласен» Начальник II-го Отделения ДТО РУжд подпись /ЕГОРОВ/

Настоящее постановление мне объявлено 25 Февраля 1933 г.

Подпись обвиняемого ИЩеглов

Л.д. 13.

Наименование органа ОГПУ Форма №5

ДТО ОГПУ РУжд

Анкета арестованного

ВОПРОСЫ:	ОТВЕТЫ:
1. Фамилия	Скворцова-Степанова
2. Имя и отчество	Нина Степановна
3. Год и место рождения	14 Апреля 1894, г. Саратов
4. Постоянное местожительство (адрес)	г. Саратов, Обуховский 9 кв. 1
5. Место службы и должность или род занятий	1^ый Сар<атовский> Госстройтрест Ст<арший> Экономист Пл<анового?> Сектора
6. Профессия и профсоюзная принадлежность, № билета	Экономист. Член профсоюза строителей с 1932 г. вообще с 1921 год.
7. Имущественное положение в момент ареста. (Перечислить подробно недвижимое и движимое имущество: постройки, сложные и простые с.-х. орудия, количество обрабатываемой земли, количество скота, лошадей и прочее; сумма налога с.-х. и, индивид. Если колхозник указать имуществ. положение до вступления в колхоз, время вступления в колхоз).	Недвижимым имуществом не владею
8. Тоже до 1929 года	Не владела
9. Тоже до 1917 года	Не владела
10. Социальное положение в момент ареста	Служащая
11. Служба в царской армии и чин	Всероссийский Земский союз – Зав<едующая> пер<евязочно>-пит<ательным> отрядом в 1916-17 г.
12. Служба в белой армии и чин	Не служила
13. Служба в Красной армии; а) срок службы б) воинская категория	Не служила
14. Социальное происхождение	крестьян
15. Политическое прошлое	Беспартийная в прошлом и настоящем.
16. Национальность и гражданство	Русская по отцу по матери Еврейка СССР
17. Партийная принадлежность с какого времени и № билета	Беспартийная
18. Образование; (подчеркнуть и указать точно что закончил)	Высшее
19. Категория воинского учета	Не состою
20. Состоял ли под судом и следств., а также приговор, постановление или определение	Не состояла
21. Состояние здоровья	Больна «апендицит» В настоящее время вызов врача не требуется
22. Состав семьи: перечислить: отца, мать, сестер братьев, сыновей и дочерей. (Их фамилия, имя и отчество, место службы и должность или род занятий и адрес)	Мать х) Клара Ефим. Степанова, 70 л., Дом. хоз., Саратов, ул. Чернышевского, № не знаю

Выноска верна:

х) Сестры: 1) Лидия Степановна Степанова – 44 л. – на Ряз. Ур. ж.д. врач ст. Срт II – г. Саратов Чернышевская ул дом не знаю (192).

2) Ольга Степановна Степанова 40-41 г. Музтехникум. Саратов. Зав. библ. Адрес тот же.

3) Наталия Степановна Иловайская 34-35 л. «Микроб» в Саратове – Секретарь (но точно не знаю). Казарменная ул. дом № не знаю.

4) брат Сергей Степанович Степанов 41-42 г. в амбулатории. На горах в районе Кооп<еративной> ул. – врач. Адрес: Чернышевская у матери.

5) Сын Борис 6 лет при мне.

Верно: Н. Степанова

Подпись арестованного Н. Степанова

1. Особые внешние приметы

2. Кем и когда арестован 8/II–32 г. Уполном. III ОТД ДТО Подпись

3. Особые замечания

Подпись сотрудника заполнившего анкету Подпись

8 Февраля 1933 г.

Л.д. 14.

«УТВЕРЖДАЮ»

8 Февраля 1933 г.

НАЧ. ДТО ОГПУ РУжд

/ИВАНОВ/ подпись

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

об избрании меры пресечения предъявлении обвинения.

Гор. Саратов, 1933 г. Февраля 8 дня. Я, Уполномоченный III-го Отделения ДТО ОГПУ АЛЕКСЕЕВ Ф.К., рассмотрев следственный материал по делу №6 и приняв во внимание, что гр. СКВОРЦОВА-СТЕПАНОВА Нина Степановна достаточно изобличается в том, что она принимала активное участие вместе со СКВОРЦОВЫМ. Вела к.р. пропаганду и участвовала в сборе сведений с целью шпионажа в пользу иностранных капиталистических государств. Принимая во внимание, что СКВОРЦОВА-СТЕПАНОВА – находясь на свободе помешает раскрытию истины и может скрыться от суда и следствия

ПОСТАНОВИЛ:

гр. СКВОРЦОВУ-СТЕПАНОВУ Нину Степановну привлечь в качестве обвиняемого по ст.ст. 58-6, 58-11 УК, мерой пресечения способом уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей при ~~ар<естантстком> помещении ДТООГПУ~~ Сар Изоляторе.

УПОЛНОМОЧЕННЫЙ Алексеев

«Согласен» Начальник II-го Отделения ДТО РУжд подпись /ЕГОРОВ/

Настоящее постановление мне объявлено 1 Марта 1933 г.

Подпись обвиняемого Степанова

Л.д. 24.

Протокол допроса

Город Саратов

1933 года Февраля месяца 8 дня, я, Уполномоченный ДТООГПУ РУжд подпись допросил в качестве обвиняемого нижепоименованного, который показал:

Фамилия, имя, отчество	Щеглов Иван Никитьевич
Возраст	1882 г.
Происхождение	из мещан г. Пензы <нрзб> служащий
Национальность	Русский
Должность или занятие	Художник – преподаватель Вет<еринарного> Рабфака
Местожительство	г. Саратов Советская 43 кв. 3
Семейное положение	Одинокий
Имущественное положение	неимущий
Образование	Среднее
Партийность	б/парт
Чем занимался и где служил:
а) до войны 1914 года	В Управлении Ряз. Ур. ж.д. счетоводом
б) до февральской революции	там же и в той же должности
в) во время октябрьской революции	там же и в той же должности
г) с октябрьской революции по настоящий день	с весны 1918 г. преподаватель по рисованию в школах I и II ступ. г. Саратов до н/времени.
Сведения о прежней судимости	Судим в 1928 г. за укрывательство пригов<орен> к 1 год <исправительных?> работ.
Отношение к военной службе	Снят с учета как достигший 50 лет. возраста

Записано с моих слов верно: ИЩеглов

(Показания по существ удела):

В 1917 году я служил в Управ. Р.У.ж.д., никогда политическими делами я не занимался, во всех революционных выступлениях я шел за массой, ибо не разбирался в партиях. К октябрьской революции я относился безсознательно. Во время взятия большевистской властью Управления Р.У.ж.д. в свои руки я «шел за массой», на работу не заступал<?>. В это время я усиленно занимался самообразованием, как по общеобразовательным предметам, так и по специальным – живопись, рисование и др. Поэтому заниматься политикой я не мог, да и вообще политика никогда меня не интересовала. В октябрьской революции я большевиком не был.

Факт неявки на работу во время взятия Управления Р.У.ж.д. я смотрю, как на невежество, т.е. незнание, непонимание.

Выборы в учредительное собрание я за большевиков не подавал, не помню за какую партию я подал.

Знакомство с Виталием Анатольевичем Гофманом я познакомился в быв<шем> Художественном Госуд<арственном> Институте, где мы оба занимались в мастерской худ<ожника> <Савинова> Приблизительно в 1920-21 году последовательно я с ним имел некоторую дружбу до настоящего времени. Он был арестован приблизительно в 1930<?> году. За что он был арестован, я не помню.

ИЩеглов

Допросил Уп. 3 отд. подпись

Л.д. 39.

Наименование органа ОГПУ Форма №5

ДТО ОГПУ РУжд

Анкета арестованного

ВОПРОСЫ:	ОТВЕТЫ:
1. Фамилия	Гофман
2. Имя и отчество	Виталий Анатольевич
3. Год и место рождения	26/VIII 1874 г. г. Камышин, НВК
4. Постоянное местожительство (адрес)	г. Саратов, М. Сергиевская, дом 67, кв. 3
5. Место службы и должность или род занятий	ж.д. школа ст. Срт II № 23 и Стр техникум – преподаватель
6. Профессия и профсоюзная принадлежность, № билета	пом. капитана Дальнего плава<ния> и художник – член союза Рабпроса
7. Имущественное положение в момент ареста. (Перечислить подробно недвижимое и движимое имущество: постройки, сложные и простые с.-х. орудия, количество обрабатываемой земли, количество скота, лошадей и прочее; сумма налога с.-х. и, индивид. Если колхозник указать имуществ. положение до вступления в колхоз, время вступления в колхоз).	Недвижимым имуществом не владел
8. Тоже до 1929 года	небыло
9. Тоже до 1917 года	небыло
10. Социальное положение в момент ареста	Служащий
11. Служба в царской армии и чин	не служил
12. Служба в белой армии и чин	не служил
13. Служба в Красной армии; а) срок службы б) воинская категория	не служил
14. Социальное происхождение	~~Сын судебного чиновника~~ – из дворян
15. Политическое прошлое	В партиях не состоял
16. Национальность и гражданство	Русский. СССР
17. Партийная принадлежность с какого времени и № билета	беспартийный
18. Образование; (подчеркнуть и указать точно что закончил)	Высш<ие> Своб<одные> Худ<ожественные> мастер<ские> в г. Саратове
19. Категория воинского учета	Снят за предельный возраст.
20. Состоял ли под судом и следств., а также приговор, постановление или определение	1930 г. арестован Сар ГПУ <…> 2 ½ м-ца – освобожден
21. Состояние здоровья	Болезнь руки – перелом – плечевой кости
22. Состав семьи: перечислить: отца, мать, сестер братьев, сыновей и дочерей. (Их фамилия, имя и отчество, место службы и должность или род занятий и адрес)	Жена Мария Ник<олаевна> Гофма<н>, 39 л<ет>. Дом<ашняя> хоз<яйка>. М. Сергиевская, 67, кв. 3 Дочь Ольга, 6 лет, – , – “–

Подпись арестованного В. Гофман

1. Особые внешние приметы

2. Кем и когда арестован 11/II–33 г.

3. Особые замечания

Подпись сотрудника заполнившего анкету Подпись

11/II 1933 г.

Л.д. 41-43.

Протокол допроса

Город Саратов

1933 года Февраля месяца 12 дня, я, Уполномоченный III отд. Аликин<?> Ф.К. допросил в качестве обвиняемого нижепоименованного, который показал:

Фамилия, имя, отчество	Гофман Виталий Анатольевич
Возраст	58-л. 1874 года
Происхождение	из дворян.
Национальность	Русский
Должность или занятие	Преподовать ж.д. школы от Срт II <станция Саратов II> и Строит. т<ехнику>ма
Местожительство	г. Саратов, М. Сергиевская 67 кв 3.
Семейное положение	Женат. Жена Мария Николаевна девичья Поспелова, дочь Ольга 6 лет
Имущественное положение	неимущий
Образование	Высшее
Партийность	б/партийный
Чем занимался и где служил:
а) до войны 1914 года	До 1907 г. пом<ощник> капит<ана> Дальнего плавания Добр<овольного> флота – Учился в Мюнхен (Германия), в Петербурге, в Саратове в Художественных учеб<ных> завед<ениях>
б) до февральской революции	Учился – в Саратове – Худ<ожествнный> т<ехнику>м.
в) во время октябрьской революции	Учился и служил в школе.
г) с октябрьской революции по настоящий день	г. Саратов с 1918 г. 8 школа до 1919 г. преподаватель – с 1919 по 1922 г. Радищ<евский> музей – Рабфак Саратов до 1930 преподават<ель> с 1931 г. в Стр<оительном> техникуме с 1932 года в ж.д. школе преподавателем черчения
Сведения о прежней судимости	в 1930 год. арестов. Сар. ГПУ – 2 ½ м<еся>ца
Отношение к военной службе	не состоит на учете.

Записано с моих слов верно: Гофман

(Показания по существу дела):

До 1908 года я состоял на службе в Добровольном флоте в качестве пом. капитана.

Маршрут моего плавания был следующий Одесса – Владивосток – Петербург – Владивосток. В процессе моего плавания я был в Японии – Китае, Индии, Турции. Знакомства в указанных странах у меня происходили преимущественно среди торговых служащих, служащих консульств и главным образом среди поставщиков.

Фамилии этих лиц я сейчас не помню, но помню японского господина Харада.

Знакомство и связь с указанными выше лицами я поддерживал в периоды и моменты нахождения судна в портах.

Характер связи в то время у меня с иностранными представителями исключительно служебный. В последующие годы до последнего время, вернее после того, как я прекратил плавание, я связь потерял и таковую с лицами иностранных государств не поддерживал.

В 1908 году я Гофман получил из Добровольного флота около 10.000 рублей. Имея такие средства, я выехал в г. Мюнхен (Германия – Бавария), где я поступил в Художественную мастерскую – «Книр», где я проучился 1 год и в 1909 г. я выехал в Россию. По приезду в Россию я остановился в Петербурге и поступил на работу в мастерскую живописи профессора Кардовского Дмитрия Николаевича. В настоящее время указанный Кардовский одно время проживал под Москвой, а сейчас, кажется, живет и работает в Москве. Я знаю, что он работал в Госиздате.

У Кардовского я проучился до 1912 года. В том же году я перешел на работу в мастерскую Бернштейн в том же городе, где находится сейчас Бернштейн. С 1912 по 1917 год я систематически переезжал из города в город, в частности, в Костромскую губ., Саратовская губ. и другие губернии.

Осенью 1917 года я переехал в г. Саратов, где и живу и до настоящего времени.

Приблизительно лет 6 тому назад ко мне на квартиру, после приезда из Астраханской губернии, пришел некий Скворцов Александр Васильевич, который сам намеревался со мной познакомиться. Скворцов А.В. пришел ко мне на квартиру с известным мне художником Ивановым (имя отчество не помню, но живет он сейчас в г. Саратове). Первая встреча моя с А. Скворцовым носила характер переговоров для завязывания знакомства. В этот вечер Скворцов и Ивановым у меня были часа 3. Разговор шел преимущественно об искусстве, политических тем в этот раз не затрагивалось, так как характерной чертой того периода было то, что искусство было аполитично.

После этой первой встречи, на которой я и Скворцов А.В. сошлись во взглядах аполитичности в искусстве, мы с ним стали встречаться как у меня на квартире, так и я в свою очередь ходил к нему на квартиру и таким образом мы завязали с ним хорошую дружбу. В этой дружбе мы с ним установили

1) что он Скворцов А.В. во всяком случае не являлся активным приверженцем коммунистического строя, этого же мнения был и я Гофман.

В последующих встречах и насколько мне помнится не ранее 1930 года я, Гофман и Скворцов А.В. по инициативе нас общих стали в процессе своих переговоров затрагивать и обсуждать вопросы экономического характера в стране главным образом подчеркивали плохую жизнь и большие недостатки при советской власти. В этом мы обвиняли советскую власть и в своих разговорах осуждали вообще советскую власть, не переходя к конкретным лицам руководства советской власти.

У меня на квартире одновременно действительно бывали: Скворцов А.В., Щеглов Ив. Ник. и я Гофман <нрзб> я Пчелинцев, Львов А.И. и Щеглов Ив. Ник. или я, Бах<?>, Болдов<?> и может быть Щеглов Ив. Ник.

Точно не помню, но в моменты присутствия указанных лиц у меня на квартире, также помню разговор чисто делового порядка. Затрагивались и вопросы экономических затруднений в советской стране и опять мы обвиняли вообще советскую власть, не переходя к конкретным лицам руководства. Инициатива разговоров об экономических затруднениях в советской стране и общее обвинение советской власти принадлежало всем присутствующим при разговорах одинаково. Причем эти разговоры обычно поднимал кто-нибудь один, а остальные поддерживали…

Действительно в конце января 1933 года у меня на квартире был Щеглов И.Н., Скворцов А.В., где вели разговоры опять же об экономических затруднениях в советской стране, где от общих обвинений советской власти, не помню по чьей инициативе, но мы перешли к обвинениям конкретных лиц руководства советской власти. В частности, между нами был оглашен, кем именно, я не помню, анекдот такого порядка: Сталин, обращаясь к сыну с вопросами, что нового, сын ответил кошка окотилась. Какие котята? – Сын отвечает все коммунисты. Вскоре к Сталину собрались гости в присутствии которых он обратился к сыну с предложением рассказать, что нового. Сын ответил, что ничего нет нового, на второй вопрос, а как же ведь кошка окотилась и принесла котят, и каких сын отвечает оппортунистов. Тогда Сталин сказал ведь ты же говорил, что коммунисты. На это сын отвечает: «Они тогда были слепые и были коммунистами, а как открыли глаза, стали оппортунистами».

Этот анекдот всеми присутствующими нами, как то мной, Щегловым и Скворцовым был воспринят смехом <нрзб> и еще ряд анекдотов, каких именно не помню, но во всяком случае они носили антисоветское содержание.

Других разговоров антисоветского характера в этот вечер я не помню.

За все время моего знакомства со Скворцовым я бывал у него на квартире неоднократно и в последнее время я бывал у него редко.

При посещениях квартиры Скворцова я действительно был знаком с его женой Ниной Степановной Скворцовой-Степановой и его матерью. Характер разговоров между нами я не помню.

Гофман

Допросил Уп. 2 отд. ДТО ГПУ подпись

Л.д. 48-49.

Протокол допроса

Город Саратов

1933 года Февраля месяца 14 дня, я, Уполномоченный ДТООГПУ РУжд Самыгин допросил в качестве обвиняемого нижепоименованного, который показал:

Фамилия, имя, отчество	Скворцова-Степанова Нина Степановна
Возраст	рожд. 1894 14/IV
Происхождение	Из семьи банковского чиновника г. Саратова
Национальность	Русская
Должность или занятие	Ст. экономист 1^го Гос. Строит. треста
Местожительство	гор. Саратов Обуховский пер. д № 9 кв. 1
Семейное положение	Замужем Муж Скворцов Ал-ндр Васильевич художник Немгосиздат г. Энгельс, сын Борис 6 лет
Имущественное положение	Не имущая
Образование	Высшее. Окончила Саратовский Госуд. Универ. ФОН <факультет общественных наук> Экон. отд.
Партийность	Беспартийная
Чем занимался и где служил:
а) до войны 1914 года	Училась в Киевском Коммерч. Институт до 1916 г. С 1916 г. служила во Всероссийск. Земск. союзе зав. питател. отрядом. На Юг. Зап. фронте до 1917 г.
б) до февральской революции	В 1917 г. возвратилась в г. Киев. Продолжала учиться в Коммерческом Институте
в) во время октябрьской революции	Училась в Коммер. Институте г. Киев до 1920 г.
г) с октябрьской революции по настоящий день	С 1920 г. переехала в г. Саратов и поступила на службу в <Срупвод?> работала до 1/I 1921 г. С 1921 по 1923 в Институте Народного хоз. С 1923 по 1924 г. в област<ной> плановой комиссии. С 1924 по 1927 с/хоз. банке г. Саратов зав. уч. ст. бюро. С 1929 по 1931 г. КрайКоопХлеб. Статистик с 1931 по 1932 г. КрайКоммун. Управление Эконом. с 1932 по н/вр. Госстройтрест.
Сведения о прежней судимости	Со слов не судима
Отношение к военной службе	Не имеет.

Записано с моих слов верно: Н. Степанова

(Показания по существу дела):

На территории белых я находилась с 1917 по 1920 г. в г. Киеве. В этот период в Киеве власть часто менялась. Киев занимался немцами, генералом Скоропадским, Гетманом, Петлюровцами и др. Последовательности занятия Киева припомнить не могу. За этот период власть в Киеве брали и большевики, когда именно, не помню. С приходом в Киев большевиков я поступила к ним на службу и работала в следующих учреждениях: Губсовнархозе, Гублескоме. С уходом из г. Киева большевиков я с ними не отступала ни разу, оставалась в Киеве. В момент занятия Киева белыми, я ни в каких учреждениях не служила, т.к. у них не было никаких учреждений. С приходом большевиков быстро развертывалась работа учреждений, и поступить на службу было легко. Поступала на службу к большевикам не потому, что симпатизировала большевикам и разделяла их политические убеждения, а потому что материальные условия складывались такие, что нужно было служить. Я дорожила завоеваниями Революции и боялась, что большевики все разрушат и ничего не создадут. Такое мнение у меня сложилось потому, что я видела только разрушение. Созидательной работы не было. Я мечтала о свободной, здоровой России, созидающей свое хозяйство. В форме какой именно власти – правления должна была быть Россия, я себе в то время ясно не представляла. Я мыслила, что крестьянство – основной класс, который, возможно, сумеет сделать такую Россию, о которой я мечтала. Я симпатизировала классу крестьянства, рабочий класс я знала мало. С рабочими никогда не соприкасалась, к тому же крестьянские настроения у меня могли быть еще и потому, что мои родители (отец и мать) были народники, которые и нас воспитывали в духе своих мировоззрений. К политическим партиям я ни к каким не принадлежала, даже ни разу не бывала ни на каких политических собраниях. Партии Эс. Эров и кадетов я никогда не сочувствовала, вообще я очень мало занималась политическим вопросами. Принимала ли я участие в голосовании и голосовала ли я за какую-либо полит<ическую> партию, я не помню, скорее всего совершенно не голосовала.

За время пребывания в г. Киеве поляков, их плохое обращение к населению сделало перекос в сторону симпатии к большевикам у большинства населения, в том числе и у меня. В 1920 г., когда большевики взяли опять Киев, я вскоре выехала в г. Саратов, где проживали моя мать и сестры. Я приехала с твердым намерением учиться и работать. Поступив в Саратове в Университ<ет>, я совершенно перестала интересоваться политикой, всецело отдалась учению. Политической жизнью я не интересовалась и до наст<оящего> времени.

Мать моя до сих пор интересуется политикой, ежедневно читает газеты, часто я с матерью и в кругу своей семьи (брат, сестры, мать) читаем газеты и ведем беседы по прочитанным статьям. Мой муж политикой совершенно не интересуется, даже газеты читает редко, занимается только искусством, фото, радио. Увлекался языком Эсперанто. Я язык Эсперанто никогда не изучала. Но т.к. я знаю французский язык, то иногда приходилось помогать мужу в определении перевода отдельных слов.

За последнее время знакомство мужа определялось его интересами к тому или иному вопросу. Занявшись фотографией, он искал знакомство с фотографами, занявшись радио, он искал людей, знакомых в этой области. Таким путем, за последнее время, круг знакомых мужа состоял: Львов А.И. фото-любитель, Пчелинцев В.П. служащий дирекций, Гофман В.А. художник, Александр Михайлович (фамилии не знаю), эсперантист, который помогал мужу изучать язык Эсперанто. Севостьянов имя отчеств<о> не знаю, зав<едующий> иностр<анным> отд<елом> газета «Поволжская правда» точно не знаю. Севостьянов хорошо знает Эсперанто, в наст<оящее> время он куда-то уехал, куда не знаю, последний раз Севостьянов был у нас в доме в 1932 г. Перечисленные лица бывали у нас в доме не регулярно, нельзя сказать, чтобы это были близкие знакомые, приходили к нам они одни, без жен, я у них в доме не бывала, муж говорил мне, что он бывал у них в доме, но не часто. Никогда не совпадало так, чтобы перечисленные лица все собирались вместе в нашем доме. Не помню случая, когда бы собирались у нас в доме по 3-4 чел<овека>. Одновременно два чел<овека> Львов и Пчелинцев бывали. Разговоры происходили исключительно о фото и радио.

Возможно, случайные посещения кем-либо нашего дома и были, но я точно не помню. Брат мой и сестры у нас бывают редко, чаще бываю у них я, но муж также заходит к ним редко.

Больше по данному делу показать ничего не могу.

Записано с моих слов верно, протокол мною прочитан.

Н. Степанова

Допросил Уполном. ДТООГПУ РУжд Д. Самыгин

Л.д. 54-55.

Протокол

Дополнительного допроса

Гофман Виталий Анатольевич

15/II-33 г.

Допросил: Уполномоч. III отд.

ДТО ОГПУ РУжд Аликин<?> Ф.К.

Я Гофман В.А. по убеждениям анархист, но я не сторонник вооруженных выступлений. Я считаю, что сейчас именно в современных условиях осуществление идей анархизма невозможно, а отсюда вытекает, что должна быть какая-то другая власть. Иначе говоря, анархизм может осуществляться практически при безвластии. Я считаю, что для анархизма должны люди быть настолько интеллектуально культурно развиты высоко.

Эти взгляды мои личные собственные.

Но официально в кружках и анархистских организациях я не состоял и не бывал.

Из литературы, личного наблюдения я считаю, что русского крестьянина знаю, и знаю его психологию и идеологию и поэтому рассматриваю вопрос коллективизации сельского хозяйства, как явление, отрицательно влияющее на развитие экономики сельского хозяйства. Как метод, принятый советской властью, развертывание и организация колхозов – неудачный, и я считаю, что в результате этого наше сельское хозяйство упало, из колхозов наблюдается бегство. Я отчетливо убежден, что в крестьянине крепко сидит натура собственника. По-моему, сейчас гораздо быстрее и лучше бы стало развиваться сельское хозяйство по путям индивидуального хоз-ва.

Эти контрреволюционные взгляды у меня главным образом зарождались и определились тяжелым экономическим положением в Советской стране. В этом тяжелом экономическом положении страны я обвинял Сталина как руководителя партии ВКП(б). Я лично по своим взглядам видел в Руководстве ВКП(б) неправильную политику.

Да и вообще я как указал выше, что по своим убеждениям противник всякой власти, в том числе и противник Советской власти. И ее, т.е. Советской власти, я не сочувственно разделяю, как форму власти, так и ее мероприятия, исходящие от этой власти. Отсюда я признаю, что у меня взгляды на советскую власть контр-революционные.

Моя деятельность в форме контр-революционных разговоров имеет свое начало примерно последние 2-3 года.

Точно все мои к.р. разговоры я не помню, но заявляю, что все они сводились, в основном, к обвинению Советской власти и главным образом по моментам хозяйственно-политического строительства.

Эту мою точку зрения разделяли все присутствующие у меня на квартире при таких контр-революционных разговорах, как-то Скворцов А.В., Щеглов И.Н., в отношении остальных я определенного сказать ничего не могу.

Кроме того, вопросы политического характера, с контр-революционными разговорами, велись и на квартире Скворцова А.В., где при этих разговорах присутствовали и принимали участие я, Гофман В.А., Скворцов А.В., и его жена Скворцова-Степанова Нина Степановна. Точно конкретные темы этих разговоров я не помню, но в основном они опять-таки сводились к обвинению Советской власти главным образом по ее экономической политике. Причем при этих разговорах, как у меня, так и у Скворцова, был взгляд в общем одинаковый. И все мы соглашались в неправильной политике Соввласти.

Когда именно происходили и сколько раз эти контр-революционные разговоры, я не помню, но насколько мне помнится, в последнем 1932 году было не более двух раз.

Показания записаны с моих слов верно и мне прочитаны в чем и расписуюсь

В. Гофман

Допросил Уполн. ДТО ОГПУ подпись

Л.д. 56-58.

17/II-33 г.

Протокол

Дополнительного допроса

Гофман Виталия Анатольевича.

Я Гофман желая чистосердечно признаться и раскаяться перед советской властью в моей контрреволюционной деятельности и в дополнение своих прежних показаний заявляю: что из числа лиц посещавших мою квартиру после предварительных переговоров и обмена мнений на политические темя между нами было принято считать контрреволюционно настроенными и враждебно ~~настроенными~~ относящиеся по отношению к Соввласти и ее мероприятиям следующих лиц: Меня Гофмана Виталия Анатольевича, Щеглова Ивана Никитаевича, Скворцова Александра Васильевича, Львова Александра Ивановича, Пчелинцева Виктора Петровича, Гаврилова Константина Алексеевича –

Мои контрреволюционные взгляды – исходили прежде всего из того, что я вообще не был сторонником Советской власти, такого же мнения и взглядов были и Скворцов А.В., Щеглов И.Н., Львов А.И., Пчелинцев В.П., Гаврилов К.А. В своих разговорах и взглядам мы конкретно не высказывались – и не обсуждали какая должна быть власть вместо Советской, сторонниками которой мы не были, но вообще ждали перемены власти, в частности и главным образом я и остальные перечисленные мною выше лица – возлагали надежду на оппортунистическую

В 9 строке зачеркнуто «настроение» и написано «относящиеся» и к 4^я строка снизу вставки «сторонниками», «мы» верно: В. Гофман

вернее правую оппозицию в партии, от победы и успеха которой – неизбежно было бы ускорение перемены власти. Я же лично был не сторонником прямого открытого выступления против Соввласти и таковое выступление было бы бессмысленным и заранее обреченно на провал.

Конкретных форм борьбы за свержение Соввласти в наших обсуждениях не ставилось но разговоры по этому поводу у нас сводились к следующему:

Помню числа 25/I-33 г. и ранее когда на квартире у меня присутствовали Гаврилов К.А., Щеглов И.Н. то Гаврилов высказывал что смена Советской власти произойдет и возможно только путем интервенции капиталистических государств, в частности он указывал что это должно произойти при помощи Германии и Польши. На этот раз мы т.е. я Гофман и Щеглов Гаврилову К.А. не возражали – и особенно Щеглов эту точку зрения разделял.

Аналогичные моменты наших контрреволюционных разговоров затрагивались и обсуждались неоднократно. Инициатором вопроса борьбы с Соввластью путем интервенции был повторяю Гаврилов К.А. его поддерживали Щеглов И.Н. Скворцов также при наших встречах высказывал точку зрения неизбежности свержения Соввласти – путем интервенции капиталистических государств. В части свержения Соввласти путем интервенции, я вначале не соглашался и не верил в возможность наступления этой цели и задачи, но в последующих наших обсуждений на эту тему – с моей стороны возражений не был и я разделял эту точку зрения вместе с остальными как-то Щегловым, Гавриловым И.Н. Скворцовым соответственно.

При наших встречах у меня на квартире и кроме того у нас встречи были еще и на квартирах: у Скворцова А.В., Львова А.И. От разговоров на общественные темы переходили в прямые контрреволюционные темы. С обсуждением вопросов внутриполитического положения в С.С.С.Р.

Из таких встреч – и к-революционных действий в форме разговоров и обсуждений были следующие:

В 1930 году на моей квартире и даче ~~после встреч~~ бывали Щеглов И.Н., Скворцов А.В., Гаврилов К.А., Пчелинцев.

Сколько раз мы собирались я не помню но во всяком случае неоднократно но насколько мне помнится не так часто.

В 1931 году Бывали на моей квартире те же лица, что и в 1930 году. – встречались также неоднократно но не часто.

В 1932 году В этом году к нам влился Львов Александр Иванович чертежник правления РУжд, – который также вместе с перечисленными мною лицами стал посещать мою квартиру и принимать участие в наших контрреволюционных разговорах и обсуждениях.

В 1933 году чаще всего я встречался и у меня на квартире был Щеглов И.Н. Несколько реже бывали Львов А.И. – и ~~кажется~~ только по одному

16^я строка снизу зачеркнуто «после встреч» верить В. Гофман

1^я – “’– – “’– зачеркнуто «кажется» верить В. Гофман

разу. –

У меня на квартире обсуждались темы и разговоры велись в таком духе:

Щеглов И.Н. говорил: «Политика Сталина ведет страну к нищете и разорению – Этот взгляд разделял и я Гофман, присутствовал при этом разговоре и Скворцов А.В. –

Как и кто конкретно говорили присутствующие я не помню, но все к этому относились сочувственно.

Помню как Скворцов в одном из таких контрреволюционных разговоров нам подчеркнул такой момент: что Крупская Сталину ставила вопрос о необходимости отдыха трудящимся – и обождать со строительством 2^ой пятилетки. – Сталин же определенно заявил, что 2^ую пятилетку мы во что бы то ни стало проведем – хотя бы даже через трупы – Крупская сорвала со стены ~~забрала у Сталина~~ портрет Ильича и заявила: «Что нам Ильич здесь не место».

Откуда эти сведения были получены Скворцовым я не знаю, но этим разговором он подчеркивал <…>ительную политику Соввласти.

Было еще – ряд моментов наших контрреволюционных разговоров и суждений и у меня на квартире и на квартирах Скворцова и Львова, но я их сейчас припомнить не могу.

Действительно в одном из посещений квартиры Львова А.И. – мной Гофманом и Скворцовым велись разговоры о ж.д. транспорте в частности разговор шел о деятельности всех

15^я строка снизу зачеркнуто «забрала у Сталина» и вписано сорвала со стены верно В. Гофман

дорог – Точно не помню мне Львов сообщал что он у себя на квартире чертить графики движения поездов кажется месячные. – Я этими графиками интересовался – с целью установления их стоимости и интересовался ли ими Скворцов я не знаю.

Летом 1932 года Скворцов А.В. – при нашем с ним личном свидании сообщил мне, что он встретился и познакомился с одним иностранцем кажется англичанином, но точно не помню. Знакомство у Скворцова с указанным иностранцем – как он рассказывал произошло на Волге – на пароходе – знал ли ранее Скворцов этого иностранца и каким путем произошло этого знакомство – Скворцов мне не говорил, но он говорил мне что разговор у них был о фотоаппарате. Фамилия, кто такой этот иностранец и для какой цели он приехал в СССР я не знаю, но Скворцов мне говорил, что он просто путешествует.

Дополнительно мною вспомнены лица из числа работников Правления РУжд – и Ст. Покровск следующие:

1) Толин Анатолий Васильевич техник работает в Покровске на ж.д. строительстве. Указанный Толин А.В. также знаком и встречался с Скворцовым – Каких взглядов настроен Толин я точно не знаю, но скорее всего он советских взглядов. Толин А.В. жил у меня на квартире, в какое время я не помню.

2) Степанов Александр Гаврилович чертежник и фотограф Правления РУжд – последнее время он мою квартиру не посещал. Степанов А.Г. знаком с Щегловым и с ним встречался у меня на квартире. Знаком ли Скворцов со Степановым я не знаю и насколько я помню кажется не знаком.

3) Фролкин Александр Васильевич работает в Правлении РУжд в какой должности он работает я не знаю, но знаю, что он занимает какое-то видное место по электротехнике.

Фролкин А.В. – бывал у меня на квартире – со Скворцовым он мог встретиться, но точно встречался ли он с ним и знакомился ли я не знаю.

Показания записаны с моих слов верно и мне прочитаны в чем и расписуюсь.

В. Гофман

Допросил: Уполномоч. III отд. ДТО ОГПУ РУжд подпись

Л.д. 60.

Протокол допроса

Город Саратов

1933 года Февраля месяца 15 дня, я, Уполномоч. ДТООГПУ РУжд Самыгин допросил в качестве обвиняемого нижепоименованного, который показал:

Фамилия, имя, отчество	Скворцов Александр Васильевич
Возраст	21 Августа 1894 г.
Происхождение	Сын судебного пристава с. Никольское, Астрах. района Н.В. Края
Национальность	русская
Должность или занятие	художник-график в Немгизе г. Энгельс
Местожительство	г. Саратов, Обуховский пер. 9, кв. 1
Семейное положение	Женат. Мать Ольга Павловна 75 лет, жена Нина Степановна 38 лет и сын Борис 5 ½ лет.
Имущественное положение	Не имеющий
Образование	Среднее (Саратовский Художественный Техникум) в 1924 г.
Партийность	без партийный
Чем занимался и где служил:
а) до войны 1914 года	С Июля 1910 г. в качестве п/конторщика в г. Астрахани на товарной станции Кавказ и Меркурий, с 1911 г. 1/IV в Астрах<анском> казначействе в качестве писца, с 1912 г. переведен на ту же должность в Ремонтненское казначейство. В 1915 г. переведен в Царевское казначейство на должность бухгалтера II^го раз<ряда>. В 1915 в Сент<ябре> был мобилизован, как ратник ополчения II раз и служил в Царицыне как рядовой. В 191<?> запасном батальоне до 12 Января 1916 г. был освобожден от военной службы и направлен обратно в Царевское казначейство. Зимой 1916 г. был вновь переброшен в Ремонтненское казначейство на должность бухгалтера 1^го раз<ряда>. В Августе 1918 г. был командирован по профсоюз<ной> линии в Астрахань, где и был оставлен на работе в Комитете Союза и назначен на должность столоначальника Казенной палаты. В 1919 г. назначен на должность бухгалтера личного стола той же палаты. В 1920 г. назначен секретарем Астр<аханских> Госуд<арственных> худож<ественных> мастерских и зав<едующим> секцией по охране памятников искусства. С 1922 г. назначен по профсоюзной линии на должность зав<едующего> худ<ожественным> отделом Губполитпросвета. В 1923 г. переехал в Саратов в техникум. В 1924 г. поступил в Обплан<?> и в 1926 г. служил в Лесхозе на должности бухгалтера с 1928-1930 гг. препод<авал> в школах, Татар<ском> Пед<агогическом> Техникуме и школе 7-летке на Увеке. С 1930 по 1931 Май месяц служил в Огизе в качестве художника и с 10 Июня 1932 г. в Немгизе най тоже должности.
б) до февральской революции
в) во время октябрьской революции
г) с октябрьской революции по настоящий день
Сведения о прежней судимости	Не судился
Отношение к военной службе	Рядовой-стрелок.

Записано с моих слов верно: Ал. Скворцов

(Показания по существу дела):

Мой отец Василий Иванович Скворцов происходит из крестьян с. Капустина Яра, Астраханской губ. Я остался после смерти отца одного года 4 месяцев. Знаю отца по рассказам моей матери и документам, оставшимся после смерти моего отца. Будучи на службе судебным приставом при Съезде Мировых Судей в г. Астрахани был арестован как политический, сидел в тюрьме. По освобождению его из тюрьмы он работал в последнее время перед моим рождением в с. Никольском. После смерти отца мы с матерью остались без всяких средств к жизни. Мать первое время жила на то, что распродавала оставшееся имущество и на остатки его мы переехали в Астрахань, где она стала зарабатывать деньги тем, что ходила по домам в качестве домашней портнихи, что продолжалось до того момента, как я сам стал зарабатывать деньги т.е. до 10 Июля 1910 г. В 1905 г. я поступил в 4^х классное городское училище, которое окончил в Июне 1910 г. В 1912 г. я держал экстерном за гимназию, но провалился и получил справку только за 7 классов. В 1918 г. в декабре м-це я поступил в Студию Губпросвета как ученик изящных искусств. Студия в 1919 г. была переименована в Астрах. Высшие Госуд. Худож. Мастерские, но в 1922 г. была согласно распоряжения центра закрыта. Всю свою учебу до 1919 г. я провел в г. Астрахани. Кроме меня в живых никого из сестер и братьев нет. Перерыв между года 1910-1912 и 1912-1918 указан на обороте в анкете. В Сентябре 1915 г. я был мобилизован в Цареве, оттуда был направлен в Царицын, в 141 запасной паталион, и служил как рядовой. В момент поступления на военную службу я имел образование за 7 классов гимназии, но документ об этом образовании я не представлял. В школу прапорщиков я не был послан, потому что был как бухгалтер казначейства освобожден от военной службы и направлен обратно в Царевское казначейство. Прослужил с последних чисел сентября по 12 января 1916 г. т.е. всего 3 месяца я находился в 141 запасном баталионе и больше вообще не призывался на военную службу. Служа на службе я правами вольноопределяющегося не пользовался, почему не знаю. Женился я в 1926 г. познакомился с женой на службе в Аплане.

Моя жена Нина Степановна Скворцова, урожденная Степанова, с которой я познакомился, служа в Обплане, ранее знаком с ней не был. Родилась она в г. Саратове, происходит из крестьян с. Пески недалеко от Балашова. Училась здесь в гимназии, затем в Киеве в коммер. институте, но его она не окончила. Окончила Саратовский Фон<?> в каком году не знаю. По рассказам жены знаю, что она проживала в г. Вильно еще ребенком. По окончании гимназии она работа<ла> в Земском Союзе <…> при Земстве, точно не помню. Во время германской войны она была на фронте, но в качестве кого, не знаю. Брат ее был убит в ~~офицером~~ германскую войну и служил в армии офицером. До войны ее брат был студентом. Из ее родственников знаю еще брата Сергея – врача-венеролога, который работает в амбулатории в г. Саратове, а также сестру Лидию Степановну Степанову, которая работает как врач в детском диспансере на товарной станции в г. Саратове, сестру Ольгу Степановну Степанову учительницу в Музтехникуме в г. Саратове и сестру Наталию Степановну Иловайскую, которая служит в Микробе, должность не знаю. Родственники жены бывают у меня очень редко, исключительно врачи по особым приглашениям к больным из моей семьи. Помимо указанных родственников, у жены никого нет. Муж сестры жены Наталии Степановны – Сергей Александрович Иловайский работал в Микробе и умер в 1924 г. В настоящее время она вдова. Брат Сергей, сестры (жены) Лидия и Ольга проживают по Чернышевской дом № не помню. Я у них бываю очень редко, точно так же редко бывает там и жена. Служа в Астраханской Казенной палате, я одновременно в 1918 г. прис<…> в декабре месяца к занятиях в худож. студии Губпрофсовета в г. Астрахань. Учился я в течение 3^х приблизительно лет. У преподавателя Котова Петра Ивановича. В течение двух лет не учился, затем закончил свое художественное образование в 1924 г. в г. Саратове у преподавателя Уткина Петра Савича. Учась в Саратове, я жил на средства случайного заработка, который представлял техникум или сам находил. Окончил техникум в 1924 г. и поступил на работу в Обплан.

Записано мною верно: Ал. Скворцов

Допросил Уполном. ДТООГПУ РУжд Д. Самыгин

Л.д. 61-62.

Дополнительные показания гр-ки Степановой-Скворцовой Н.С.

от 4/III 1933 г.

Признаю себя виновной в том, что начиная с 1929 г. и по н/ время я высказывала и разделяла контр-революционные взгляды, направленные против отдельных мероприятий Сов. власти и Коммунистической партии. В 1929 году, когда началось раскулачивание и коллективизация, я была против принудительного метода коллективизации и против быстрого насаждения большого количества колхозов за счет их качества. Эти свои взгляды я высказывала у себя в доме, среди своих знакомых Пчелинцева, Львова, Гофмана и моего мужа Скворцова А.В. Со стороны указанных лиц резких противоречий на мои взгляды я не встречала, в основном они разделяли мои взгляды по данному вопросу. Наряду с этим, в кругу этих же лиц я высказывала взгляды о том, что взятые темпы индустриализации слишком быстры, тормозом этих темпов может явиться с/х, которое не сумеет обеспечить промышленность достаточными сырьевыми ресурсами. Одновременно говорила о том, что темпы, взятые в жилищно-коммунальном хозяйстве, недостаточны, по сравнению с темпами развития промышленности, т.к. это может привести к тому, что население быстро развивающихся городов не будет в достаточной мере обеспечено жилищем и санитарно-бытовыми сооружениями. По моему мнению, продолжение взятых темпов индустриализации приведет страну к очень тяжелым хозяйственным положениям. Отсюда я делала вывод, что Сов. правительство неминуемо должно изменить политику в отношении взятых темпов по развитию индустриализации и коллективизации. Я и мой муж часто говорили о том, что если бы был жив Ленин, то более умело, чем Сталин, руководил бы хозяйственной жизнью страны, которая в настоящее время переживает большие трудности. Не разделяя взглядов – политики Сов. правительства в области темпов промышленности и с/х, я была убеждена, что все затруднения, переживаемые страной в настоящее время, происходят благодаря взятого курса на слишком быстрые темпы в индустриализации и коллективизации с/х. Отсюда происходит задержка с выдачей зарплаты, недостаток продуктов питания, дороговизна рынка, необеспеченность жилищем и плохое обслуживание бытовых условий. Недовольство на существующее затруднение я высказывала как в кругу своих знакомых дома, так и на службе среди своих сослуживцев. В конце Января м-ца с/г. группа сотрудников 1^го гос строй треста, возмущенные чрезмерной задержкой зарплаты (два м-ца) решили подать коллективное заявление на имя месткома и директора о выплате им задолженности. Кто-то (кто именно, не помню) обратился ко мне с просьбой проредактировать написанное ими заявление, которое я пересоставила по-своему, т.е. в более мягкой форме и дала свою подпись под этим заявлением. Были ли подписи всего коллектива сотрудников под этим заявлением, я не знаю, но моя подпись была не первая, хотя точно не помню. Сторонницей войны я никогда не была, считала, что война приносит бедствие населению страны, но также считаю, что объявление войны или участие в войне Советского Союза может принести ему не только хозяйственные затруднения, но политические осложнения, вплоть до свержения существующего правительства. Перемену власти без наличия войны я считала невозможным, указывала на то, что отсутствует в стране какая-либо твердая партия или организация, которая бы сумела взять власть в свои руки и заменить существующий строй. Излагая свои взгляды среди своих знакомых на неправильную экономическую политику советской власти, я не считаю, что провожу агитацию, а высказывала их на основе своих соображений. О контр-революционных взглядах Гофмана, Пчелинцева и моего мужа Скворцова А.В. мне было известно из их разговоров, который они неоднократно вели в моем присутствии. Точную формулировку их слов вспомнить не могу, но смысл разговора был направлен против существующих мероприятий Советской власти.

О том, какая власть должна установиться после свержения Советской власти, никто из наших знакомых в моем присутствии не говорил, также не высказывала и я своих взглядов по данному моменту. О существовании какой бы то ни было организации, конт-революционно настроенной, мне ничего не известно. О знакомых по службе, Административно высланных за политическую принадлежность к другим партиям, я показала в своем показании от 3/III с/г. Что-либо нового, ничего добавить не могу. Разговоров на политтем<ы> с Адм<инистративно> высланными у меня никогда не было, о моих к/р. взглядах они ничего знать не могли.

Больше по данному делу показать ничего не могу, записано с моих слов верно, показание мною прочитано.

4/III 33 г. Н. Степанова

Допросил: Уполном. ДТООГПУ РУжд Д. Самыгин

Об окончании следствия мне объявлено.

2/V 33 г. Н. Степанова

Л.д. 63.

Из дневника Степановой-Скворцовой Н.С. Копия.

Большой перерыв в моем дневнике. Это потому, что жизнь так мала разнообразна. За это время я пережила только некотор. колебаний в отношении к большевикам и кажется вывод получился в не большевистском духе. Вывод таков: разрушили они хорошо и сумели это сделать артистически-смело, но не умеют вовремя остановиться и продолжают разрушать то, что бросит силою вещей обратно в руки капиталистов рабочую массу; я говорю о разрешении экономич. жизни. Пусть говорят все что хотят об ужасах современности – будущее отметит ея колоссальнейшее значение в развитии русского государства, но все же нельзя по инэрции продолжать разрушение и только разрушение, как бы колоссальные результаты какие оно дало в начале не дали – бы таких же колоссальных результатов обратного направления и плюс не уничтожился бы минусом. Для того, чтоб этого не случилось (а это не может случится по законам Историч. развития) жизнь должна призвать строителей. Вероятнее – всего это будут не большевики. И весьма возможно, что власть перейдет в руки партии крестьянства и ему этому сфинксу придет время сказать свое решающее слово.

6/27 Сентября.

ВЕРНО: УПОЛНОМ. 3-го Отд.

ДТООГПУ РУжд /Самыгин/ подпись

Л.д. 64.

Из дневника Степановой-Скворцовой. Копия.

Л. ХАРЬЧЕВОЙ.

в память о Киеве 1918 г.

Заплевана всеми России краса

Затерта, загрязнена кровью

И смотрит Россия с тоской в небеса

С тоскою и страстной мольбою

«О боже, который так милостив был,

С тобою я, снова с тобою.

Дай, боже немного немного хоть сил,

Не стать чтоб презренной рабою».

Россия, где сила твоя, ширина,

Широких полей где объятья.

Разорвана вся по кусочкам страна

В крови и лохмотьях прекрасное платье.

Испытано все: кровь свободы обман,

Предательство, злоба, стенанья…

О где же найдет она своей толисман

Россия, испившая чашу страданья.

Киев, весна 18 г.

ВЕРНО: УПОЛНОМ. 3-го ОТД подпись

/САМЫГИН/

Л.д. 65.

Протокол допроса

1933 года, 19 дня февраля месяца

Я нижеподписавшийся Щеглов Иван Никитич по существу предъявленному мне обвинения показываю:

Виновным себя признаю в антисоветских и контрреволюционных разговорах, происходящих в обществе: Гофмана Виталия Анатольевича, Скворцова Александра Васильевича, Гаврилова Владимира Алексеевича, Гаврилова Константина Алексеевича, в разных местах и в разное время, начиная с 1923 года. Разговор сейчас в деталях не помню, но знаю, что он был направлен против решений партии и правительства, кто был застрельщиком этих разговоров, я не припомню. И. Щеглов

Допросил С. Егоров <?>

Л.д. 66-67.

Дополнительные Показания гр-на Щеглова И.Н. от 25/II-33 г.

В Октябре 1917 г. в момент захвата власти большевиками и установления советского правительства, я политикой совершенно не интересовался и ко всем мероприятиям относился безразлично. Служа в тот период в Управлении Р.Ур.ж-д., я вместе с другими служащими принимал участие в забастовке, которая была проведена, как протест против захвата власти большевиками. Начиная с Октября м-ца 1971 г. и в последующие годы, примерно до 1929/30 г.г. я совершенно пассивно относился как к партии большевиков, а также и советской власти. Материально я в эти годы был обеспечен хорошо, ни в чем не нуждался, имел работу и приличный заработок, в моей художественной работе никто мне не мешал, поэтому на все меня окружающее я смотрел безучастно. В 1929 г., когда значительно изменилась экономическая жизнь страны, когда стал ощущаться недостаток продуктов питания и материалов, когда я стал чувствовать недостатки продуктов на самом себе и окружающих меня близких знакомых, то стал высказывать недовольство против мероприятий Советской власти. Я возмущался невыдачей своевременно зарплаты, дороговизной на рынке, отсутствием хлеба, других продуктов и вообще резким ухудшением материального положения всего населения. Будучи знакомым с художниками: Гофманов В.А., Скворцовым А.В., доктором Гавриловым К.А. и его братом Владимиром Алексеевичем, техниками Пчелинцевым В.П., Львовым А.И., посещая квартиры Гофмана, Гаврилова и Скворцова, где собирались группы лиц 4-5 человек, которые в большинстве случаев вели контр-революционные разговоры, я стал разделять их мнение и сам высказывать к/р. взгляды. В начале Февраля м-ца 1933 г. я зашел навестить больного Гофмана (после перелома им кисти руки). Спустя некоторое время к Гофману пришел и Скворцов. Поговорив несколько минут о болезни Гофмана, Скворцов стал рассказывать к/р. характера анекдот. Всех слов которого я вспомнить не могу, но смысл анекдота таков: У Сталина в квартире появились котята, пока они еще были слепыми, сын Сталина называл их коммунистами, а как стали смотреть, то он назвал их оппортунистами. После анекдота, Скворцов говорил о Советской промышленности, развивал мысль в том направлении, что «продукция нашей промышленности обходится нам значительно дороже, чем если бы мы привозили из заграницы, затрачиваем большие средства на постройку фабрик и заводов, а в результате толку нет никакого».

При этом разговоре я высказал свою мысль, что со словами Ленина: «Каждая кухарка должна уметь управлять государством» я не согласен, т.к. управлять государством могут только люди с государственными способностями, а не каждый человек. Не согласен также я со словами Ленина – «учиться, учиться и учиться», т.к. в этой мысли не нахожу ничего нового, ранее эта мысль говорилась по-другому «учение свет не учение тьма». Отсюда особой гениальности ума Ленина я не вижу.

Семейные ссоры в доме Гофмана, на почве материальных недостатков, также действовало на меня отрицательно, что служило поводом к контр. револ. разговорам. Мое возмущение дошло до того, что в группе своих единомышленников я сказал, не только Сталина нужно расстрелять, но и всех их нужно перевешать, под словом всех я понимал руководителей Сов. власти. Под впечатлением разговоров группы лиц, настроенных к/р., я возненавидел существующий строй и в припадке расстройства высказал эти слова. Виновным в контр. революционной группировке я себя признаю. Стал разделять к/р. взгляды Скворцова, Гофмана и Гаврилова с 1933 г. Скворцов с такой хитростью и энергией сумел проводить свои к/р. взгляды, что мог действовать на других лиц, в том числе и на меня, стараясь привлекать на свою сторону недовольных, таким путем создавая группу единомышленников для свержения советской власти.

Кто являлся организатором к/р. группы и какая власть должна заменить советскую, мне об этом никто не говорил.

К/р. группа состояла из Скворцова, Гофмана, Гаврилова К. и меня, кто входил еще, я не знаю. В квартире Гофмана я встречал еще следующих лиц: Кузмина – учитель рисования, Львова А., Пчелинцева, двух молодых людей Сергея и Павла (братья), фамилии их не знаю, и еще неизвестного мне мужчину, но входили ли они в контр-революционную группу, мне не известно.

Больше по данному делу показать ничего не могу, записано мое признание с моих слов верно, показания мною прочитаны.

И. Щеглов

Допросил: Уполном. ДТО ОГПУ РУЖД подпись

Об окончании следствия мне объявлено И. Щеглов

Л.д. 68.

Дополнительные показания Скворцова, Александра Васильевича 27/II 33 г.

Я Скворцов не являюсь сторонником советской власти. Я вел контрреволюционные разговоры с целью критического обсуждения некоторых политических моментов. Главным образом об индустриализации, колхозной политики и зарплаты. В порядке обсуждения мы затрагивали вопросы руководства Советской власти и партии ВКб. В этих контрреволюционных разговорах принимали участие следующие лица: Я Скворцов, Гофман Виталий Анатольевич, Львов Александр Иванович, Пчелинцев Виктор Петрович, Гавриловы Константин и Владимир, Щеглов Иван Никитьевич и моя жена Нина Степановна Скворцова-Степанова.

Наши контрреволюционные разговоры, происходившие на квартирах моей Скворцова, Гофмана и Львова. При наших посещениях в указанных квартирах мы обсуждали вопросы индустриализации в следующем разрезе, что мы считали темп индустриализации неприемлемым для нашей отсталой по технике страны. Мои личные взгляды по вопросу интервенции таковы: что интервировать вообще страну легче, когда индустриально отстала. По снижению темпа индустриализации мы все вышеперечисленные лица как-то: Я Скворцов, Гофман, Львов, Пчелинцев, Гаврилов, Щеглов и моя жена Скворцова-Степанова были все единых взглядов, как уже мною изложено выше.

По колхозной политике наши контрреволюционные суждения в основном сводились к следующему: временно оставить индивидуальные хозяйства в том виде, в котором они существовали и выделив несколько районов или отдельных колхозов, на которых и проверить правильность колхозной политики и в положительном случае уже произвести замену единоличного хозяйства колхозным. Курс, взятый партией и Советской властью на массовую коллективизацию сельского хозяйства, нами обсуждался критически, так как крестьянство встречает колхозное движение нежелательно и в некоторой части даже бросает деревню.

По вопросу руководства я Скворцов выражал мнение, что могло бы случиться, если т. Сталин умер или его убили, я выражал это мнение в следующем виде: что т. Сталина могли бы заменить прежние вожди партии как Троцкий, Бухарин и др., но я лично Троцкому не доверял. Со мной был согласен и Гофман. Я также выражал следующую мысль, что если б был жив тов. Ленин, было бы все так или иначе, т.к. я считаю т. Ленина одним из гениальнейших людей мира. Гофман и в этом пункте также был со мной согласен, но Щеглов выразил резко противоположное мнение и ставил вопрос так, что их нужно всех перевешать и перестрелять. Это он говорил в отношении вождей партии, как бывших, так и настоящих. Моя жена Скворцова-Степанова говорила, что политика тов. Сталина ведет к обнищанию страны и даже частичному голоду. Все нашу суждения о руководстве партии сводились к отрицательной критике и со стороны Щеглова выражались взгляды террористического характера по отношению Советского Правительства, но нужно указать, что эту точку зрения Щеглова остальные наши участники не разделяли. Ал. Скворцов Написано собственноручно. Ал. Скворцов

Допросил Уп. 3 отд. ДТООГПУ подпись

Л.д. 69-70.

Протокол

дополнительного показания Скворцова А.В.

Начиная с 1918 г. в силу чисто объективных условий, создававшихся вокруг меня, я не мог искренне мыслить советски, а во мне вырабатывались взгляды совершенно противоположные тем, какие бы могли выработаться при других условиях и обстоятельствах. Несмотря на то, что мое пролетарское происхождение и могло бы дать возможность создать из себя человека, истинно преданного Советской Власти. Некоторое исключение было внесено в мое отношение к Советской Власти в первые годы пребывания в Астрахани, когда я в силу своих служебных условий вращался среди партийцев-коммунистов, но это было очень короткое время. Дальше, вращаясь в среде чуждых элементов, мои взгляды вновь приняли прежнее направление и не только не изменялись, а, пожалуй, углублялись в худшую сторону.

С переездом в Саратов у меня в первые годы пребывания в этом городе несколько снизилось это ~~чуждое~~ антисоветское направление, но не могу сказать, чтобы оно совсем исчезло.

Но после с знакомством с Гофманом и его знакомыми: Владимиром Гавриловым, Константином Гавриловым, Щегловым Иван Никитьевич мое отношение к Советской Власти уже не изменялось к лучшему, а наоборот год от году все ухудшалось и становилось более и более резко отрицательным. Все разговоры контрреволюционного характера, которые происходили как у Гофмана, так и у меня дома и также у Львова, естественно влияли отрицательно как на этих товарищей и тех, кто их посещал. Если они шли с моей стороны и в свою очередь и их разговоры также укрепляли и мое мнение в их антисоветском значении.

Для характеристики приведу некоторые данные о товарищей, с которыми я имел общение за эти годы.

Гофман, Виталий Анатольевич, Антисов. элемент, быв. человек, для которого все, что не проводило в жизнь Советское Правительство, являлось абсурдным и не нужным. Ярко выраженное отрицательное отношение к т. Сталину, которого он иначе и не называл как «чистильщик сапог». Школьная работа, которую он вел, вызывала в нем раздражение и ненависть к коммунистам, возглавляющим школьное начальство. Часто в разговоре, раздражаясь и стуча по столу кулаком, говорил: «Я эту сволочь видеть не могу» и «Как мне все надоело».

Владимир Гаврилов. быв. офицер, видимо особенно ценивший свое звание. Он не может простить Сов. Власти то, что она отняла у него погоны и шпагу. Он с каким-то смаком вспоминает свою прежнюю службу и искренне ненавидит все советское. При разговоре он иначе не называет коммунистов как «эта сволочь». Он искренне мечтает о войне, а вместе с ней и об интервенции, или с помощью войны о новой революции, которая помогла бы возвратить ему его прежнее положение, как материальное, так и общественное.

Щеглов Иван Никитьевич. Каково его происхождение, я не знаю. Но могу сказать, что благодаря долгого знакомства и с Гофманом, у которого он часто бывал, и у Гавриловых, с которыми он в приятельских отношениях, он нисколько не отличается от них в своих взглядах, и эти взгляды у него также давно, как и его знакомство с этими людьми. Также необходимо добавить и то, что у него есть еще и некоторые террористические взгляды, судя по его выражению «Всех их нужно перевешать и перестрелять».

Пчелинцев, Виктор Петрович, быв. офицер, как я слышал, штабс-капитан и возможно и белый, хотя последнего я точно подтвердить не могу, так же антисоветски настроенный, хотя и более сдержанный, чем Гаврилов, может быть в силу своего характера. Но также мечтающий о войне и новой революции как способе восстановления своих попранных прав. Часто выражающий желание о принятии участия в активных действиях и даже вступлении в контрреволюционные организации.

После знакомства с художником Яковлевым и его разговорах о контрреволюционной организации, у меня появились новые взгляды, о которых я раньше и не думал. Все предпосылки, данные Яковлевым, естественно дали новый толчок моим взглядам, в которых ранее не было подобных элементов. К счастью, нужно сказать, для меня это знакомство с Яковлевым было очень непродолжительно и не дало мне возможности начать и углубить свою работу в организации, о которой мне говорил Яковлев, если только она существовала и возможно спасло меня от дальнейших шагов по пути преступления по отношению Советской Власти.

Позднее, если у меня и был мысли о какой-либо организационной работе, то они не имели актуального значения, а сводились к разговорам антисоветского и контрреволюционного ~~значения~~ характера. Правда, эти разговоры и имели свое отрицательное действие на моих знакомых как-то Львова Александра Ивановича, прививая ему мои антисоветские взгляды и изменяли, так сказать, его политическую физиономию. Точно также мой рассказ о контрреволюционной организации с Пчелинцевым толкнул и его на иной путь мышления в этом отношении.

Возможно, что антисоветские разговоры я вел и помимо указанных лиц с случайными знакомыми, но они, конечно, не носили такого острого характера.

Не ведя организационную работу по вербовке недовольных в полном смысле слова за этот период, я не хочу снять с себя ответственности за то, что в дальнейшем я быть может при известных создавшихся условиях и занялся бы этой контрреволюционной работой и стал бы вербовать новых членов. Вся эта вербовка могла бы, конечно, иметь место в том случае, если бы я сам вступил бы в какую-либо организацию и взял бы на себя эту работу. Но до последнего времени я в контрреволюционных организациях не состоял.

Написано собственноручно Ал. Скворцов

Допросил Уполн. ДТООГПУ подпись

Л.д. 72-73.

Дополнительные мои показания от 4 Марта 1933 года.

В 1930 году я познакомился с высланным из Москвы художником Яковлевым Леонидом отчества его не знаю. Знакомство произошло при следующих обстоятельствах. ОГИЗ опубликовал в «Поволжской Правде», что ему требуются художники-графики для работы над книгой. Тотчас же после этой публикации я не пошел в ОГИЗ, но спустя некоторое время я зашел в ОГИЗ и предложил свои услуги. Мне там сказали, чтобы я подождал художника Яковлева, с которым и должен говорить о своем предложении. Примерно через час приходит Яковлев, я обращаюсь к нему с просьбой о работе. Он мне сказал, что он уже теперь не является организатором работы, эту работу передает другому лицу, но все-таки обо мне он скажет кому следует. Через некоторое время я там получаю работу и начинаю работать. За это время я Яковлева вижу редко. Но его в ОГИЗе ругают за его нехорошее отношение к работе и искусству<?>. Несколько раз Яковлев со мной говорил о работе и о том, как идут мои дела в ОГИЗе. Вообще это был очень развязный и разговорчивый человек, умел подходить к людям и быстро знакомиться и даже дружиться. Спустя месяца два или три после его болезни, я его встречаю на Радищевской ул. около Липок, идущего из Госбанка, куда сам шел, чтобы получить деньги по чеку. Он меня остановил и спросил, куда я иду, я ему ответил, что иду в Госбанк, чтобы получить деньги. Он мне сказал, что деньги сегодня получить не удастся, т.к. в банке нет денег. Я выразил сожаление по этому поводу. Он Яковлев предложил мне пойти посидеть в Липки, т.к. после перенесенной болезни ему очень трудно ходить. Я не возражал, и мы пошли в Липки и сели на скамью. Первым его ~~вопросом~~ делом был задан мне вопрос о том, как я смотрю на новую мысль правящих кругов о бригадировании художников и о уничтожении индивидуальной работы художника в отдельности. Я ему ответил, что я отношусь к этому скептически, так как не думаю, чтобы по всем видам и отраслям нашего искусства можно было бы работу проводить бригадно, хотя и не исключаю возможности в следующих разделах как-то монументальной и театральной живописи, где и можно будет проводить работу побригадно. Но Яковлев заявил мне, что все это чепуха, нигде нельзя проводить работу бригадно, т.к. только индивидуально можно творить и создавать истинные произведения искусства. Потом он еще говорил, что подобный метод убивает художеств. мысль, творчество, и само искусство сводится на степень простого ремесленничества. Частично я с ним соглашался, но все-таки опять повторил, что сам еще раньше имел случай работать в бригаде по украшению здания. Но он со мной не согласился. На этом наш разговор прервался, и мы разошлись.

Через две-три недели я его опять встретил в Липках, где он сидел и читал газету. Я с ним поздоровался и хотел уже пройти дальше, но он меня задержал и усадил около себя. После некоторых незначительных вопросов, он перешел к разговору о том, что у него скоро кончится срок высылки и он снова может уехать в Москву. Я ему задал вопрос, за что его сюда выслали, но он уклонился от прямого ответа и начал говорить вообще о политике и главное о том, что жизнь стремительно идет к ухудшению. Говорил, что очень странно, что все видят, как материальные условия ухудшаются, но никто не реагирует на это тем или иным путем. Я поддержал его. Тогда он стал говорить о том, что необходимо организовываться, создавать организации, в которые могли бы объединяться люди одинаково мыслящие. Я ему ответил, что все организации определенно рано или поздно обречены на провал, что и было видно по ряду крупнейших организаций. На это он мне ответил, что это верно, но в тех организациях были ошибки. Теперь организации так не должны строиться. Все члены той или иной организации не должны знать совершенно друг друга во всей организации, а достаточно, если будут знать один также одного или двух. Кроме того, продолжал он, запомнить, что сейчас идет широкая волна организационного движения по России. Организуются и учащаяся молодежь, и служащие, и даже люди пожилые. На все эти вопросы я ему ответить ничего не мог, а только слушал. Потом он, чтобы загладить впечатление от своих слов, перешел опять к незначительному разговору, и на этом мы расстались. Уговора у нас о встречах не было. Но спустя месяц или даже больше, он Яковлев поймал меня в ОГИЗе, когда я уже уходил, и сказал мне, чтобы я его подождал одну минуту, и мы с ним пойдем вместе. Я его подождал, и он мне предложил пойти выпить, но я от этого предложения отказался, зная его как алкоголика. Мы пошли по улице, и он опять направился в Липки. Я не протестовал, т.к. этот путь шел в направлении к моему дому. Тут он Яковлев опять начал говорить о том, что необходимо вступать в организации. Я ему ответил, что ведь существуют разные организации и разные преследуют цели. Он ответил, что это правда, и что теперешние организации преследуют одну цель объединения недовольных, т.к. для другого чего-либо еще время не пришло. После этого он стал меня уговаривать, чтобы и я вошел в организацию. Я ему сказал, но что же я должен там делать. Он мне ответил, что нужно разъяснять, во-первых, что в организациях теперь состоять не страшно, во-вторых говорить о том, что это необходимо, если человек хочет жить по-человечески и работать так, как ему хочется. Вообще доказывал всеми способами пользу такого объединения. Я ему прямого ответа не дал, но думал об этом, хотя, даже дома никому не говорил об этом разговоре. Да по правде сказать и боялся.

Спустя еще некоторое время, кажется уже зимой 1931 года я его встретил с его товарищем, которого он назвал Виктор, в корридоре типографии №2 внизу, и спросил он меня, как идут дела. Я ему ответил, думая, что он спрашивает о моих личных делах: «Ничего, работаю и работы много». После он подвел меня в угол и говорить, что для организации нужны деньги и что я должен хоть немного их достать. Я ответил, что денег у меня самого нет и достать их я не знаю откуда. Он круто повернулся к Виктору, посмотрел как-то странно на него, и оба они быстро отошли от меня. После этого я больше Яков лева и его товарища Виктора не видел. Куда он девался, уехал ли в Москву или был вновь арестован, я не знаю. Товарищи по ОГИЗу говорили, что он уехал в Москву, но так ли это было в действительности, я сказать не могу.

Об этих разговорах я никому не говорил, за исключением Пчелинцева. Почему я сказал Пчелинцеву, так исключительно лишь потому, что сам Пчелинцев при наших разговорах говорил, что необходимо что-то делать, т.к. так дальше он жить не может. Кроме того, намекал мне, что он раньше, во время гражданской войны, долгое время работал где-то в Сибири и судя по смыслу его слов, как офицер и не в Красной Армии. Но он по этому вопросу не распространялся, а только говорил намеками. Но вот недавно уже у меня на квартире, когда я отрицательно высказался против белого офицерства, он заметил, что «все-таки офицерство сделало свое дело».

После Яковлева я связи ни с какими организациями не имел, т.к. не слышал о них в Саратове и только за последнее время, незадолго до ареста услышал об организации, о которой уже писал. Но с ней ничего общего не имел, т.к. вообще не думал присоединяться к каким бы то ни было организациям.

Признаю за собой вину в том, что благодаря моих контрреволюционных разговоров я сагитировал в отрицательном отношении к Советской Власти Львова, Александра Ивановича и второе при определенных антисоветских взглядах Пчелинцева, Виктора Петровича я разговаривал с ним о контрреволюционных организациях вообще, привил ему взгляд о необходимости вступления в какую-либо антисоветскую организацию. В отношении же Попова (имя отчества его не знаю), которого я видел только один раз, не могу признать за собой вины в том, что я его агитировал или прививал ему какие-либо взгляды. Единственно, что могу признать за собой как вину, что я узнал, каких взглядов в политическом отношении является Попов.

Написано собственноручно Ал. Скворцов

Л.д. 74-75.

Дополнительные показания к показанию от 4 Марта 1933 года.

Арестованного Скворцова, Александра Васильевича.

от 5 Марта 1933 г.

При разговорах контрреволюционного характера, в которых принимали участие в разное время следующие лица: Я, Скворцов, Александр Васильевич, моя жена Степанова, Нина Степановна, Гофман, Виталий Анатолиевич, Владимир и Константин Гавриловы, Щеглов, Иван Никитьевич, Пчелинцев, Виктор Петрович, Львов, Александр Иванович, выражались способы и методы, посредством которых можно было избавиться от Советской Власти.

Гавриловыми выдвигалась, как наиболее, по их мнению, могущая иметь успех цель – это интервенция. С ней соглашались присутствовавшие при этом следующие лица: Гофман, Виталий Анатолиевич и первое время я, Скворцов и Щеглов Ив. Ник. Этот разговор происходил у Гофман В. Ан. Когда же подобный разговор происходил у нас на квартире, который выдвигался или Гофман, или Пчелинцевым, или мной, то жена моя Скворцова-Степанова Н. Ст. твердо отстаивала противоположное мнение, т.е. резко отрицательное, т.к. сама была очевидицей интервенции поляков в Киеве. Под ее действием я также вскоре изменил и свое мнение на этот вопрос и по-видимому также и Гофман, что же касается Пчелинцева, то я не могу сказать утвердительно, что и он изменил также свое мнение, т.к. больше этот вопрос при мне не выдвигался, а по последнему разговору я судить не мог о впечатлении, произведенном на Пчелинцева. Необходимо добавить, что разговор этот не происходил одновременно при всех перечисленных, т.е. был или Гофман, или Пчелинцев у меня дома, а не оба вместе. Что же касается Гавриловых, то они остались верными своей идеи.

Вторым вопросом, имеющим ту же цель, была война СССР с какой-либо из капиталистических стран. Этот вопрос выдвигался Владимиром Гавриловым и мною, и, как я помню, возражений ни с чьей стороны не встречал. Его также поддерживали и Щеглов Ив. Ник., и Пчелинцев Вик. Петр., и Львов Ал. Ив. Также и Гофман Вит. Ан. Мнение своей жены по этому вопросу я не помню. Но нужно сказать, что в возможность войны я, Львов и Гофман не верили, т.к. считали, что на этот шаг Советское Правительство не пойдет, но Гаврилов и Пчелинцев говорили, что если и не пойдет, то могут заставить обстоятельства или просто вынудить на этот шаг.

Конечно, и этот разговор не происходил в присутствии всех перечисленных лиц одновременно, а в разное время и у Гофман, и у меня на квартире.

Выдвигался ли «саботаж и вредительство» как метод борьбы против Советской ~~службы~~ власти, я не помню. Но помню, когда моя жена Скворцова-Степанова говорила о том, что при условии плохих жизненных условий среди рабочих, заметны следы разложения дисциплины, бегство с предприятий, текучесть рабочей силы и просто саботаж: отказ от работы, невыход на работу и т.п. и даже вредительство явное или скрытое и что дальнейшее расширение и охват по масштабу может привести к результатам очень печальным. Я помню, что при этом разговоре присутствовал Гофман, В.А., но, возможно, он повторялся и в присутствии Пчелинцева, В.П.

Возстание внутри самой страны как метод, выдвигал я и только помню один раз в присутствии Львова, Алекс. Ивановича, но жена этот способ резко окритиковала в следующих выражениях: «Не думай, пожалуйста, что если поднимутся рабочие и будут бить коммунистов, то оставят в покое интеллигенцию. Ты сам знаешь, каково отношение средней рабочей массы к интеллигенции. С другой стороны, не забудь и того, что рабочие в Центрах живут несравненно лучше, чем хотя бы у нас в Саратове, и лучше во всех отношениях. Кроме того, не нужно забывать и того обстоятельства, что рабочие Центров и наиболее культурны. Такое возстание может иметь место только в том случае, если рабочие Центров примут участие и будут руководить возстанием, во что я очень мало верю. Сепаратные же выступления обречены на гибель.

Я принужден был с этим согласиться, так как и сам не был уверен в успехе подобного метода, ~~так как~~ зная, что среди рабочих территориально имеется громадная разница, как в материальных условиях, так и в общем культурном уровне.

В дополнение к характеристике, данной мною о Гофман, могу только дополнить, что саботажем занимался он или нет, я не знаю, но по его личным рассказам, уроков пропускал очень много, без уважительных причин, в особенности в тех школах, которые почему-либо он недолюбливал.

Характеристика

Скворцовой-Степановой Нины Степановны. Антисов. элемент. Также проводила контрреволюционные разговоры и критику постановлений правительства, но ее суждения были более трезвы и во многом она расходилась с нами. И я могу сказать, в некоторых моментах влияла положительно на некоторых из нас.

Дополнение к характеристике Пчелинцева, Виктора Петровича.

К сожалению, не могу точно и конкретно сказать о нем, какими методами он хотел бы бороться с Советской Властью. Мне кажется, что он и сам этого не знает, т.к. никогда не выражал вполне конкретно и ясно свои взгляды на этот вопрос. Все ли у него методы хороши, или есть какой-нибудь излюбленный, я не знаю. Написано собственноручно –

Ал. Скворцов

Допросил Уп. ДТО подпись

Л.д. 76.

Дополнительные показания арестованного Скворцова Александра Васильевича

От 9 Марта 1933 г.

Я помню мою встречу на улице с Пчелинцевым, Виктором Петровичем при следующих обстоятельствах. На углу Чернышевской и Обуховского я встретил Пчелинцева, идущего по направлению к своему дому. Мы поздоровались и пошли вместе. Пройдясь, тут же Пчелинцев начал жаловаться на то, что жизнь становится совершенно невыносима и что он прямо сходит с ума, не зная, что делать. Вообще нужно сказать, Пчелинцев был недоволен и работой у себя на службе и жизнью, как вообще, так и в частности, т.е. те ухудшающиеся материальные условия его возмущали и тревожили за дальнейшее существование его семьи. Он говорил: «Ну, Вы поймите, что будет дальше, когда сейчас существовать уже на то, что мы получаем, невозможно. Зарплата остается та же, а цены растут и растут. Я прямо не знаю, что делать, а делать что-то нужно, т.к. я не могу уж оставаться лояльным (последний отрывок фразы я не могу точно припомнить, но смысл был приблизительно такой). Я его поддержал и сказал: «Что все это верно, но, что мы можем сделать, единственный путь это вступить в какую-нибудь организацию, тем паче что я слышал, что в таких организациях теперь уже не так страшно состоять. Дело в том, что теперь организации строятся по-иному. В этих организациях члены друг друга не знают, а знают лишь одного или двух максимум лиц. Кроме того, я также слышал, что в такие организации теперь вступают и молодежь, и старики». И в подтверждение своих слов я ему сказал, но только сейчас не помню. Сказал ли я ему, Пчелинцеву, что сам «состою» или «состоял». Но смысл фразы был следующий: «Что и я сам состоял в организации, в которой знал только двух лиц, и один из них мне дал небольшое задание». Как реагировал на мой разговор Пчелинцев, я сейчас точно не помню. Но, как мне помнится, что он и сам об этом думал ранее и что мой разговор не был для него чем-то новым, но не могу отрицать и того, что, возможно, мой разговор повлиял на Пчелинцева и дал его мыслям большую устойчивость в этом мнении. Как о дальнейшем нашем разговоре в этот раз, так и о времени, т.е. было ли это в 1931 или в 1932 г., я не помню. Ал. Скворцов

Допросил Уп. ДТО подпись

Л.д. 77.

Дополнительные показания арестованного Скворцова, Александра Васильевича

от 18 Марта 1933 г.

В первый раз, когда я посетил Дирекцию Р.У.ж.д., это было в 1920 году. Я был командирован из Астрахани в Саратов за розыском картин, посланных из Москвы в адрес Астраханской Картинной Галлереи от Центрального Музея, которые были затеряны в пути следования из Москвы в Астрахань. В каких же отделах и комнатах я был и с кем говорил, я теперь не помню, т.к. меня гоняли по разным комнатам. Помню только одну большую комнату с массой столов и работников, но в каком это было здании, также теперь не помню. Но должен сказать, что груз был найден, и мы его в Астрахани получили, вскоре после моего возвращения в Астрахань.

Второй раз я приходил в Правление Ружд к нашему знакомому уполномоченному по дому т. Новокрещенову для подписи какого-то документа, связанного с квартирой, в первые годы моего жительства в Саратове.

Третий раз был в Правлении Ружд по командировке от Обплана – Конъюнктурного Бюро, но также не помню фамилии лица, с кем имел дело. Помню только, что приходил в экономический отдел или п/отдел. Было это или в конце 1924 г., или в 1925 г.

Четвертый раз был в Правлении Ружд по работе в Лесзаге в Финансовом Отделе Правления Ружд за получением векселей. Лицо, с кем я имел дело, было по внешности: невысокого роста, с рябым, круглым и полным лицом. Фамилии его также теперь не помню. Помню, что векселя были неправильно оплачены гербовым сбором. Примерно годы 1927-28 г.

Пятый раз был в 1928 г. летом, в то время, когда устраивался на педагогическую работу в школах в службе Просвещения. Заходил два или три раза, т.к. в один раз не мог получить окончательного ответа в утвердительном или отрицательном смысле. Был в кабинете, помню, по корридору налево, у начальника или инспектора, точно не могу сказать, т.к. меня в этой комнате прямо, после моего вопроса о месте, направили к гражданину, сидящему в глубине комнаты, с черной бородкой и большими сравнительно усами, который мне заявил, что в Саратове мест преподавателя рисования нет, а вот если я хочу на линию, то могу получить хоть сейчас. Помню, он мне называл: Баскунчак, Козлов, еще какие-то станции за Волгой, но теперь названия их не помню.

И последний раз приходил в здание Ружд, но пропуск не брал, а вызвал по телефону т. Пчелинцева, который мне хотел помочь починить часы у мастера, который работает в правлении Ружд. Предложение о починке часов сделал мне Пчелинцев, указывая на то, что мастер очень добросовестный и берет сравнительно недорого. Часы передать в починку не удалось, т.к. у мастера был выходной день. Это было незадолго до моего ареста в 1933 г. Больше я в Правлении Ружд не был. Ал. Скворцов

Допросил Уп. ДТО подпись

Л.д. 78.

Дополнительные показания арестованного Скворцова, Александра Васильевича.

От 20 Марта 1933 г.

Зимой 1932 года, мой знакомый Наместников, Георгий Назарович, будучи у меня, сказал мне, что днями поедет в колхоз по командировке с места своей службы журнала «Нижне-Волжский Колхозник». Я и моя жена попросили его, если будет возможность, купить в деревне кое-что из продовольствия и по его согласии я дал ему 20-25 руб. денег. Спустя некоторое время он вернулся из командировки и зашел ко мне и сообщил, что в деревне он ничего не мог купить, т.к. там, т.е. в деревне, ничего нет, а в колхозе он не счел удобным, как командированный, даже просить о продаже чего-либо и возвратил мне данные ему деньги.

Что касается фамилии «Булгаков», то я такой фамилии не знаю. Но будучи в фотоотделе магазина «Гум», я там встретил двух молодых людей, которые рассказали мне и продавцу магазина, что они сами делают фотоаппарат системы «Лейка» с объективом светосилой 3,5 от киноаппарата. Один из них сказал, что он уже сделал такой аппарат, но что он не может сделать только затвор. Также один из них сказал, что он работает в Союзкино в качестве помощника лаборанта. Я у них просил указать мне рецепт для клея, которым я мог бы починить кожаный мех у моего аппарата. Они мне рекомендовали клей, который употребляется в кино для склейки фильма, но не могли указать мне, где бы я мог достать жидкий состав этого клея. Был ли этот молодой человек помощник лаборанта Союзкино носителем этой фамилии «Булдаков» или «Булгаков», я не могу сказать.

Относительно перерисовки рисунков аэропланов могу сказать следующее. Немгизом мне был дан заказ на перерисовку рисунков из небольших книжечек так называемых «Памятка красноармейцу» издание Военного Государ. Издательства, которые Немгиз должен был переиздать для частей Красной Армии АССРНП на немецком языке. Одна из этих книжечек была с рисунками аэропланов. Рисунки были следующие: виды аэропланов в различных положениях, т.е. сбоку, спереди и снизу, кажется, если память не изменяет, разных систем, а также таблица отличительных знаков главных европейских держав, помещаемых на крыльях и хвосте аэроплана. Эту книжечку по просьбе Львова Александра Ивановича, который неоднократно просил меня о работе, я дал ему, чтобы он мог хоть немного заработать, а также и посмотреть, как он умеет работать. Задание было следующее: все рисунки он должен был сделать в двойном размере против оригинала книжечки. Через два, три дня он пришел ко мне с одним только рисунком и заявил, что он справиться с этой работой не может, т.к. рисовать он не может в известном масштабе, а работать через посредство фотоаппарата, как он делал с принесенным рисунком, для него очень невыгодно. В общем, работу он эту не исполнил, и я ее сделал сам и в срок сдал издательству. Эти книжечки я получил от Технического редактора Немгиза т. Шалек, которому и сдал рисунки. Ал. Скворцов

Допросил Уп. ДТООГПУ подпись

Л.д. 80.

В дополнение моих показаний от 18 Февраля 1933 г. привожу доподлинную беседу, происходившую в квартире Гофман между мной, Скворцовым, Гофман и Щегловым. Поводом к этому разговору послужил рассказ Гофмана о его бедственном положении в настоящий момент. Полное отсутствие денег, хлеба и в довершение всего этого больной ребенок и перелом руки у самого. Постепенно с этого разговор перешел на долго ожидаемую свободную торговлю хлебом. Я сказал, что с 15 Февраля как будто будет вольная продажа хлеба, но Гофман возразил, что это он слышит уже с 1^го января. В это время вошел Щеглов, поздоровался и попросил стакан чая. Выпив чай, он присоединился к нашему разговору, говоря, что, видимо, этой свободной торговли никогда не будет. Потом с свойственной ему экспансивностью он начал говорить: «Что случилось бы, если бы умер или кто-нибудь убил тов. Сталина?» Я подшутил, что убить тов. Сталина нельзя, т.к. он носит броню (хотя этого обстоятельства я не знал и сказал ради шутки), тогда Щеглов говорит ну бомбой, я опять подшутил, говоря, что из этого ничего не выйдет, т.к. тов. Сталин ездит сразу в четырех, пяти автомобилях, окруженный эскортом людей на мотоциклетках (этого обстоятельства я тоже не знал, так как никогда не видел, как ездит тов. Сталин). Тут Щеглов начал горячиться, желая, что-то сказать, но я его перебил, говоря, что совсем не в этом дело. А дело в том, что же действительно могло бы случиться, если тов. Сталин умер, кто его мог бы заменить. Из прежних вождей советской партии: Троицкий, Бухарин – не знаю, но Троцкого я определенно боюсь с его крайне левой программой. На интервенцию надеяться, я считаю, не приходится, т.к. это было бы для нас сплошным ужасом. Разделили бы Россию оптом и в розницу на целый ряд капиталистических колоний, а тогда уж берегись. Гофман меня в этом поддержал. Щеглов, кажется, не возражал. Я снова начал и говорю: Нет, вот если бы был бы тов. Ленин, то возможно было бы все иначе; и как бы он поступил с индустриализацией и колхозами. Тов. Ленин ведь гениальнейший человек настоящего времени. Но тут вмешался Щеглов и начал говорить о том, чем, собственно, гениален тов. Ленин, возьмите хотя бы его одну фразу: «Каждая кухарка должна управлять государством», в чем ее логичность, ну поймите сами: «кухарка управляет государством», фраза совершенно нелогична.

Примечание: Во время этого рассказа я между прочим спросил Гофмана: «А что можно здесь говорить», то Гофман ответил: «О, конечно». Ал. Скворцов

Тут он хотел еще что-то сказать, но я и Гофман его остановили, говоря, что довольно, довольно. На этом разговор о т. Сталине был закончен, и я спустя две-три минуты отправился домой.

13 января 1933 г. мы собрались вечером у тов. Львова. Был я, Пчелинцев и Львов и там зашел разговор о возможности второго Нэпа. Я говорил, что если бы даже он мог бы иметь место теперь, то он не мог бы иметь ту форму, какую он носил в 1921 и последующих годах, т.к. в то время, видимо, были колоссальные запасы всего искусстно припрятанные капиталистическими элементами, так как после объявления Нэпа в течение самого короткого времени, Москва сияла окнами магазинов, набитых всевозможными товарами и даже драгоценностями. И как пример привел случай, о котором я слышал в Москве в гостинице на Петровке, где мои компаньоны по комнате рассказывали о том, что бывшие люди, оставшиеся за бортом после революции, но не успевшие удрать за границу, вновь вылезли из своих нор и принялись как за наиболее легкую работу ~~биржевую~~ товарную спекуляцию. Указали, как пример, на графа или князя Юсупова, был ли в то время Юсупов в Москве или нет, я не знал. Но сочинив глупую историйку специально для Алекс<андра> Иван<овича> Львова, который, кстати, любит все экстраординарное, я рассказал о том, что я будто бы познакомился с этим Юсуповым через астрах<анскую> артистку Пигину Людмилу и который дал мне продать мыло. Вся, я повторяю, эта история выдумана от начала до конца ради шутки.

Теперь же второго Нэпа в той форме ожидать нельзя, так как нет тех запасов у капиталистич<еских> элементов, а все находится в руках кооперативных и торговых организаций, с одной стороны, и с другой на это и не пойдет Советское Правительство, которое стремится к социализму.

Написано собственноручно Ал. Скворцов

Допросил Уполн. ДТООГПУ подпись

Л.д. 81-82.

Дополнительные показания Скворцова, Александра Васильевича

от 1^го Марта 1933 года

Познакомился я Скворцов, Александр Васильевич с Пчелинцевым Виктором Петровичем через посредство Гофман Виталия Анатольевича, но точно не могу припомнить не то на квартире Гофман, не то на улице.

Один раз я виделся с Пчелинцевым на квартире Гофман в самое первое время моего с Пчелинцевым знакомства. Во время этого посещения Гофмана я не помню разговоров, носящих контрреволюционный характер. Затем долгое время я не виделся с Пчелинцевым и только осенью, когда я начал ставить себе радио, я вспомнил, что у Пчелинцева есть сын, правда, еще мальчик, но достаточно хорошо знаком с техникой радио. И я, делая усилитель, не мог справиться с этой работой и отправился на консультацию к Пчелинцевым. Во время этого посещения сам Виктор Петрович Пчелинцев был болен и лежал в другой комнате. Получив нужные поправки к моей работе, я через несколько минут ушел от Пчелинцевых. Второе посещение было Пчелинцева ко мне вместе с своим сыном посмотреть мой радиоаппарат. Это посещение было также непродолжительно и также не имело контрреволюционных разговоров. Затем Пчелинцев зашел ко мне в то время, когда у меня был Стиркс, между ними происходил разговор о военной службе – о том, кто какую занимает военную должность. Стиркс предлагал Пчелинцеву перейти на военную службу, т.к. в настоящее время в материальном отношении военная служба дает массу преимуществ. Что же ответил Пчелинцев, я точно не помню, но, кажется, он ответил, что по состоянию своего здоровья он работать на военной службе не сможет. Других разговоров в это посещение не было, и мы все трое, т.е. я, Скворцов, Пчелинцев и Стиркс вышли вместе из дому и пошли по Обуховскому, около своего дома Пчелинцев отстал, а я с Стирксом пошел к последнему домой. Еще одно посещение было Пчелинцева, когда он был у нас и разговор, главным образом, вел Пчелинцев о своем сокращении и переезде из Саратова, предлагал и нам, т.е. моей жене Нине Степановне Скворцовой-Степановой и мне Скворцову переехать вместе в Ставрополь-Кавказский, указывая, что там жизнь гораздо дешевле. Сам город хороший и работу в этом городе, по его мнению, можно будет найти. Также говорил, что он написал туда своим родственникам о своем положении, кроме того, он также писал и в Москву о том же. Я и жена выразили желание уехать из Саратова. Моя жена говорила, что служба ее не удовлетворяет в Саратове и он охотно бы бросила эту службу. Говорила о том, что план строительства на 1933 г. снижен и что у них на службе также возможно сокращение, т.к. сокращение по строительным организациям г. Саратова уже проводится. Кажется, в этот же раз она рассказала и о сумасшедшем помдиректоре-коммунисте из своего учреждения, который сошел с ума на почве мании величия, который хотел удалить т. Сталина и занять его место. Он говорил, что он скоро едет в Москву и по приезде туда он все изменит. Призывал к спокойствию и обещал иную хорошую жизнь. Мы все трое также говорили о том, когда же, наконец, улучшится жизнь и можно ли в ближайшее будущее ожидать изменений. Я выражал свою надежду на колхозную торговлю и говорил, что с открытием колхозной торговли возможно снижение цен на рынке и появление достаточного количества продуктов. Но Пчелинцев говорил, что он не верит в колхозную торговлю, т.к. по нашему краю колхозникам нечем торговать и что последний хлеб, выданный колхозникам за работу в колхозах, отобран при хлебозаготовках. Я ему возразил, что разрешите только свободную продажу хлеба и других продуктов, как они тотчас появятся на рынке. Жена моя говорила, что если даже колхозники и имеют некоторое количество хлебных продуктов у себя, то вряд ли это может изменить и особенно повлиять на рынок и рыночные цены. Но вообще все мы трое не знали и не могли решить, когда и как будет разрешен вопрос – продовольственный. Я говорил и возмущался тем, что оклады остались почти без увеличения, а жизнь подорожала на десятки, а по некоторым видам продуктов даже на сотни процентов. Особенно меня возмущали невероятно высокие цены в кооперативных и вообще государственных магазинах.

Были ли еще какие разговоры в этот раз, я не помню.

Дальнейшее посещение Пчелинцева, которое у меня осталось в памяти, было по приглашению моей жены, которая, узнав о том, что Пчелинцев остается без работы, хотела предложить ему место арестованного сотрудника ее сектора Афанасьева или же место ее самой. Об этом она просила меня зайти к Пчелинцеву и попросить его прийти к нам. Пчелинцева я дома не застал, а видел только его сына, которого и просил передать отцу, чтобы сам Пчелинцев зашел к нам. Вечером этого дня или на другой день вечером, Пчелинцев пришел к нам, и я его провел в комнату моей матери, где сидела и работала моя жена. Между Пчелинцевым и моей женой велся очень долгое время разговор служебного порядка. Разговор меня мало интересовал, и я его почти не слушал, но в конце этого разговора Пчелинцев показал открытку из Ставрополя – ответ на его запрос, в которой ему писали, что место в Ставрополе по его специальности найти в настоящее время не удастся, аналогичное письмо он получил и из Москвы. Во врем чая, на который мы пригласили и Пчелинцева, жена рассказала, что она слышала от своего быв. сотрудника Бердичевского, что будто бы в Саратове организовалась контрреволюционная организация, составленная из членов партии ВКП(б). Пчелинцев сказал «Что я, знаете, был бы готов вступить в какую-либо организацию». Затем разговор перешел на белых офицеров и вообще офицерство начала революции. Я лично относился и отношусь к белым офицерам отрицательно и заявил «Что во время гражданской войны офицерство занималось пьянством, развратом и грабежами беззащитных крестьян, что у них не было тыла, что они теряли одну позицию за другой из-под своих ног, если и не целиком, то во всяком случае в известной степени благодаря своего возмутительного отношения к крестьянству и своего безобразного поведения. Пчелинцев же возразил мне «Что все-таки белое офицерство сделало свое дело». ~~Дальнейших~~ Еще разговоров на политические темы я припомнить не могу.

Помимо встречи с Пчелинцевым, у меня на дому я с ним виделся еще два раза у Львова, Александра Ивановича, 31 Декабря 1932 г. и 13 Января 1933 г. У Львова у нас зашел также разговор о тяжелых условиях теперешней жизни, и мы также искали выхода. Я между прочим сказал, мог ли т. Сталин резко изменить свою позицию в другую сторону, ну хотя бы так, как сделал тов. Ленин во время военного коммунизма объявив НЭП. Если б т. Сталин это и сделал, в чем я сомневаюсь, то вряд ли кто теперь из коммерсантов еще и остался, да и поверят ли они. Не нужно также забывать, что в начале революции товары были припрятаны, а теперь их нет, или они как экспорт уходят за границу. Если последнее верно, то тогда еще может измениться вопрос к лучшему и при кооперативной торговле, если прекратить экспроприирование товаров за границу, а все, что вырабатывается в России, выбросить на внутренний рынок. Я не помню, возражал ли кто мне, как будто никто, но помню, что Львов меня поддерживал. Других разговоров, имеющих политическое или контрреволюционное значение, за эти два раза я не помню. Собственноручно подписал Скворцов

Допросил Уполн. ДТООГПУ подпись

Л.д. 88.

Показания от 3/III 1933 г. Степановой, Н.С.

Никаких сведений о существующих контр-революционных подпольных организациях и о лицах, входящих в состав их, не имею. Показываю это с полной ответственностью. Показания моего мужа и Пчелинцева о том, что я сообщила о том, что со слов Бердичевского я знаю о существовании в Саратове подпольной организации, подтвердить не могу, т.к. не помню о том, что Бердичевский сообщал мне такой факт. Допускаю, что с его или с чьих-либо других слов я могла сообщить о том, что по городу ходят слухи об открытии в городе организации, в состав которой входят члены ВКП(б) и что происходят их аресты. Помнится, что данные слухи имелись перед постановлением ЦК ВКП(б), содержащим указания на ошибки, допущенные Н.-В. Крайкомом. Об этом последнем я также сообщила мужу, отметив в постановлении Г. Маленкова <?>, с которым была знакома по двум службам.

Ничего более определенного по этому поводу показать не могу. В памяти разговор, который приводит в своих показаниях муж и в части подтверждает Пчелинцев, ясно не сохранился. Конкретных данных об организациях контр-революционного подпольного характера никаких не имею.

3/III-33 г. Н. Степанова

Привожу сведения об известных мне лицах, которые находятся на положении административно высланных: 1) в I^м Госстройтресте: Родзевич, И.И. старший инженер, Ветухновская, Р.З. – экономист по труду, Афанасьев, А.И. – экономист 2) в Саратовском Отделении Край<…>– Бердичевский, С.И. Со всеми этими лицами знакома по службе. Никто из них на дому у меня не бывал. Один раз я приглашала вечером прийти Ветухновскую для работы по к.ц. ввиду отсутствия электричества на службе, но она не пришла, т.к. это было после ареста Афанасьева, то я высказала предположение, что и она, как принадлежащая к административно-высланным арестована, что не подтвердилось. С Рязановым я не знакома. О его пребывании в Саратове сказал мне Афанасьев, который на вопрос мой кто такой Рязанов удивился, что я о нем ничего не слыхала и не знаю об этой личности. Бывал ли Афанасьев у Рязанова не знаю. Статистик Макарова после ареста Афанасьева сообщила мне, что Афанасьев с его слов принадлежит к троцкистам.

Не отрицаю того, что ~~не соглашаясь с~~ я могла высказывать соображения о том, что слишком высоко взятые темпы индустриализации и коллективизации могут поставить страну в очень тяжелое хозяйственное положение при продолжении их и во второй пятилетке. Эти соображения могла высказывать и в 1931 и в 1932 гг. В текущем году, когда был взят курс на освоение достигнутого в промышленности и на хозяйственное укрепление колхозов, которые освоив только коллективную форму по своему экономическому состоянию были слабы, таких предположений не высказывала считая этот курс правильным.

Являясь противницей интервенции и не раз высказывая соображения, что война при теперешнем положении вещей немыслима для Зап. Европы, переживающей кризис, я считала, что и для СССР война может повести к весьма тяжелым последствиям и может быть опасна для Советской власти.

О том, что существует в Саратове контр-революционная организация, в которую входят видные большевики, троцкисты и меньшевики (о которой дает показания мой муж) я ничего не знаю. Считаю существования такой организации теоретически невозможным. Но я говорила мужу о том, что я знакома с Бердичевским, который по моим предположениям принадлежит к партии меньшевиков, что у нас в Тресте служит Афанасьев, о котором говорят, что он троцкист и Ветухновская меньшевичка [о которой Афанасьев, узнав, что она административно выслана сказал, как мне показалось с пренебрежением: «наверное меньшевичка»]. Очевидно это послужило поводом для предположения моего мужа о том, что существуют лица объединенные указанной организацией. Я лично считаю существование такой организации теоретически невозможной. в силу различных элементов ее составляющих

3/III-33 г. Н. Степанова

Допросил Уп. ДТО ОГПУ подпись

Л.д. 89.

Показания Степановой, Н.С. от 5/III 1933 г.

Помню, что во время службы в КрайОГИЗ’е муж говорил мне о художнике, который очень много зарабатывает, получая большие заказы, что живет совершенно один в Саратове без семьи. Говорил, что он много пьет, что является административно-высланным из Москвы и что скоро вернется обратно, ввиду окончания срока высылки. Помнится, что один раз он заходил к нам, фамилия его, кажется, Яковлев, однако точно сказать не могу. Больше ничего по этому вопросу показать не могу. Слыхала от мужа, что он уехал обратно в Москву и считала, что встречи их прекратились. Это относится примерно к 1929-30 году. По вопросу о переписке мужа с заграницей знаю следующее. Наиболее оживленная переписка у мужа происходила с двумя лицами: с Максом Шермом, рабочим из Германии и с Этольмом Стеллено <?>, народным учителем и писателем, крупным экспортером Швеции. Об этой переписке знаю следующее. Макс Шерм интересовался вопросами революционного искусства, читая лекции по этому вопросу среди рабочих. Интересовала его также и антимилитаристическое направление в искусстве. Муж посылал ему литературу в этом направлении, а также современные русские журналы, выписывая для этого в последнее время журнал СССР на стройке. Макс Шерм присылал ему весьма много ценных изданий (монографию Кэтро Кольвиц, Брэтвина и др., а также последнее время книги по японскому искусству). За последнее время переписка эта стала менее оживленной. На вопрос мой к мужу о причинах этого он объяснил, что отсутствие денег не позволяет ему приобрести что-либо для обмена. Другую причину он находил в том, что затрудняется с переводом с русского языка на эсперанто и что это задерживает посылку журнала СССР на стройке, а без перевода посылка теряет свой смысл.

С Этольмом переписка касалась, главным образом, вопросов литературы. Этольм изучает русский язык, муж язык эсперанто. Обмениваясь письмами они условились делать указания друг другу относительно грамматики указанных языков. Обмен у них производился книгами. Муж посылал ему русских писателей, Этольм – книги на эсперанто, а в одно из последних получений прислал 3 книги и для меня и для сына (для меня роман Гэлсуорси и французский роман – автора не помню). По вопросу о том касался ли муж в своей переписке вопросов политического характера могу сообщить следующее. Он не раз мне говорил, что ограничивается в своей переписке вопросами обмена произведениями искусства, литературы, открытками, фотографиями, но что вопросов политического характера избегает вплоть до прекращения переписки с теми лицами, которые эту переписку начинают, интересуясь вопросами политического положения Союза. Свой отказ от такой переписки он мотивировал тем, что эти вопросы его мало интересуют, а также тем, что переписку на эти темы не ведет из осторожности, боясь, чтоб она не была понята, как переписка имеющая свой целью сообщения о Союзе за границу. Помнится, что таким образом он не ответил на письмо из Австралии от одного, кажется, учителя (фамилию не помню) и на письма одной из корреспонденток из Германии (фамилии также сообщить не могу).

В последнее время он получал также ряд открыток из Японии от кого не знаю, с воспроизведенными японскими гравюрами, затем из Испании, Голландии, Бельгии и кажется Франции. Имен лиц, приславших эти открытки не знаю, равно как и содержания переписки с ними. Предполагаю, что с этими последними муж обменивался открытками, т.к. получения от них крупных посылок не помню, а муж в последнее время не мог посылать более ценные посылки, не имея запаса изданий и журналов. Имел ли муж переписку с заграницей контр-революционного характера мне не известно, т.к. о переписке такого характера он никогда ничего не говорил. Писем, которые он получал и посылал подробно мне не переводил, но думаю, что ничего серьезного никогда от меня не скрывал, поэтому считаю возможным ручаться, что переписки контр-революционного характера он никогда не вел.

По вопросу о том состоял ли муж в контр-революционной организации, в которую вовлек его художник Яковлев мне ничего неизвестно рано, как и о самом факте его вовлечения в какую-то ни было контр-революционную организацию.

О разговоре, который вел муж с Яковлевым, в момент посещения им нашей квартиры ничего не помню.

5/III-33 г. Н. Степанова

Допросил Уполном. ДТО ОГПУ РУжд Д. Самыгин

Л.д. 90.

Показания Степановой, Н.С. от 7/III 1933 г.

За время моего знакомства с ним и замужества, муж мой, А.В. Скворцов один раз ездил в Москву зимой (в конце 1928 г. или в начале 1929 г.). Пробыл в Москве 1-1 ½ недели, останавливался в Москве у В.А. Эйферта и, кажется (точно не помню), одну ночь ночевал у художника Доброва (имени и отчества его не знаю). За время своего пребывания в Москве он виделся там с рядом лиц, из которых могу назвать точно следующих: Эйферт, Добров, художник Котов, И.И., художественный критик Эттингер, П.Д. Других лиц вспомнить не могу. Поездка его в Москву была вызвана командировкой или Татарского Педтехникума, или ж.-д. школы на Увеке, точно сказать не могу, т.к. в это время он работал и в той и в другой школе. Цель командировки также точно не помню, кажется, она находилась в связи с приобретением учебных пособий. Летом 1929 г. он ездил отдыхать в Бахчисарай, на время летних каникул. Провел там около 1-1 ½ месяцев. Знакомых у него там не было.

В период 1929-31 г. один раз посетил нашу квартиру художник, фамилия которого, кажется, Смирнов, показывавший нам свои работы. Точно содержания их не помню, кажется они содержали восточные мотивы. Позднее, по сообщению мужа, этот художник (точно не помню) поступил на службу, в которой производил кино-съемки или в Калмобласти или в Кирреспублике. Из разговора с мужем я поняла, что художественные работы Смирнова относятся к моменту его пребывания в Средней Азии, точно место, где он был не помню. Где в настоящее время находится Смирнов не знаю.

Как возникло знакомство мужа с инженером Волковым и с кино-оператором Булдаковым не знаю, равно как ничего не знаю и о самом факте знакомства.

Бывал ли у нас служащий магазина «Динамо» я не знаю. Если был, то в мое отсутствие. Я точно знаю, что у мужа был знакомый продавец в маг. «Динамо», по фамилии его точно не помню, кажется, Васильев.

Зимой этого (текущего) года муж как-то рассказал мне, что встретил знакомого, Проскурякова, кот. ему рассказал, что здесь в Саратове находится представитель одного из учреждений г. Харбина, предлагающий службу в г. Харбине, причем остановился на вопросе о поездке туда. Я не считала этот вопрос серьезным и не обратила на него особого внимания. Мысль об отъезде из Саратова бывала у мужа нередко, поэтому я отнеслась к этому, как к одному из многих его неосуществимых в этом отношении намерений. Точно сколько раз муж говорил со мной на эту тему не помню.

Муж имел переписку в Москве с художником Рэрбергом, Федоровым, Ф.Ф. коллекционером, Эттингером, П.Д., художественным критиком, с одним из служащих Музея Изящных Искусств, фамилии которого не помню и с Рабиновичем Л.И., коллекционером-любителем. Одним-двумя письмами обменялся также с Эйфертом, В.А. С художником Котовым П.И. не переписывался.

Н. Степанова

Допросил Уполном. ДТО ОГПУ РУжд Д. Самыгин

Л.д. 93.

Дополнительные Показания Степановой-Скворцовой Н.С.

от 16/II 1933 г.

На квартире у Гофмана я была, с мужем и матерью (когда точно не помню). Была не более одного раза, муж бывал чаще. В 1932 г. муж несколько раз бывал у Гофмана на даче, я на даче у Гофмана была один раз, но это было в 1930 или 1931 г. Гофман также бывал у нас на даче в 1932 г. Неоднократно бывал и на зимней квартире. Кроме Гофмана, у нас на даче бывали следующие лица: Львов, Дралин А.И. зам. директора гос. стр. треста, а также мои сестры. Гофман приходил к нам всегда голодным и мне каждый раз приходилось его кормить. Голодное состояние Гофмана служило темой для разговоров по экономическому положению страны. В таких случаях я или мать моего мужа жаловались на недостатки продовольствия и на задержки зарплаты, указывали на дороговизну продуктов. Гофман говорил, что его материальное положение усугубилось еще и тем, что при существующей системе оплаты педагогического труда, зарплата получается им неравномерно. Доподлинных слов Гофмана не помню, т.к. не записывала. Мои сестры и Львов никогда не вели разговоров на политич. темы. Со стороны мужа также были жалобы на задержку зарплаты и на плохое питание, но подробностей его разговоров не помню. В беседах среди наших знакомых рассказывались и анекдоты на политические темы, но какие именно я не помню. Разговоров о жизни за границей, которой бы восхищался мой муж, я не слыхала.

Больше показать ничего не могу, записано с моих слов верно, протокол мною прочитан.

16/II 33 г. Н. Степанова

Допросил: Уполномоч. ДТООГПУ РУЖД Д. Самыгин

Л.д. 97-98.

Протокол

Дополнительного допроса Гофман Виталия Анатольевича от 9/III-33 г.

В дополнение к моим прежним показаниям добавляю:

Моя квартира представляла собой характер конспиративной квартиры – для всяких и всех разговоров контрреволюционного порядка. Она – но я это – моя квартира носила или, вернее, служила местом явок лиц с явно контрреволюционными взглядами, как-то Скворцов Александр Васильевич, Щеглов Иван Никитаевич, Львов Александр Иванович, Пчелинцев Виктор Петрович, Гаврилов Константин Алексеевич.

Обычно у меня под предлогом просмотра книг моей собственной библиотеки по искусству собирались в разное время по 2 по 3 человека, в частности собирались и бывали неоднократно все упомянутые мною выше лица. Сказать, кто, когда и с кем точно указать я не могу, но во всяком случае все перечисленные выше лица друг друга хорошо знали и каждый из них мог или, вернее, встречался, в одно время с одними, в другое время с другими на моей квартире – каждое такое посещение – всегда происходило при моем присутствии.

Как я уже указал выше, что в моей квартире происходили открыто без стеснения всякия контрреволюционные разговоры, открыто обсуждались вопросы о путях и возможностях свержения соввласти.

По этому вопросу у нас выставлялись следующие мнения и взгляды.

Гаврилов К.А. высказывался и держался мнения, что советская власть может быть свергнута только путем интервенции – развивал эту теорию так: Германия – Польша по указанию Франции и Англии как заинтересованная в получении компенсации за свое выступление против Соввласти в виде колоний и разрешения положительно <…> о Данцигском коридоре = Германия действует на Западе, Польша на Украине, Япония действует с Востока = и таким образом Советская власть падает.

Эту точку зрения поддерживал Щеглов и Скворцов А.В.

Я Гофман среди кого именно точно не помню, но среди большинства присутствующих и бывающих у меня на квартире – высказывал и стоял на точке зрения, что для свержения Соввласти – нужно и возможно и осуществимо путем внутреннего восстания в СССР – на почве экономических осложнений и плюс к тому война ускоряет свержение Соввласти –

Против этой – моей точки зрения – о свержении Соввласти – возражений я со стороны присутствующих не встречал.

Щеглов Иван Никитаевич ~~наиболее~~ и Скворцов А.В. стояли на точке зрения – и проповедывали наиболее активно прямое вооруженное восстание – как путь избавления от советской власти.

Взгляды о путях борьбы с Соввластью путем вооруженного восстания внутри страны у нас возникли после случая насколько я Я помню в 1930 г. Скворцов А.В. – кто тогда присутствовал, я не помню, но разговор происходил у меня на квартире – сообщил нам, что он получил сведения, упоминал каких-то Астраханцев, которые об этом ему сообщили, что где-то в Калмыкии – было большое вооруженное восстание, которое было подавлено.

При моем аресте в 1930 г. Сар. ГПУ – на допросе ставились мне вопросы – кто ~~являлся распро-~~ сообщил эти сведения о восстании, я тогда назвать лица отказался.

Записано с моих слов верно и мне прочитано в чем и расписуюсь

В. Гофман

Зачеркнуто 3, 4, 5 строка сверху верно.

В. Гофман

Допросил Упол. III отд. подпись

Зачеркнуто «является распро» верно В. Гофман

Уп. ДТО подпись

Л.д. 99.

Дополнительные показания В.А. Гофмана 5^го марта 1933 года

При первом аресте ГПУ 30 года я отказался дать фамилию сообщившего мне о беспорядках в Астраханской губ<ернии>. Узнал я это от Скворцова А.В. Сообщить его фамилию я не хотел, чтобы избавить его от ответственности. О приехавшем в Саратов из Москвы худ<ожнике> Яковлеве я узнал от Щеглова И.Н., который мне говорил, что Яковлев работает в ОГИЗе. Лично я с Яковлевым не встречался. Щеглов отзывался, насколько я помню, одобрительно, как о художнике о Яковлеве.

Написано собственноручно В. Гофман

Л.д. 100-101.

Дополнительное показание В.А. Гофмана 3^го марта 1933 г.

У меня на квартире был разговор о Торгсине, начался в присутствии В.П. Пчелинцева и я сказал, что мог бы обратиться к моему брату, находившемуся в Марокко (порт Кенитра), о высылке мне иностранной золотой валюты, но удерживало меня нежелание его обременять. Брат мой Сергей Анатольевич Гофман [1] был последний раз в Саратове у брата моего Юрия Анатольевича Гофмана в имении при селе Литовка, в это время и я был там. Брат Сергей тогда был командиром подводной лодки. Прогостил он не более двух недель. После чего в продолжение нескольких лет об нем никто из родственников не имел никаких известий. Лишь через несколько лет после этого мать наша, которая жила со мной, получила от него письмо из порта Кенитра (Марокко). В этом письме он описывал свою жизнь за эти годы. Как я уже выше упомянул, он был командиром подводной лодки. Лодка имела своей базой порт Балаклава, где он на берегу снимал дачу, в которой и жил при стоянке лодки, выходя на дежурство к Босфору сторожить немецкие крейсера «Гебен» и «Бреслау».

Однажды во время его пребывания в Балаклаве на дачу к нему прибыл автомобиль с вооруженными матросами из Севастополя. В то время прошло выборное начало, и он был выбранным командиром. На автомобиле он был доставлен в Севастополь в тюрьму, где по прошествии трех дней ему был объявлен расстрел. Вечером в момент ожидания конца он услышал свою фамилию, на которую тотчас отозвался, желая скорейшего конца. К своему удивлению, он видит своего матроса, который от имени команды лодки потребовал освобождения его. Все нарочито привело его к решению бежать за границу. В письме своем он не описывал всех подробностей побега, а лишь перечислял страны, в которых побывал, с кратким указанием: лоцман, ~~минер~~, электротехник, шофер, гидротехник и затем обосновался в Марокко (порт Кенитра), где был в качестве гидротехника при стройке порта Кенитра, здесь он, как впоследствии описывал уже мне в письме, женился на француженке. Она умирает от родов, оставив ему дочь. Две карточки этой девочки он прислал мне. В последнем письме он писал, что дочка умерла, причем в смерти ее винил ненавистную тещу, которая вместе с двумя дочерьми от первого брака жены, осталась ему в наследство. Писал, что жизнь его стала очень тяжелой: тоска о потерянных близких, тоска о родине и ненавистный дом, куда он лишь дает деньги, а сам почти не является. Это последнее письмо, точно года не помню, но приблизительно три года назад, после чего переписки с ним не имел.

Был у меня еще разговор с иностранцем, посетившим прошлым летом семью Бах в Разбойщине на даче. Это был инженер-немец, работавший на Комбайне. Я рассказывал со слов Бах, как хорошо иностранцы <…>ются в закрытом распределителе для иностранцев. Он привез Баху в подарок: хорошие конфеты, копченые языки, один из которых они подарили моей маме. Не так давно мне жена Баха М.Е. говорила, что тот инженер уехал на родину и там умер. Лично я этого немца не видел.

В. Гофман

[1] Гофман Сергей Анатольевич (1891-1968), старший лейтенант (1919), офицер Черноморского флота – Георгиевский кавалер Первой Мировой войны. В 1915 г. командовал подводной лодкой «Морж».

Л.д. 102.

Протокол

Дополнительного допроса

Щеглова Ивана Никитаевича

16/III-33

Примерно в 1929-30 году точно не помню я Щеглов И.Н. действительно встречал в канцелярии техникума Яковлева имя отчество я его не знаю, сколько раз я встречался с Яковлевым сейчас припомнить не могу. С ним Яковлевым я разговоров не вел, но о нем от моего знакомого Сапожникова Алексея Алексеевича слышал, что он Яковлев выслан из Москвы за что не знаю. Одновременно в этой беседе мне Сапожников сообщил, что Яковлев имеет какое-то близкое и чуть ли не родственное отношение к артисту Шаляпину ныне находящемуся за границей.

На политические темы с Яковлевым и Сапожников<ым> я не говорил. Помню в 1931 году перед моим арестом СарГПУ я как-то встретился на улице с неким Огородовым имя отчество не знаю, где он сейчас находится и чем занимается я также не знаю. Этот Огородов в беседе со мной указывал о необходимости перемене власти, в частности он сказал «Когда это все кончится» – я ему в этой беседе поддержки не оказывал и отнесся к нему отрицательно т.к. знал о том что он комсомолец и работает в профкоме. Больше с Огородовым я не встречался.

О нахождении в Саратове Яковлева и полученные мною о нем сведения от Санникова я сообщил Гофману Виталию Анатольевичу и кому другим лицам я говорил о Яковлеве я сейчас не помню.

Подробности разговоров у меня с Гофманом о Яковлеве я сейчас не помню.

Показания записаны с моих слов верно и мною прочитаны в чем и расписуюсь И. Щеглов

Л.д. 111.

Показания Степановой, Н.С. от 2/III 1933 г.

Познакомилась я с т. Бердичевским, С.И. (за точность имени и отчества не ручаюсь) в 1932 г. во время моей службы в КрайКУ. т. Бердичевский в это время работал в Крайпрогоре, который находился в одном здании с КрайКУ. Первые встречи с ним происходили на собраниях (помню заседание, на котором докладывались контрольные цифры на 1932, а также маленькое совещание по вопросу о подготовке диаграмм и др. показательного материала по жилищно-коммунальному хозяйству для Пленума Крайкома). Позднее я к нему обращалась по указанию т. Воскресенского, Ф.Ф., Заведующего Плановым Сектором КрайКУ, для получения материала по экономическому описанию городов, который был нам нужен для проработки первой памятки <пометки?> к.у<ц?>. 2^й пятилетки по жилищно-коммунальному хозяйству. Другого общения с ним в этот период не было. С отъездом Крайпрогора в Сталинград, если не ошибаюсь, в начале марта 1932 г., т. Бердичевский временно уехал из Саратова, возвратившись через некоторое время в Саратов, продолжал оставаться на службе в Крайпрогоре. В середине марта в Сталинград выехало и КрайКУ, оставив в Саратове Представительство в составе нескольких лиц. В Представительстве была оставлена и я, в качестве экономиста. По возвращении своем из Сталинграда т. Бердичевский заходил в Представительство для получения корреспонденции из Сталинграда, для встречи с т.т. командированными из Сталинграда или для встречи с представителями из Покровска, где он вел работу по планировке города. Изредка он пользовался каким-либо из столов, чтоб поработать или написать что-либо, но это было очень редко. По большей части он заглядывал мимолетно для наведения той или иной справки, которая ему давалась или мной, или кем-либо из других имеющихся в это время сотрудников. Вскоре я захворала воспалением легких и вернувшись после довольно продолжительного отсутствия, перешла на службу в Крайкоммунстрой, оставаясь в той же комнате, где помещалось и представительство. По просьбе т. Бердичевского, ввиду отсутствия у него помещения, т. Прошин, директор Крайкоммунстроя, одновременно возглавлявший Представительство КрайКУ, разрешил т. Бердичевскому пользоваться одним из свободных столов, находящихся в Представительстве, что он изредка и делал. С ликвидацией 1^го июня Представительства и с переездом нашего учреждения из помещения на Театральной площади на ул. Республики, т. Бердичевский прекратил свои посещения Крайкоммунстроя, ~~на что я~~ а затем я уехала в отпуск на 1 м-ц на дачу. По возвращении с дачи я видела его один раз осенью, когда он заходил узнать, вернулся ли из командировки в Сталинград т. Прошин, и несколько раз (5-6) зимой, когда возник ~~разговор~~ вопрос об открытии в Саратове Саратовского Отделения Крайпрогора. Отделение это было открыто в конце декабря или начале января месяца 1933 г. С открытием Отделения т. Бердичевский перестал заходить в Крайкоммунстрой, т.к. наше проектное бюро уже перешло в помещение Саратовского Отделения Крайпрогора и вопрос был улажен.

Последний раз я видела т. Бердичевского незадолго до ареста. Этот последний разговор я помню. Войдя в комнату и поздоровавшись, т. Бердичевский сказал: «Жизнь хороша», настроение у него было веселое, оживленное. Обратившись ко мне и видя, что я не особенно разделяю его настроение. Он спросил почему. Я объяснила усталостью, перегрузкой по работе и пожаловалась на медлительность своих сотрудников. Кроме того, сказала, что меня угнетает задержка зарплаты. На это последнее он сообщил, что задолженность по зарплате по-видимому скоро будет ликвидирована, т.к. в банке уже получено распоряжение о выдаче зарплаты педагогам. Потом он прибавил, что несмотря на то, что я не получаю зарплату, вид у меня неплохой. После чего, сославшись на отсутствие времени, побежал куда-то по делам.

Остальные разговоры, которые мной велись с ним, были также разговоры краткого веселого характера (справки, вопроса, обмена приветствиями и вопросы о самочувствии и здоровье), содержание которых затрудняюсь воспроизвести точно. Помню разговор о том, что я хочу бросить место Заведыв. Сектором, ~~на которое~~ и прошу его, если будут в Крайпрогор обращаться экономисты, прислать мне. Он нашел, что я это делаю напрасно, но когда я сослалась на то, что я совсем не вижу своего ребенка, он сказал, что это правильно. Вскоре он прислал т. Островского, который оказался неподходящим.

Как-то раз спрашивал меня о том, что из себя представляют Саратовские дачи, собираясь заехать прогуляться. Но так и не собрался.

Интересовался о том, как идет заключение договоров. Сообщил о заказах, которые они имеют. Делился впечатлениями о Сталинграде по приезде оттуда весною 1932 г.

Все разговоры были веселого характера, на ходу. Разговоров более продолжительного характера не было.

2/III 33 г.

Н. Степанова

Прошлое т. Бердичевского мне подробно неизвестно. Из отдельных, отрывочных разговоров его помню его упоминание о съезде в Стокгольме. Знаю также, что он владеет английским языком, который преподает на курсах иностранных языках в Саратове. Говорил он как-то, что этот язык почти его родной, что он учился в Англии (где точно не помню). Говорят, что он административно-высланный, кажется из Москвы (за точность не ручаюсь). Я предполагала, что он меньшевик, но определенных сведений по этому поводу не имею, ни от него, ни от кого-нибудь другого.

2/III 33 г.

Н. Степанова

Допросил Уп ДТО подпись

Л.д. 117–126.

Дополнительные показания Скворцова, Александра Васильевича

от 1^го марта 1933 года.

В первой части моего допроса я не был искренен и правдив, т.к. благодаря ложной чести боялся подвести своих товарищей по аресту. Эта ложная честь была у меня еще привита, видимо, с детства, т.к. я, будучи ребенком и школьником, считал, выдать своего товарища игр или школьника, преступным. Эта ложная честь прививалась мне и в школе, где я учился, там в школе за малейшую ябеду и ничтожнейший проступок в этом направлении ученики жестоко наказывали провинившегося, иногда не останавливаясь даже и перед побоями в раздевальне, где они накрывали провинившегося пальто и били.

Естественно, эта «ложная честь» не могла выветриться с годами, а так и осталась у меня и до настоящего времени. Но, попав в ГПУ, я постепенно осознал, что эта «ложная честь» здесь, в ГПУ, не может иметь места. И сознавая первые свои ошибки в части допроса, я встал на другую точку зрения и стал говорить правду. Описал с полной искренностью свою жизнь с самого детства и с 1917 по 1926 г. Признал себя антисоветским элементом и рассказал и о своих товарищах и знакомых, и о их политических убеждениях так, как я понимал их. Но должен и здесь оговориться, что активного участия против Советской Власти я не предпринимал и не считал возможным принять в этом участия.

Я виноват и глубоко виноват перед Советской Властью в своих антисоветских и контрреволюционных разговорах, критике распоряжений правительства и даже антисоветских анекдотах, также виноват и за свои ложные показания в первой части допроса. Но не считаю себя окончательно потерянным человеком и в других условиях и другом окружении мог бы еще принести пользу Советской Власти, встав на честный путь советского труженика, поэтому я прошу Советскую Власть не о полном моем освобождении, о чем, конечно, не может быть и речи, а лишь о снисхождении и возможности забыть прошлую жизнь и воспитать в себе человека, достойного жить в Советской Республике и трудиться. Я верю, что Советская Власть отнесется ко мне, как <к> человеку, который осознал свои ошибки, и который хочет еще быть полезным членом Союза.

1926 год и 1927 г. я был исключительно занят семейными делами. В 1926 году я женился и провел все лето на даче в Монастырке, где нас никто не посещал, за исключением родственников жены. Осень и зима 1926 г. и начало зимы 1927 у меня прошли в заботах и хлопотах, как беременности жены, так и рождения ребенка. Затем очень много сил и нервов стоили домашние неприятности между моей матерью и женой, которые, нужно сказать откровенно, не были ликвидированы и по день ареста. Если они затихали моментами, то и вспыхивали с новой силой. В 1927 г. весной мне пришлось отправить жену с ребенком в с. Пески Тамбовского или Воронежского округа, точно не знаю, чтобы хоть несколько разрядить домашнюю обстановку и дать покой как жене и ребенку, так и моей старухе матери. Летом во время отпуска я сам поехал в с. Пески и там провел отпуск и привез жену и ребенка домой. Первое время в семье наступило как будто затишье, но, как оказалось затем, на очень короткое время. За это время если я и бывал у Гофмана, Виталия Анатольевича на квартире (с Гофман Виталием Анатольевичем я познакомился в конце 1925 г. через посредство моего товарища по Саратовскому Художественному Техникуму – Иванова Николая Ивановича), то эти посещения были исключительно вызваны или необходимыми для меня книгами, которые я брал у Гофмана из его личной библиотеки, или же поделиться с ним моими домашними несчастьями и неприятностями. Во время этих посещений я встречал у него один или два раза Иванова, Николая Ивановича, художника Борисова Николая Михайловича, Корнеевых Павла и Сергея и один раз Баха Генрих Ивановича, несколько раз Щеглова Ивана Никитьевича. Разговоров на политическую тему я за этот период времени не помню. Правда, сам Гофман часто мне рассказывал о своей привольной и сытой жизни, о своих путешествиях по морям и океанам, о своих мечтах, разрушенных Революцией. Во всех этих разговорах сквозило недовольство и раздражение. Гофман был недоволен условиями жизни настоящего времени: одна комната, где все, и спальня, и столовая, и кухня, и мастерская, своей работой и т.д. Но нужно сказать, что это не всегда бывало так. Помню один случай, когда он пришел к нам, его спросила моя жена о том, как он живет. Он самодовольно ответил: «О, прекрасно. Я достаточно хорошо теперь зарабатываю». Мы же в это время жили довольно стесненно. Жена, имея ребенка грудного, не могла служить, т.к. часто прихварывала, а я получал небольшое жалованье 66 руб.

~~Весна~~ Зима 1928 г. мне также принесла массу домашних неприятностей и дошло дело до того, что жена переселилась к своей матери на квартиру вместе с ребенком. Весной 1928 г. я с женой и ребенком переселился на дачу в Монастырку. Где меня с женой почти никто не посещал, за исключением художника Борисова, Николая Михайловича, который обычно живет по летам в Монастырке, и Рабиновича Льва Ильича, который также в это лето жил в Монастырке. Политических разговоров с этими людьми я не вел, да и они, эти разговоры, и не имели актуального значения в нашей жизни в то время. В Октябре м-це того же года я с женой и ребенком переселился в новое помещение там же в Монастырке, найдя комнату. Где и прожил до Марта 1929 г. За это время меня один раз только навестил Гофман, Виталий Анатольевич и мать жены. Больше никто у нас не был. Политических разговоров я за эту зиму не помню.

Оставив в городе на своей старой квартире мать свою, я мог быть спокойным за квартиру только на время лета, когда мы жили на даче. Но после того, как мы решили с женой остаться в Монастырке, необходимо было подумать о квартире. Совсем бросать ее было опасно, т.к. мы могли рано или поздно вернуться в город. И я решил сдать на время большую комнату, а в маленькой поместить свою мать. Мне Гофман, Виталий Анатолиевич, предложил, как квартирантов, семью своего брата Юрия Анатолиевича. Я знал и раньше познакомился с ним, т.е. с Юрием Анатолиевичем, что это был быв. помещик, быв. Земский Начальник, но также знал, что он работает на Советской службе. Нужно сказать, что ни я, ни моя жена не хотели передавать квартиру Юрию Анатол<иевичу> Гофману, т.к. боялись осложнений, но Гофман, Виталий Анатол<иевич> начал убеждать нас, что из этого ничего дурного не выйдет, что брат его работает на Советской службе и что он имеет об этом соответствующие документы. В конце концов, мы согласились и сдали квартиру брату Гофмана на условиях оплаты квартирной платы за сданную комнату и отопление в половинном размере. Но за это на нас донесли и нам пришлось предстать перед судом. Суд квартиру у нас не отобрал, а только постановил выселить семью Гофмана Юрия Анат., но я это сделал до суда и сам переехал в город вместе с женой и сыном. Весной этого года я если и был у Гофмана Вит. Анат., то, думаю, не больше одного-двух раз, т.к. по своей службе был очень занят. У нас в Татарском Педагогическом Техникуме была введена система преподавания конвейером, и я занимался с 9 ч. утра и до 9 ч. вечера и даже не мог ходить домой обедать, а обедал в ближайшей столовой. За это время я также не помню каких-либо политических разговоров, носящих контрреволюционный характер. Правда, я опустил здесь сказать, что как меня, так и мою жену, точно также и Гофмана волновали вопросы внутрипартийных событий. Бывая в то время у Гофман и встречая там Гаврилова Владимира, и мы, т.е. я, Гофман и Владимир Гаврилов часто, прочитав газеты, обсуждали, чем может кончиться эти разногласия внутри партии. Гаврилов Владимир прямо заявлял, что, видимо, эти разногласия доведут до политического краха всю страну. И говорил, что на этих разногласиях закончится существование Советской власти. Я не могу сказать про себя, что я думал так же, как он, так как не мог сам разобраться во всей этой сложной истории. Но один факт на меня произвел сильное впечатление это выдержка из речи Троцкого о завещании тов. Ленина о его взглядах на тов. Сталина. В 1927 году, когда моя жена жила в с. Песках, я раза два ездил в Разбойщино к Гофману Виталию Анат., который там жил на даче. Там я видел и бывал у художников Сапожникова, Алексея Алексеевича и Уткина Петра Савича. Там же видел Щеглова, Ивана Никитьевича, который жил в Разбойщино и заходил к Сапожникову. У Гофмана, Виталия Анатолиевича я никого не видел за время своего посещения, но один раз, только точно не помню, в этом ли году это было или в следующем. Гофман, когда мы с ним гуляли или шли на станцию, оставив меня на дороге, подошел к какому-то человеку в плаще и кепке и, кажется, очках, что-то с ним говорил. После, когда мы продолжали путь, Гофман мне сказал, что это преподаватель, его знакомый, который сидел в ГПУ и только что освобожден. Я его спросил, за что, но теперь не помню ответа Гофмана, и сказал ли он мне или нет. Позднее я его видел на трамвае, когда я ехал с 10^й остановки. Один раз я, моя жена и моя мать были у Гофмана, Виталия Анатолиевича на даче, но в каком это было году, точно не помню, думаю, что в 1926 году, так как у нас не было еще ребенка, т.к. я не помню, чтобы мы ездили с сыном.

В 1929 году мы лето жили опять в Монастырке, но уже все вместе, т.е. я, моя жена, моя мать и сынишка. За это лето я не нас посещали свояченица Наталия Степановна сестра моей жены с дочкой и Борисов Николай Михайлович. Политических разговоров я за это время также не помню. В Июне м-це 1929 г., имея железнодорожный бесплатный билет как преподаватель Увекской ж.д. школы, я поехал в Бахчисарай посмотреть этот старый город, а также там порисовать. Из Бахчисарая, который в 2х часах езды от Севастополя, я ездил в Севастополь, где прожил трое суток, осматривая достопримечательности этого города, и один день провел в Балаклаве. Затем опять вернулся в Бахчисарай, где прожил еще 7 суток и вернулся в Саратов. Знакомых у меня как в Севастополе, так и Бахчисарае никого не было. Конец лета я прожил в Монастырке на даче и осенью все вернулись в город.

В зиму этого года мы жили все вместе в городе, т.е. я, моя мать, моя жена и ребенок. За эту зиму у меня бывал Гофман Виталий Анатолиевич, часто в присутствии жены бывали разговоры о политике и главным образом они вертелись о 5-ти летнем плане. Все мы трое сходились на том, что план не реален, что мы не можем его не только перевыполнить, но даже хотя бы выполнить. Мы считали, что перегнать капиталистические страны с их наисовершеннейшей техникой мы не можем с тем отсталым оборудование<м> в техническом отношении страны и вообще низким культурным уровнем страны. Что эти темпы непомерно высоки для нашей страны и что такой широкий размах приведет к кризису. В один из таких разговоров жена моя, когда стали расти громадные требования на рабочие руки, главным образом на специалистов узкой специальности и когда начали открываться всевозможные технические учебные заведения, заявила: «Вот поверьте мне, что придет момент, когда наступит в стране ужасная безработица и будет совершенно немыслимо найти работу». Мы с ней также в этом вопросе были согласны.

Эти разговоры также были и на квартире Гофмана, но присутствовали, кроме Гофмана, еще кто-либо, я сейчас не помню. Но вообще иногда при наших разговорах о пятилетнем плане и вообще об индустриализации присутствовали Щеглов, Иван Никитович и Владимир Гаврилов, но оба в разное время. Затем также говорили и о том, что когда уже были построены Сталинградский Тракторный завод, что затратили колоссальные средства, а продукции не видно. В это время на тракторном были прорывы.

Затем, когда был поднят вопрос о сплошной коллективизации, опять среди нас поднялись разговоры, что это безумие проводить сплошную коллективизацию. Было бы гораздо лучше, если бы провести на ряде районов или отдельных колхозов эти опыты, не разрушая индивидуального хозяйства. Также затрагивался вопрос о чрезмерно жестоком методе раскулачивания. Говорили, что какие же в деревне теперь есть кулаки, это не кулаки, а просто работящие умные крестьяне (Гофман). Что странно разрушать такие хозяйства, когда еще не видно, что получится из колхозов. Эти разговоры велись не один раз и к ним возвращались по нескольку раз, в зависимости от того, что приводило к ним.

Лето 1930 г. мы жили на даче на 9^й остановке. За лето у меня были следующие лица: Добросердова, Мария Ивановна, приятельница моей матери из Астрахани, приехавшая лечиться в Саратов, прожила у нас больше месяца. Гофман, Виталий Анатолиевич несколько раз, т.к. мы совместно взяли работу (рисунки для учебника Немгиза), Стельмахович, Глеб Исаакович примерно два раза. Художники Сапожников, Алексей Алексеевич и Миловидов Борис Васильевич также по работе в ОГИЗе. Астраханцы: Дина с дочкой фамилию не знаю и муж ее сестры Свешников, последний был только у нас на даче один раз. Раз или два приезжали сестры жены. Все это лето о политике совсем не говорили. Я был загружен с утра до вечера работой, жена на службе, приезжала поздно. Гофман если и работал у меня, то работа была напряженная, так что говорить было некогда, да и не о чем, да к тому же все так уставали, что всякую свободную минуту старались использовать как отдых. Жизнь лично у меня была сытная, недостатка я ни в чем не чувствовал и вообще в такие моменты забываешь о политике или, вернее, она не заставляет думать о себе.

Зима 1930 г. Мои посещения к Гофману и его ко мне не были особенно часты. Так я захворал хронической болезнью рожистым воспалением лица. Гофман также был болен раньше этой же болезнью и естественно боялся рецидива. У меня болезнь повторялась очень часто. Были моменты, что не проходило месяца от одного случая до другого, как я захварывал. За зиму, кроме врачей, у меня никто не бывал.

Но тут с зимы 1930 г. стала впервые задерживаться зарплата, что, конечно, отразилось и на наших политических взглядах. Но все эти разговоры были чисто семейного характера в отсутствие посторонних. Выражая недовольство и растущими ценами, и отсутствием зарплаты. Но в мае месяце 1931 г. задолженность по зарплате была ликвидирована, и мы снова более легко вздохнули.

Лето 1931 г. я на даче не жил, т.к. условия работы в Покровске мешали этому и на даче жила только жена и ребенок. Я же приезжал только в выходные дни. как у нас на дачу никто не приезжал, так и я ни к кому не ездил. В мае я начал изучать Эсперанто (международный язык), вступил в члены Союза Советских Эсперантистов и примерно с июля месяца начал переписку с заграницей. Переписывался до момента ареста исключительно с иностранными эсперантистами, адреса которых находил в эсперантских газетах. Лично я не знаком ни с одним из своих корреспондентов. Контрреволюционной переписки как сам не вел, так и не получал из-за границы. Переписка носила, главным образом, характер обмена литературы советской на иностранную. Меня интересовали книги и журналы по вопросам искусства и самого языка эсперанто, моих же корреспондентов – советская литература преимущественно о пятилетнем плане индустриализации и сельскому хозяйству, точно также и вопросы культурные. В связи с эсперанто я познакомился с двумя эсперантистами Севастьяновым Александром и Лысенко Александром Михайловичем. Оба эти эсперантиста мне помогали на первых порах в изучении языка. Севастьянов приходил ко мне раза два или три и один раз из них зашел даже с женой, но обычно бывал недолго. Лысенко бывал более часто, но также обычно не сидел долго. О политике я с ними не говорил, но могу сказать, что Севастьянов не особенно настроен советски. Лысенко же я считаю вообще ненормальным человеком. Человеком, который вечно занят поисками новой службы.

Осенью этого года заходил ко мне Гофман, Виталий Анатолиевич раз или два. Но о чем мы в это время говорили, я не помню. Думаю, что о политике мало, т.к. мы еще продолжали с ним работать вместе для Немгиза. Но наши отношения в связи с работой значительно охладели, и мы стали все более и более редко бывать друг у друга. У Гофмана были тяжелые моменты за это время с работой. Он то устраивался на работу, то его сокращали, он опять вновь вынужден был искать работу, и так продолжалось чуть не весь учебный год. В один из приходов к нам Гофман жаловался, что он уже начал голодать и что его нервы не выдержат всего этого. Он страшно возмущался школьной работой, а главное дисциплиной в самой школе. Он говорил, что он еле сдерживается, чтобы не схватить какого-нибудь хулигана и не выкинуть вон из класса. Он также говорил, что учитель теперь бесправное существо. Даже если он во всех отношениях прав, то ему все равно не поверят, а поверят школьнику. Я в некоторых моментах его поддерживал, т.к. сам на себе испытывал школьную дисциплину, в особенности на Увеке и татарской школе 7-летке в 5^ой группе.

Здесь вопрос коснулся вообще образования. Жена страшно возмущалась тем, что теперешние школьники, окончившие 7-летки, 9-летки, не смогут грамотно писать, грамотно излагать свои мысли. Я совершенно не понимаю современного метода преподавания. Школьники давно ничего не учат и пользуются, в лучшем случае, беседами лишь учителя. Но общеполитических вопросов, которые бы возникали у нас за эту осень, я не помню. Но в связи с дороговизной, задержкой зарплаты естественно вновь выражалось недовольство политикой т. Сталина и часто Гофман называл т. Сталина «чистильщиком сапог», принимая во внимание национальность тов. Сталина. Я лично никогда не разделял грубых выходок как Гофмана, так и Щеглова, но недовольство я также выражал, говоря: «Что, разве сам тов. Сталин не видит, что творится в стране, ведь мы на краю уже голода. А будущее совершенно неизвестно и темно».

При посещении тов. Гофман я встретил там Гаврилова, и опять разговор коснулся о все повышающихся ценах на предметы первой необходимости, о новых гигантах индустрии и вообще об общем положении в стране. Гаврилов говорил, что тов. Сталин, видимо, не остановится ни перед чем и будет вести свою политику до конца. Единственное спасение, по мнению Гаврилова, это в войне и интервенции. Если только будет война, то интервенция обеспечена, так как главный контингент войск – крестьяне настроены далеко не советски, и если им дать оружие, то неизвестно, куда оно повернется. Я сказал, что Советское Правительство примет все меры к тому, чтобы сохранить мирные отношения с соседями, т.к. всякая война несет с собой не только победы, но и поражения, а поражения могут быть не только извне, но и внутри. Но Гаврилов очень твердо отстаивал свою точку зрения об интервенции и говорил, что война вопрос самого недалекого будущего.

В этом же году я познакомился со Львовым Александром Ивановичем на квартире ~~Гофмана~~ Львова, куда меня привел Гофман. Там, т.е. у Львова мы застали, помимо Львова и его жены, его какую-то девушку и военного родственника Львова. Фамилию я ни той, ни другого не знаю и позже никогда не видел, только слышал, что военного Львов называл племянником. Во время первого посещения мы всецело были заняты фотографиями, которые любезно показывал нам Александр Иванович Львов. Посидев с час или немного более, я ушел от Львова. Так произошло мое первое знакомство со Львовым. Во время следующих посещений Львов часто рассказывал мне сногсшибательные вещи вроде следующих, причем очень живо и с присущей ему жестикуляцией: «Вы слышали, Крупская стреляла в Сталина» или «Вы слышали, что Ворошилов поссорился с Сталиным и готовит против него войска» или «Мне говорил приехавший из Москвы приятель, что он сам видел на вокзале, что прибыло масса санитарных поездов, переполненных ранеными, преимущественно посредством газов. У раненых абсолютно нигде нет волос. Все волосы выжжены. И конечно мой приятель видел только частичку, а говорят поезда прибываю<т> каждый день, и Москва забита ранеными». Этих сенсаций было очень много, но я помню только эти. Обычно, когда бы я ни пришел к нему, у него уже была сенсация для меня, если и не всесоюзного значения, то, по крайней мере, на худой конец, местного.

С Пчелинцевым я также познакомился в этом году, но точно не помню, не то у Гофмана на квартире, не то на улице, но знакомство прошло с помощью Гофмана. В первый год нашего знакомства я видел Пчелинцева у Гофман только один раз. Какие разговоры были, я не помню, но особенно ничего не сохранилось в памяти, так как я был недолго и скоро ушел.

Зимой 1931 г. я заходил к Львову несколько раз, но главным образом по вопросам фотографии.

Начало зимы 1932 г. я если и бывал, то только у Львова, к Гофману, кажется, не заходил. Во время предыдущих посещений Гофмана я у него встречал двух или трех преподавателей товарищей по службе Гофмана, но их позже никогда не видел и фамилии их если и расслышал при знакомстве, в памяти не сохранились. Видел один или два раза родственника жены Гофман, который приехал в Саратов не то в командировку, не то по личным делам, но фамилии его не знаю и откуда он приехал, также не знаю. Знал также брата жены Гофман Александра, но за последнее время его не видел, куда он девался, не знаю. Знаю, что он одно время ~~служил~~ учился в водном техникуме и одновременно работал как электромонтер. Еще видел не то бухгалтера, не то счетовода с опытной станции. Также в самом начале моего знакомства с Гофман его посещал почтовый служащий с сестрой, но также фамилии их не знал. За последний год Гофман стал ужасно нервным человеком, он часто стучал кулаком по столу. даже иногда, как говорила жена Гофмана, бился головой о стену и проклинал все и всех. Я один раз видел его в таком состоянии, когда он был прямо в исступлении и говорил, что так он больше не может жить, что он дошел уже до точки. Я его старался успокоить, говорил ему, что он только вредит себе, что он таким состоянием ничего не ~~сделает~~ не поможет, а нужно терпеливо переносить то, что ему не нравится, но Гофман еще больше стал горячиться и говорить, что он бросится на какую-нибудь сволочь, тут он подразумевал коммуниста, и перегрызет ему горло, а потом пусть и его убьют. Я постарался уйти, так как мне было это в высшей степени неприятно. Вообще Гофман часто и позднее выражал свое мнение, что он совершенно не может выносить коммунистов. Такого же мнения был и Щеглов.

Весной 1932 г. моя жена с своей сослуживицей сняли дачу на 9^й остановке и переехали на дачу. Я бывал только по выходным дням жены или приезжал накануне выходного дня. Проводил с сынишкой день и вечером уезжал домой. Так продолжалось месяц или даже более, нон сослуживица жены, муж которой был сослан куда-то в Сибирь, должна была уехать к нему и должна была устраивать свои дела, поэтому она не могла оставаться на даче и мне, и моей маме пришлось переехать на дачу. Где мы и прожили до 20 или 22 Сентября. За это время к нам приезжал один раз Львов, Александр Иванович, который кое-что снимал на даче, а также снял ~~меня~~ всю нашу семью. Мы со Львовым ходили фотографировать в Разбойщино.

Был раза два или три Гофман. Один раз он приходил с дочкой и два раза один, но из этих двух раз один раз он ходил на пруды рисовать и только после рисования зашел ко мне. Еще раз приезжали две свояченицы с девочкой моей племянницей, провели день и уехали. Больше у меня на даче никого не было.

Летом несколько раз я заходил к Кедрову, Сергею Федоровичу, который мне делал увеличительный аппарат и позднее я у него купил одноламповый приемник. У него я слышал о двух фамилиях, с которыми он был в приятельских отношениях, это: Кошелев радист из ГПУ и Ордешвили, но ни того, ни другого в лицо я не знал. Еще раз видел там какого-то старика ровесника Кедрова, кажется его товарища с дочерью, но фамилии их не знал. И один раз, придя к Кедрову, застал там Львова Алек. Ив. Политических разговоров ни я, ни Львов там не вели.

Этим же летом мы с Львовом и его женой были один раз на пляже, там фотографировались и купались. И один раз со Львовом, его женой и их знакомыми двумя девицами и молодым человеком, кажется Сережей ездили в Вакуровский парк, также снимать.

Осенью по переезде с дачи мне пришлось много работать. Примерно в Октябре у меня раза три бывал преподаватель из Покровска, по поручению Немгиза, для которого я делал иллюстрации для его книги «Сорные травы Немреспублики», кажется книга называлась так. Кроме него, приезжал еще один раз русский немец также из Покровска Маховер, тоже по поручению Немгиза для разъяснения его рисунков для книги по физике и два или три раза преподаватель Гольпегер, также по поручению Немгиза, для которого я делал физики и геометрию, т.е. вернее рисунки для этих книг. Гольпегер немец из Чехословакии, но живет несколько лет в России и преподает в СХИ в Покровске. Партийный он или нет, я не знаю. Осенью я был один раз у Пчелинцева с усилителем, но сам Пчелинцев был болен, а консультацию я получил от сына Пчелинцева. Вскоре они были оба, т.е. Пчелинцев и сын его у меня и смотрели мой аппарат по радио, были недолго и взяли вольтометр, который у меня был Кедрова. Затем Пчелинцев заходил ко мне в то время, когда у меня был Стиркс, они разговаривали о своих военных должностях, Стиркс предлагал ему поступить на военную службу, говоря, что материальные условия жизни у военных гораздо лучше. Но Пчелинцев ответил, что он не может перейти на военную службу по состоянию своего здоровья. После мы все трое вышли и пошли по Обуховскому переулку по направлению в город, перед своей квартирой Пчелинцев с нами простился, а я с Стиркс пошел к нему домой.

Осенью у меня был Гофман. Мы говорили об общем положении в стране и, в частности, у нас в Саратове, о всю растущих ценах на продукты питания и о том, что будет дальше и когда наступит улучшение и смягчит ли свою политику тов. Сталин, но Гофман назвал тов. Сталина «твердолобым» и «чистильщиком сапог» и сказал, что он скорей погубит всех и заморит с голоду, чем изменит своей политике. Также жаловался, что он испытывает голод и иногда по целым дням ничего не ест. Но нужно сказать, что мы все не видели просвета в нашей жизни и не знали, когда наступит просветление. Мы считали, что политика тов. Сталина должна все-таки изменить свою решительную линию и пойти на снижение. Моя жена говорила, что тов. Сталин все-таки взял не совсем правильную линию слишком высоких темпов и теперь бы если бы имел только же решительности, сколько ее было у тов. Ленина, сделать или второй НЭП, или каким-либо иным путем выправить падающую кривую продовольствия трудящихся. На что Гофман заявил, что он, Сталин, никогда этого не сделает.

Пчелинцев за последнее время был у меня два раза один. Первый раз он пришел и жаловался на то, что его, наверное, сократят и где он будет искать работу, он не знает. Также говорил, что его хотят направить на работу на участок, но он совсем не хочет идти на участок. Что он хотел бы уехать из Саратова и особенно ему хотелось бы поехать в Ставрополь-Кавказский, где он летом был и где ему очень нравится и жизнь там гораздо дешевле. Мы с женой также выразили желание уехать из Саратова куда-нибудь, где жизнь будет дешевле, и где можно будет лучше питаться. Моя жена еще прибавила, что ей ея служба не нравится и она с удовольствием уехала куда-нибудь. Я тоже поддержал ее. Тогда Пчелинцев сказал, что он написал в Ставрополь и скоро придет ответ, точно также написал и в Москву. Я сказал, что Москва меня нисколько не интересует. Я желал бы поехать в небольшой городок или даже большое село. В этот же раз жена рассказала нам о сумасшедшем помдиректоре Стройтреста, который сошел с ума на почве недоверия к тов. Сталину. Он кричал, что тов. Сталина нужно убрать, а вместо тов. Сталина он встанет сам и повернет жизнь по-иному, конечно в лучшую сторону. Он просил не волноваться, т.к. он скоро едет в Москву и все сделает.

Следующий раз Пчелинцев пришел к нам по приглашению жены и его приглашение я передал сам, зайдя к нему, но его не застал дома и передал его сыну, чтобы сам Пчелинцев Вик. Петр. зашел к нам. В этот день вечером или вечером на другой день Пчелинцев пришел к нам. Я его провел в комнату моей матери, где сидела жена и работала. Там у них был разговор по службе, жена моя предлагала ему место или ее самой, или арестованного сотрудника Афанасьева. Они долго очень говорили, но меня этот разговор мало интересовал. После мы его оставили выпить с нами чая и во время чая у нас зашел разговор о белых офицерах и офицерстве. Я высказал свой отрицательный взгляд на офицерство во время гражданской войны, что офицерство в это время занималось пьянством и развратом, а также грабило крестьян. Что офицерство не имело тыла, т.к. крестьянство, обиженное ими, конечно не могло сочувствовать их идее и не верили им. Пчелинцев сказал «Что все-таки офицерство сделало свое дело». Затем моя жена рассказала, что она слышала от своего быв. сослуживца Бердичевского о том, что будто бы в Саратове существует контрреволюционная организация партийцев-коммунистов. На что Пчелинцев ответил следующей фразой «Что знаете я готово выступить в какую-либо организацию». «В какую-либо организацию» нужно понимать контрреволюционную организацию.

31 Декабря 1932 г. и 13 Января 1933 г. я и Пчелинцев два раза встречали новый год у Львова. Первый раз по складчине по 10 руб. на брата и второй раз по приглашению Львова, но потом оказалось, что нужно внести по 4 руб. 31 Декабря 1932 г. у нас был разговор по поводу тяжелой жизни и отсутствия продовольствия по приемлемым ценам, а также и задержки зарплаты, также говорили, когда и чем кончатся эти тяжелые времена. Я между прочим высказал свою мысль, что теперь даже трудно рассчитывать на объявление второго НЭП’а, хотя, думаю, что тов. Сталин на это не пойдет. Да к тому же есть ли еще коммерсанты, которые могли бы снова начать работу, да и поверили ли они. Ведь в начале Революции было, видимо, очень много припрят<ан>о товаров бывшими людьми, а теперь их нет. Можно только рассчитывать на кооперацию при условии отказа от экспорта, а весь товар, если он действительно шел на экспорт, выбросить на внутренний рынок, тогда еще можно спасти положение в стране и поставить снабжение на должную высоту. Затем вопрос перешел на то, что рабочие голодные и плохо работают. Львов сказал, что на транспорте та же самая история. За последнее время участились крушения поездов. Я его поддержал и сказал, что слышал недавно о предупрежденном крушении у классного вагона сломалась ось и только благодаря быстрым действиям проводника на тормоз поезд остановили и все обошлось благополучно. Львов рассказал еще несколько случаев, но я их не помню.

В Январе я не помню, были ли какие разговоры, так как я был недолго и торопился домой, потому что у меня была срочная работа. И мы действительно с Пчелинцевым скоро ушли домой.

Подтверждаю, что как-то, зайдя к Львову в то время, когда он что<-то> чертил, я спросил, что он чертит, он мне сказал, что он чертит графики движения поездов, но так как меня этот вопрос не интересовал, да к тому же я его не понимаю, я не стал даже рассматривать, хотя Львов и хотел мне показать, какая это большая работа, правда он не объяснял мне, что значат эти графики, а говорил только о количестве работы и ее стоимости. Другой раз, поступив на работу в моботдел РУжд, он мне сам сказал, хотя я его и не просил, что он чертит там графики на случай мобилизации. Сам же я их не видел и также ими не интересовался.

Остается описать еще один случай, когда я был у Гофман через день или два после того, как он сломал себе руку. Я пришел к нему один, узнав от своей жены, которая видела жену Гофмана, и которая сказала ей, что Гофман Виталий Анатольевич сломал руку. Я вечером пошел узнать, в чем дело. Придя к Гофману, я его застал одного сидящего его за столом за книгой. Я его расспросил о его поломе, и он мне рассказал следующее: что он вечером шел с товарной станции из школы, руки у него были в карманах туго засунуты в варежки, так как руки его обморожены и очень чувствуют холод. Проходя по какому-то тротуару или дорожке, он упал, не успев вынуть руки из карманов, и почувствовал ужасную боль в руке. Проходящие его подняли, но он еще долгое время сидел на земле и не мог от боли двинуться.

Через некоторое время он ~~двинулся~~ он поднялся и пошел, по дороге встретил знакомую учительницу и зашел к ней домой, где посидел еще некоторое время, и наконец пошел домой. На трамвай он боялся садиться из-за того, что ему могли причинить боль. После он сказал, что, придя домой, он застал двух человек у себя, один из них был врач, который определил у него перелом. Потом он рассказывал, как пришел врач Гаврилов и с помощью Щеглова Ив. Ник. тянули ему руку и боль была так велика, что он потерял даже сознание. Теперь у него рука не болит, если ее держать вполне спокойно.

Затем он начал говорить о том, что ему ужасно везет, ребенок все время болен, теперь он сам заболел и что дома нет ни крошки хлеба, и что он целый день сидит на чае и с небольшим количеством ~~хлеб~~ сахара. Предложил мне чая, я выпил стакан. В это время пришел Щеглов, Ив. Ник. Разговор опять коснулся этого несчастного хлеба. Гофман сказал, что вот они сдали немного золота и серебра, что-то на 8 руб., но никак не могут получить муки из торгсина. Я им рассказал, что как раз сегодня получил муку после целого дня ожиданий, но нужно сказать правду нелегальным путем, т.е. просто пролез в магазин уже поздно вечером и кое-как дождался муки, и еле дотащил ее домой, хотя ее и было меньше двух пудов.

Потом разговор перешел на свободную продажу хлеба, которую все ждут, но которую почему-то так долго не объявляют. В общем, Гофман выразил негодование по поводу такого положения с хлебом и продуктами питания. Я его поддержал и сказал, что нужно ли было строить такие гиганты и не проще на затраченные деньги просто за границей купить с/х машины и сразу отдать их в эксплуатацию. Вообще, я как-то не понимаю политики тов. Сталина.

В это время Щеглов говорит, а что могло случиться, если бы Сталин умер или его убили. Я шутя замечаю, что его убить нельзя, так как он носит стальную броню (это, конечно, была шутка, так как я не знал, что тов. Сталин носит броню или нет), тогда Щеглов вполне серьезно замечает ну бомбой. Я так же шутя замечаю, что и этот способ не подходящий, так как тов. Сталин ездит в трех или четырех автомобилях сразу, да на придачу еще несколько мотоциклеток (я опять точно не знал, а сказал в шутку), тогда Щеглов говорит, ну наконец несколько бомб, а я дополняю и на придачу еще пушку. И тут же говорю, дело совсем не в этом, а в том, кто мог бы заменить тов. Сталина. Если мы возьмем вчерашних вождей Троцкого, Бухарина и др., то Троцкому я лично не доверяю, он ведь левого направления. А вот если бы был жив тов. Ленин, которого я считаю гениальным человеком мира, интересно было бы знать, так ли он повел или поступил иначе. Гофман был со мной вполне согласен, но Щеглов начал горячиться и доказывать, что т. Ленин не был совсем гениальным человеком. Он говорит, ну в чем его гениальность, возьмите хотя бы его фразу «Каждая кухарка должна уметь управлять государством». Ведь в этой фразе нет никакой логики, ведь это каждому ученику известно, тут он еще что-то добавил о этой фразе. И вдруг начал кричать, все они никуда не годятся. Тут я его попросил тише и в это время спросил Гофмана, что можно ли так говорить в квартире. Гофман заявил: «О, конечно». Ну, тут уж Щеглов совсем разошелся и стал кричать, что всех их нужно перевешать и перестрелять; возможно, что он говорил еще тут, мы с Гофманом отошли к столу и не стали даже на него смотреть. Когда он кончил, он снял шапку, бросил ее на стол и сказал: «Ну, наговорил, что страшно стало». Я тотчас стал прощаться, Щеглов тоже, но я поспешил домой.

Теперь остается несколько слов о контрреволюционных организациях и шпионаже. Я лично ни с какими контрреволюционными организациями связан не был. Сам организаторской работой не занимался. Единственно, что я знаю об контрреволюционных организациях, так это со слов жены. Как-то придя со службы домой, она во время обеда, обычно передавая все новости дня, сказала, что быв. сотрудник Крайну, с которым она работала, сообщил ей, что в Саратове будто бы существует контрреволюционная организация партийцев-коммунистов и что эта организация связана с лицами, попавшими под взыскание за хлебную работу, как по Нижне-Чирскому району, так и другим местам. Она назвала мне несколько фамилий, но у меня в памяти остался Моисеев и Козлов, но о пос

Л.д. 127.

С переходом на службу в Обплан в 1924 г. после окончания техникума я снова попадаю в среду если и не антисоветскую, то свободомыслящую. Здесь разговоры о политике чередовались с разговорами о деле. Но нужно отдать справедливость, они не носили грубого антисоветского характера. Но можно было, подходя к столу того или другого работника, услышать или новый анекдот, или какое-нибудь сногсшибательное сообщение. Выделить из общей массы кого-либо, как вполне антисоветского человека, я не могу. ~~Как-то~~ Это был круг людей, подобравшихся вполне один к другому. Все были старые знакомые, знали один другого хорошо еще и до службы в Обплане. За исключением меня и еще двух-трех работников, которые были в этом кругу люди новые. Естественно, их все-таки несколько сторонились. Но в общем обстановка была для меня не улучшающая. Единственно, что меня удаляло от этого общества, это мое ухаживание за теперешней моей женой и благодаря этому я редко вступал в разговоры с посторонними, а болтали между собой в свободное время, т.к. сидели один против другого. Это ухаживание спасало меня и от каких-либо близких знакомств с обплановскими работниками. В период конец 24 г. и примерно до сентября-октября 1925 г. новых знакомств у меня не было, за исключением семьи жены. Но в семье жены мы все или просто веселились, или удалялись в комнату моей жены, где и сидели, болтая о всевозможных вещах, но политика роли в наших разговорах не играла. После знакомства с Гофман и другими лицами, которых я встречал у Гофман, и там серьезных разговоров о политике первые годы не было. Но разговоры о прошлой жизни велись, недовольство выражалось теперешними условиями жизни. Но эти разговоры чередовались с разговорами по искусству. Позднее в связи с политическими событиями, будирующими вообще все общество, наши разговоры уже шли по определенному руслу. Читались газеты, говорили за и против того или иного момента, выставляли свои предположения, но ни я, ни Гофман, ни Щеглов или Гаврилов, которые в разное время, за исключением Гофмана, присутствовали при этих разговорах, не могли решить, что, в конце концов, может получиться. Верили даже и в то, что благодаря этих неурядиц партия разлетится и советская власть перестанет существовать.

Это разговоры велись не только у Гофмана, но и у нас на квартире, в которых, помимо меня и Гофман, принимала участие и жена моя.

Написано собственноручно Ал. Скворцов

Допросил Упол. ДТО подпись

Л.д. 128.

Дополнительные показания Скворцова А.В.

Взамен выдвигаемых как мною, так и другими лицами, как-то Гофман, Пчелинцев и др. методов борьбы с Советской Властью, моя жена Скворцова-Степанова Нина Степановна выдвигала с своей стороны другой метод, метод безкровный. Она говорила, что в силу того, что расчет, сделанный Правительством в начале 1932 год<а> на 1933 год по контрольным цифрам, как видно из последних распоряжений и утвержденных смет, был срезан до минимума, что видно хотя бы из близкого ей дела строительного. Напр<имер>, по их Тресту вместо того, чтобы расширять строительство, как предполагалось в 1932 г., на 1933 г. оставили только средства на то, чтобы закончить объекты строительства, начатые, но не оконченные в 1932 году. На новые же объекты денег совершенно не отпустили.

Также говорила о том, что напр<имер>, по Комбайну вместо необходимых 6.000.000 руб. отпущено 100.000 руб. и т.д. И конечно, что такое снижение темпов безусловно прошло не только по строительству коммунальных сооружений, но и промышленный и вообще сметный бюджет урезан до минимума. Из этих, возможно переданных мною не полно, предпосылок она делает вывод, что Правительство в настоящем составе зашло в тупик и что у него, возможно, нет выхода исправить ~~общую конъюнктуру~~ общее положение и опять выправиться. Такое положение Правительства ~~может быть~~ покажет его несостоятельность перед всеми трудящимися, и оно должно будет сложить свои полномочия и предоставить власть и управление другому составу Советского Правительства, более умеренному в своих темпах и даже может быть и несогласному с мероприятиями первого Правительства.

Написано собственноручно Ал. Скворцов

Допросил Уп. ДТО подпись

Л.д. 129.

Дополнительные показания Скворцова А. В.

Категорически отрицая все время перед Политическим Управлением свою вину в принадлежности к какой-либо организации, я должен признать и просить извинения за свою резкость в отказе от предъявляе<мо>го обвинения. Сегодня я совершенно ~~случайно~~ неожиданно напал на мысль, что мог совершенно неожиданно попасть в квартиру, где собирается некая организация и о которой я не мог иметь даже представления, но политическое Управление, зная, что я посещаю эту квартиру, квалифицировало и меня как члена этой организации.

По моему мнению, я могу, конечно, приблизительно наметить три квартиры, в которых могли бы иметь место эти организации.

Первая квартира, по моему мнению, могла бы быть Гофмана из следующих соображений: громадный круг знакомств у Гофмана, открытость квартиры, т.е. в любой момент можно придти и быть радушно принятым даже малознакомым людям. Но участие самого Гофмана вряд ли возможно.

Вторая квартира. Квартира Кедрова Угол Гимназической и М. Сергиевской дом №3, где в одной из комнат живут один или два молодых партийца. Один из них ~~живет~~ служит на Комбайне. Иногда, приходя к Кедровым, я замечал, что там, т.е. в комнате, занимаем<ой> партийцами, бывали и выпивки, и кроме того, слышал от Кедровых о не особенно <…> твердопартийных взглядах живущих там партийцев.

Третья квартира. Наместниковы, Б. Казачья дом 24.

Эта последняя квартира очень сомнительна в отношении устройства контрреволюционной организации, но могу сказать, что Наместников имеет некоторое знакомство среди партийцев, которые бывают у него дома.

Об этих квартирах я пишу предположительно, т.к. еще сам не могу точно представить себе, где я мог бы попасть в ~~организацию~~ квартиру, где была бы организация.

Написано собственноручно Ал. Скворцов.

Допросил Уп. ДТО подпись

Л.д. 130.

Дополнительные показания арестованного Скворцова, Александра Васильевича

от 21 Марта 1933 г.

Инженера Виноградова, служившего в Правлении РУжд, я знаю только как тестя художника Сапожникова. Лично с ним знаком не был, а видел его один раз на даче в Разбойщине у Сапожникова. От Сапожникова Алексея Алексеевича я слышал, что его тесть инженер Виноградов был арестован и выслан в Ташкент, где он где-то служил и даже присылал посылки, но позднее мне Сапожников сообщил, что Виноградов в Ташкенте умер.

Что же касается соседа по даче в Монастырке, могу сказать следующее: что сзади моей дачи из двух комнат, которую мы снимали в 1928 г., жила семья двое стариков муж и жена, их сын с женой, дочкой и сыном. Дочка была больна и лежала в гипсовой кроватке. Дача их была совершенно изолирована от нашей. Дача соседей выходила на двор, имела отдельную террасу, а также отдельный вход. Наша же дача имела вход с Аптечной улицы и также была совершенно изолирована, как от соседей, так и от хозяев. Со своими соседями я знаком не был и никакого общения с ними не имел. Кто по профессии был сын соседа, сказать не могу, был ли он инженер или экономист, или какой другой профессии, сказать не могу. Жена моя Скворцова, Нина Степановна в шутку его называла «девяносто», кажется это прозвище ему было дано еще в юности на школьной скамье. Фамилию соседей теперь не помню.

О разговоре у Львова Александра Ивановича о Васильеве я в данный момент ничего не помню, за исключением того, что я уже давал в своих показаниях ранее, т.е. говорили о том, что Васильев предлагал Львову место свое в «Динамо», т.к. он хочет уехать из Саратова опять в Ашхабад, но Львов говорил нам, что он это место занять не может, т.к. на службе в магазине нужно быть очень расторопным, а он по своему складу характера человек медлительный. Позднее я говорил с Васильевым об этом месте, и Васильев мне сказал, что он предлагает не свое место, а место его помощника-продавца с окладом 70 р. в месяц и только позднее примерно в мае м-це, когда он сам уедет в Ашхабад, он может передать и свое место. Что же касается разговора о приглашении Васильева на встречу нового года, то я помню разговор на улице у дома Львова, между мною, Львовым и Пчелинцевым. Львов предлагал пригласить на встречу нового года еще Гофман и Васильева, но я предложил, что если Гофман не может быть из-за болезни своей дочери, то лучше давайте встретим новый год втроем, как мы решили, и сложимся по 7 р. 50 к. Пчелинцев же добавил, что он против Васильева, т.к. он агент ГПУ. Дальнейшего разговора об этом я не помню, но после восстановления в памяти деталей разговора, как на улице, так и у Львова, я дополню в следующем своем показании.

Что касается разговоров с женой Кедрова – Кедровой Зинаидой Митрофановной, то могу сказать, что мне лично с ней почти не приходилось говорить, т.к. обычно если она и вступала в разговор, то в присутствии своего мужа. Помню разговор, где Кедрова говорила о своей работе о составлении 5-летних планов и что ей очень тяжело приходится работать, часто до поздней ночи, что подтверждал и ее муж. Но что это были за планы, я ее не спрашивал, да и она сама не рассказывала о них. Позднее она говорила, что ей снова приходится всю работу переделывать заново, т.к. первые планы были составлены неверно.

Кедрова Зинаида Митрофановна, знаю, что служит в Правлении РУжд, но в каком отделе, не знаю, кажется, что она говорила, что занимает должность старшего техника, но может быть и ошибаюсь.

Сын Кедрова – Борис инженер, но где он работает, т.е. в каком учреждении, не знаю, знаю, что он преподает математику в каком-то из учебных заведений, но точно также не знаю, в каком именно.

Фамилию: Волков, Сергей Александрович не знаю и с ним не знаком. Ал. Скворцов. – Виделся ли я с гр. Волковым вообще, указать не могу, т.к. возможно я его и видел, но фамилии и имя и отчества не знал. Ал. Скворцов.

Допросил Уп. ДТО подпись

Л.д. 131.

Дополнительные показания арестованного Скворцова, Александра Васильевича

от 10 Марта 1933 г.

Месяца два, три тому назад, моя жена Нина Степановна Скворцова-Степанова, придя после службы домой, рассказала, что видела Проскурякова, Александра Ивановича, служащего Промбанка, который общался с женой. Зайти к нам и что он также рассказывал, что будто бы приехал представитель из Хабаровска по набору счетных работников, которым представитель якобы дает подъемные и очень приличные оклады. Я сказал жене, что не поехать ли нам в Хабаровск, но она ответила, что в Сибири в климатическом отношении жить трудно несибирякам, а также тоска по своим местам, привычной природе часто заставляет бежать из Сибири.

Спустя несколько дней после этого разговора я жене в шутку сказал, что видел Александра Ивановича Проскурякова и что он вместе с женой уезжает в Хабаровск, но жена мне не поверила.

Кажется, что даже в этот вечер после моего разговора с женой к нам пришли Проскуряков с женой, и жена моя его спросила, что правда они уезжают в Хабаровск, но они оба засмеялись и ответили, что не собираются. Тут Проскуряков снова повторил и мне, что приехал Представителем из Хабаровска по найму счетных работников.

Разговоры между Проскуряковым и моей женой обычно происходили часто служебного характера, т.к. оба примерно несут обязанности, близкие в этом отношении и одинаково интересные для обоих. Обычно я в этих разговорах участия не ~~предпринимал~~ принимал. А болтал с женой Проскурякова и моей мамой о всяких пустяках. Политические разговоры если и были, то они не носили контрреволюц<ионного> характера, а обычно вытекали из прочитанного в газетах и обычно эти разговоры опять-таки протекали между женой моей и Проскуряковым, так что я даже и не слышал их, т.е. что они говорили.

О том, что приехал представитель из Хабаровска по найму счетных работников, я говорил также и Пчелинцеву Виктору Петровичу. Он Пчелинцев последнее время говорил, что у них проходит сокращение и что его вероятно сократят и что в Саратове будет трудно найти место. Вот я ему и предложил поехать в Хабаровск, но он к моему предложению отнесся отрицательно. Ал. Скворцов

Я Скворцов Александр Васильевич подтверждаю, что у нас в доме был разговор о приезде представителя из Хабаровска по найму работников счетной части, а не из Харбина и подтверждаю, что и жена моя Скворцова-Степанова Нина Степановна не могла ничего говорить о Харбине, т.к. она прекрасно знает, что представитель приезжал из Хабаровска. Ал. Скворцов

Допросил Уп. ДТО подпись

Л.д. 132.

Дополнительные показания арестованного Скворцова, Александра Васильевича

от 10 Марта 1933 года.

Я, Скворцов получил адрес Георгия Кругликова[1], имигрировавшего во Францию в начале революции, от его сестры, которая была проездом из Астрахани. Я написал Георгию Кругликову одно письмо в 1926 г. с просьбой прислать некоторые инструменты для гравюры, но ответа на свое письмо от него не получил и больше ему не писал.

Адрес другого моего знакомого по Ремонтному Кирилла Ольховского я получил от его сестры, которая мне его прислала из Ремонтного, но я ему Кириллу Ольховскому писем не писал и вообще никакого общения также не имел. Он Ольховский живет в Марокко, но чем занимается, точно сказать не могу. Сестра писала, что охотой, но является ли охота его профессией или только развлечением, я также не знаю.

Относительно брата Гофмана, Виталия Анатольевича, могу сказать только то, что рассказывал мне Гофман. Брат его офицер подводник во время самого начала революции эмигрировал за границу. Живет не то в Каире, не то в Марокко. Кажется, начальником какого-то порта. Был женат на француженке, но она, т.е. его жена умерла, оставив ему ребенка. Гофман говорил, что раньше, т.е. несколько лет тому назад, переписывался с ним, но потом переписку прекратил. Ал. Скворцов

Относительно своего псевдонима «А. Вот» могу сказать, что в первые годы своего занятия искусством я на своих работах подписывал этот псевдоним. Псевдоним был зарегистрирован в Союзе Рабис. В эти годы была мода ставить у художников псевдонимы на своих работах, хотя нужно сказать, что некоторые художники и до настоящего времени сохранили свои псевдонимы.

Позднее я псевдоним употреблять не стал, а ставил на работах свою настоящую фамилию. Псевдоним «А. Вот» был у меня поставлен на портсигаре. Ставил ли я его еще где, в настоящее время не помню. Но могу сказать, что псевдоним я употреблял не больше года. Ал. Скворцов Употреблял его в 1924-1925 году в остальные годы в частности 1930, 31 и 32 и 33 году его нигде ни <в> каких документах не употреблял и не писал. Ал. Скворцов

Допросил Уп. ДТО подпись

[1] Кругликов Георгий Иванович (24 марта 1891, Астрахань – 10 янв. 1972, Париж). Российский эмигрант во Франции. В 1947 – 1965 гг. – скорняк. Масон, ложа «Друзья Любомудрия» (Париж, 1955). Похоронен 15 янв. 1972 г. на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа. Русская мысль. – Париж, 1972, 20 янв., №2878.

Л.д. 133.

Дополнительные показания арестованного Скворцова, Александра Васильевича

от 01 Марта 1933 года.

Из способов культурной связи с заграницей, когда я сам Скворцов не посылал, а по предложению из Москвы от Федора Федоровича Федорова, Б. Афанасьевский переулок 22, 5 посылал ему для выставки в Лос-Анжелесе, Америка (Всемирная выставка книжного знака. Обычно эта выставка открывается ежегодно в Мае месяце) свои графические работы, состоящие из книжных знаков. Он Федоров собирал работы от разных художников и уже сам непосредственно отсылал их в Лос-Анжелос. В подтверждение моих слов имеются 3 три каталога и письма-открытки от Федорова.

Каталоги имеются за годы 1929, 1930 и 1931 в эти годы я и посылал Федорову свои работы. За годы же 1932 и 1933 я работ на эти выставки не посылал, т.к. за эти годы по книжному знаку не работал.

В показании моем от 10 Марта 1933 г., когда я писал о русском эмигранте Кирилле Ольховском, то я забыл указать, что он первое время, как мне писала его сестра из Ремонтного и судя по адресу, который она мне прислала, служил во Французских иностранных войсках в Марокко. Кроме одного письма, которое я получил от сестры Евдокии – Ольховского из Ремонтного я ~~больше~~ писем не писал ей и вообще переписки с ней не вел. Кириллу Ольховскому я вообще ни разу не писал и также связи с ним не имел.

С иностранцами, живущими в России, я знаком по месту моей службы в Немгосиздате, где Шалек, Штегер, Фандре являются сотрудниками-коммунистами Немгосиздата. Гольпегер является автором учебников по физике, математике и который бывал у меня несколько раз по распоряжению Немгиза для разъяснений и указаний в отношении исполнения рисунков. Гольпегер служит как преподаватель в СХИ в Энгельсе. У меня на квартире, за исключением Гоьпегера, никого и никогда из иностранцев не бывало. Вообще, за исключением энгельсских работников, я ни с кем из иностранцев не знаком. Насколько я мог судить по внешности, я встречал одного из иностранцев в Фотомагазине, где он, хорошо сравнительно говоря по-русски, просил продавца Ивана Ивановича найти ему аппарат форм. 10 х 15. Я ввязался в разговор, т.к. стоял тут же и спросил, почему он ищет такого сравнительно крупного формата аппарат. Он мне сказал, что он имеет «лейку», но работа на этом аппарате связана с большими неудобствами при его кочующей жизни. Я спросил, какова его профессия, и он мне ответил, что он работает в цирке в качестве жонглера на лошади. После его ухода из магазина я спросил продавца Ивана Ивановича, кто он по национальности, продавец ответил, а «черт его знает, говорит француз». Я его еще один раз видел в магазине «Динамо» с большой собакой ищейкой, где он также просил продавца т. Васильева об аппарате форм. 10 х 15.

Больше я его не видел. Ал. Скворцов

Допросил Уп. ДТО подпись

Л.д. 134.

Показания В.А. Гофмана от 20 февраля 1933 г.

При одной из последних встреч у меня на квартире со Щегловым и Скворцовым, Скворцов говорил: «было покушение на Сталина со стороны Зиновьева, был приготовлен отравленный бокал вина, который должен был выпить Сталин, но бокал этот взяла Аллилуева и таким образом погибла.

Сталина в нашей компании ругали как-то: <…>, сволочь. Скворцовым был рассказан анекдот: Молотов берет <горчишницу?> и ручку и кладет на соседний стол; на замечание зачем он это делает, ответил: «Это моя <горчишница?> и ручка, что хочу, то с ней и делаю!» Пришел Арчинекидзе и бросил газеты на пол. Ему говорят: зачем Вы тов. Арчинекидзе бросили новые газеты?» Он ответил: «Газеты мои куда хочу, туда их и бросаю!» Тогда говорят Сталину: «Какие у Вас помощники: один ставит на соседний стол горчишницу и ручку, другой бросает газеты на пол». Сталин ответил: «Мои ослы куда хочу, туда их и сажаю!»

Я лично говорил, что Калинин полное ничтожество. Остальные контр-революционные наши разговоры запротоколированы в предыдущих показаниях (2) моих (1). Должен сказать, что все эти разговоры носили совершенно случайный ~~разговор~~ характер: при наших встречах, никакой контр-революционной у нас ни цели, ни организации не было. Разговоры эти носили совершенно праздный (2) характер (3) обывательский (1). Возобновляю свои показания: Щеглов говорил: «Ленин сказал, что всякая кухарка может управлять государством, вот мы теперь и видим результат этого». Не помню кто-то говорил будто бы Сталин ездит по Москве в бронированном автомобиле. Это было сказано якобы по сведениям из Москвы. Кто привез сведения эти из Москвы я не знаю. Скворцов несколько раз высказывал надежды, что Бухарин заменит Сталина. Щеглов говорил, что Ленин не гений, а самый обычный человек и своей фразой: «Учись! Учись! и Учись!» ничего нового не сказал. Это лишь повторение фразы «Ученье – свет, неученье – тьма».

Написано собственноручно В. Гофман

Л.д. 135.

Добавочные показания В.А. Гофмана

8-III-1933 г.

Признаю своей виной перед Советской Властью, что на моей квартире происходили контр-революционные разговоры, явно придавая конспиративный характер моей квартире. При этом должен добавить, что преднамеренного плана у меня никакого не было. Никогда плана организации никто у меня на квартире не обсуждал. Никакой заботы о вербовке членов я не имел.

Собственноручно написал В. Гофман

Добавляю, что моя квартира носила явочный характер для контр. революционеров: Скворцов А.В., Щеглов И.Н., Пчелинцев В.П., Львов А.И., Гаврилов К.А.

В. Гофман

Допросил Уп ДТО подпись

Об окончании следствия мне объявлено В. Гофман

<?>/V-33 г.

Л.д. 136.

27 Февраля 1933 г.

Протокол.

Дополнительного допроса Скворцова Александра Васильевича.

Я Скворцов целиком и полностью подтверждаю показания Гофмана Виталия Анатольевича от 17 Февраля 1933 года как в части антисоветских и контрреволюционных разговоров, а равно и об интервенции, сторонником которой я также являлся, причем за последнее время мои взгляды на интервенцию изменились под влиянием разговоров с моей женой Ниной Степановной, которая на интервенцию смотрела отрицательно.

Находясь арестованным в камере и чувствуя по ходу следствия, что дело принимает серьезный характер, я написал зашифрованную записку свояченице Лидии Степановне Степановой: «Лида, я Вас очень прошу осмотреть Жоржика, так как боюсь серьезных осложнений после гриппа, т.к. мальчик последнее время жаловался на ногу. Очень прошу съездить Я и Нюся в Упр. Р.У.ж.д. передачу не принимают». Действительный смысл этой записки следующий:

«Лида, я прошу Вас повидать Жоржа Апокова[1], т.к. боюсь серьезных осложнений. Очень прошу съездить в Москву и поговорить с ним о нашем положении в связи с арестом».

Апокова Жоржа я лично очень мало знаю, но его хорошо знает моя жена, с ее слов я знаю, что он является крупным партийным работником и старым большевиком.

Ал. Скворцов

Допросил Уп. ДТО подпись

[1] Георгий Ипполитович Оппоков (1888 – 1938). Родился в Саратове в дворянской семье. Член РСДРП с 1903 г. Партийный псевдоним – Жорж. В 1933 г. – заместитель председателя Госплана СССР, затем член бюро Комиссии советского контроля при СНК СССР. Арестован в июне 1937 г., по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР расстрелян 30 декабря 1938 г.

Л.д. 137-138.

Показания от 28/II 1933 г.

Мое отношение к советской власти в момент ее первого появления в пределах Киева (и Украины вообще) было колеблющееся, что видно из записей в моем дневнике, где я высказываю опасения, что слишком много производится разрушений, что это может привести к восстановлению власти капиталистов и помещиков. Вместе с тем эти опасения не мешали мне приветствовать революцию в целом и надеяться, что благодаря революции жизнь обновится. Это мое убеждение выражено в моем стихотворении «Революция», которое имеется в моем дневнике. В момент интервенции поляков я всецело перешла на сторону большевистской власти, с нетерпением ожидая прихода е в Киев с тем, чтоб немедленно после ее прихода, даже не оканчивая образования, ехать обратно в Саратов, чтоб больше не попасть на территорию, занятую другой властью.

Тотчас по приезде в Саратов я поступила в Институт Народного Хозяйства с целью продолжить и окончить свое образование. Работе в Институте я уделяла много времени, т.к. мне хотелось скорее кончить Университет и приходилось одновременно служить, чтоб зарабатывать деньги. По окончании Университета я поступила на службу в Областную Плановую Комиссию и позднее в Сельско-Хоз. банк. Материально я была в это время обеспечена хорошо. Жизнь я подразумевая хозяйственную жизнь государства принимала то направление, о котором я ~~боялась мечтать~~ думала раньше. Начиналось, после разрушительного периода гражданской войны, создание хозяйственной жизни, в котором я, как экономист, могла принимать участие. Работала я чрезвычайно много, особенно в сельско-хозяйственном банке, уходя домой только для обеда. Через короткое время я была премирована месячным окладом, оклад моей зарплате был повышен, я была назначена Завед. самостоятельным отделом. Этим, я думаю, достаточно характеризуется мое отношение к мероприятиям советской власти. Единственно, что мне в то время не нравилось в моей работе, это, как мне думалось, до известной степени свойственная большевистской власти любовь к постоянным переменам и нервное искание новшества. Эта нервность в работе подчас утомляла и раздражала и мне казалось, что она идет в ущерб созидательной работе. Слишком частые реорганизации, когда еще не выявлено то хорошее, что можно получить при проведении того или иного мероприятия, казались мне вредными для работы. В целом работа в банке для меня была чрезвычайно интересна. К сожалению, ввиду семейных обстоятельств (рождение сына) я совершенно отошла от работы и даже <…>. Не имея домашней работницы я вынуждена была всецело отдаться домашнему хозяйству и ребенку, кот. поглощал все мое время. Так продолжалось в течение с 1927–1929 год. В это время мне не приходилось читать не только книг, но даже и газет. Службу я возобновила в 1929 году в Крайхлебживсоюзе и там снова приобщилась к общественной жизни, хотя ребенок все еще продолжал отнимать у меня много времени. Благодаря тому, что приходилось работать в с.-х. кооперации я больше сталкивалась с вопросами с.-х. политики и тех мероприятий, которые проводились советской властью в этой области. В отношении коллективизации с.-хозяйства мое мировоззрение складывалось следующим образом. Переход к крупным формам с.-хозяйства считала неизбежным и необходимым. Вместе с тем мне казалось, что переход этот проводится слишком быстрыми темпами, что вместо убеждения, постепенного, но твердого <…> крестьянства в выгодах коллективного хозяйства, часто наблюдается некоторое насилие, <…>венность и поспешность в проведении этого перехода. Это я считала может повлечь нехорошие последствия: слишком быстрый количественный рост колхозов за счет качественного укрепления сначала хотя бы и малочисленных колхозов, что мне казалось было бы выгоднее и дало бы в результате лучшие последствия.

В вопросе индустриализации, который в то время обсуждался и дебатировался, я стояла на точке зрения необходимости создания своей промышленности, отдавая себе ясный отчет в том, что иначе советское государство существовать не может, иначе нам никогда не стать на ноги и не окрепнуть, как независимому, самостоятельному государству. Причем я считала, что темп здесь взять придется быстрее, т.к. иначе опасность интервенции, противницей которой я всегда была, может возрасти.

Мне в это время хотелось бросить работу в Крайхлебживсоюзе, где я работала статистиком и перейти на более живую и свойственную мне работу экономиста, что мне удалось осуществить только в 1931 году, когда я перешла на службу в КрайКУ. Здесь впервые я начала работу в области планирования, под руководством Воскресенского Ф.Ф. Вначале я очень увлеклась этой работой. О том, как я работала можно судить по тому, что все руководители КрайКУ, в частности т. Варгин, исполнявший в то время обязанности начальника, очень настаивал на моем ~~приезд~~ переезде в г. Сталинград, о чем говорил даже на общем собрании сотрудников, посвященном вопросу переезда в Сталинград. В этот момент я несколько разочаровалась в той работе, которую мне приходилось там вести. Мне казалось, что некоторый бюрократизм в этой работе, отдаленность намеченных плановых наметок по коммунальному строительству от осуществляемых в жизни приводит к планированию отвлеченному – плану как форме. Хотелось работать в такой области, где планы были бы более реальны, где ~~осуществление~~ наметки их не отрывалось бы от осуществления. Оставшись экономистом в Представительстве КрайКУ и одновременно присматривалась к работе Коммунстроя, осуществлявшую непосредственно строительство, строящего свои планы на основе реальных заключенных договоров, я решила перейти на службу в эту организацию, что и осуществила в апреле 1932 года. В этой организации я работала до последнего времени.

Работа была значительно живее и интереснее, чем работа в КрайКУ. – Непосредственное соприкосновение с самим строительством, наблюдение за осуществлением планов строительства на каждой отдельной стройке казалось мне интереснее. В отношении мероприятий Советской власти в области коммунального строительства мне казалось ошибочным некоторое отставание коммунального строительства от промышленного. Я считала, что это отставание может поставить непреодолимое препятствие для самого промышленного строительстве, т.к. бурный рост городов, вызываемый этим приток населения, заставал города неподготовленными к этому. Я пришла к убеждению, что эта диспропорция ненормальна. И до сих пор придерживаюсь того мнения, что вопросам коммунального строительства нужно бы уделить больше внимания, может быть даже ценой некоторой задержки промышленного строительства. Трудности переживаемые коммунальным строительством я объясняю в значительной мере этим обстоятельством.

Переживая трудности ~~этого~~ текущего года – рост цен на продукты, свертывание строительства, задержку в выдаче зарплаты и тяжелое материальное положение (в частности и моей семьи) заставляли меня часто задумываться над причинами этого. Окончательного, зрелого, сформировавшегося мнения я в настоящее время по этому вопросу не имею. Предполагаю, что одной из основных причин является та, что мы еще учимся вести плановое хозяйство, что в построении планов могли быть допущены ошибки. Так, например, слишком много точек было намечено к строительству без обеспечения этих строек строительным материалом, что повело к их консервации. По-видимому, план завоза и производства стройматериалов отстал от плана строительства. Недостаток рабочих также может являться результатом того, что план строительства взят высоко сравнительно с планом снабжения и обеспечения рабочими руками. Вывод отсюда тот, что в области планирования нужно еще много работать и учиться. Другие причины по-видимому кроются в тех трудностях, которые кроются в реорганизации сельского хозяйства, принявшего коллективную форму, но недостаточно хозяйственно окрепшего. Эта последняя причина может поставить преграду на пути тем быстрым темпам, которые взяты индустриализацией. Чувствовалось, что этот год должен ознаменоваться некоторым изменением планов строительства. Принятый Сов. властью курс на освоение достигнутого – считаю вполне своевременным и необходимым. Директивы в отношении коммунального строительства на окончание переходящего строительства и небольшая программа нового строительства – также правильны.

Все переживаемые нами трудности считаю временными. Хозяйственная жизнь государства должна войти в более спокойное русло. Считаю ли я возможным перемену власти в настоящее время? Не считаю и не нахожу нужным. Хочется только видеть в процессе созидательной, хозяйственной жизни меньше нервности и поспешности.

Обсуждались ли все перечисленные вопросы мной среди моих близких и знакомых? Серьезного, вдумчивого обсуждения их в кругу лиц, с которыми я соприкасаюсь не было. Дальше разговора за чашкой чая при чтении газет дело не простиралось. Объясняется это тем, что в кругу знакомых мужа, как и в его лице, я не нахожу ни достаточной подготовки для этого, ни особенного интереса (я понимаю углубленного).

<…>стовали ли мы на трудности и материальные затруднения? Да, не раз.

Последнее время часто приходилось вплотную голодать по нескольку дней, причем голодать приходилось и ребенку. Это нервировало и раздражало, мешало работать, создавались усталость и иногда апатия.

Некоторые вопросы материального порядка (топливо, одежда, продукты) часто заслоняли собой <…> в последнее время все остальные вопросы.

В своей семье я больше встречала интереса к политическим вопросам. Моя мать до сих пор следит за газетами. Однако, в последнее время и там вопросы материального порядка (как и где достать продукты) стали основными вопросами разговора.

Привожу краткую характеристику знакомых посещавших наш дом.

Львов, А.И. – человек мало развитой, главный интерес его определяется фотографией, в кот. он большой знаток. Отсюда интерес моего мужа к этому человеку. Я лично с ним редко беседовала, т.к. старческих бесед недолюбливаю, фотографией не интересуюсь.

Гофман, В.А. – прямой и честный человек. Отрицательной его чертой является некоторая доля проявляемого им порой юдофобства. Человек чрезвычайно преданный искусству. Любимое занятие его, как он выражается «мазать», что он может делать целыми днями даже при наличии голодного состояния. Последнее значительно угнетало его последнее время и вредно отразилось на его общем облике. Разговор о вкусных блюдах стал превалирующим. В области педагогической работы его угнетало во многих школах отсутствие дисциплины. В тех учебных заведениях (техникумах), где этого не было работал с удовольствием. Я лично, <проща>ющая ему юдофобство, относилась к нему неплохо. Мне нравилось в нем прямота и простота, с которой он держал себя, бывая у нас. Его никогда не надо было занимать, как гостя – он садился за книги и погружался в них, если мужа не было.

Пчелинцев, В.И. – кажется мне человеком недалеким и трусливым. Знаю его мало. При таком коротком знакомстве – трудно судить о человеке. Разговор последнего времени у нас с ним шел в области переселения из Саратова на юг, где жизнь по его словам дешевле и <…>. Кроме того, он постоянно боялся сокращения по службе, о чем тоже немало говорил. Показания его о том, что я говорила ему о том, что знаю подпольную организацию – ложны, и по-видимому вызваны его чрезмерной трусливостью, когда человек говорит не отдавая себе отчета.

Щеглов, И.Н. – последний раз видела его в 1927 году. Видела его всего раз 5 – не больше.

Что касается Гаврилова, то с последним совсем не знакома. Слыхала о нем только от мужа. Знаю его брата топографа, но только «шапочно».

Представляли ли эти лица, причисляя к ним меня и моего мужа, какую-либо организацию?

Конечно, нет. Эта организация даже теоретически невероятна. Слишком разнятся люди ее составляющие. Что касается меня, то я во время их посещений обычно была занята ребенком и мало уделяла им внимания. Разговор о радио, о фотографии меня не интересовал. Из всех лиц, посещавших наш дом, интереснее других мне казался Севастьянов, А.К., характеристику которого я не дала, т.к. знакомство это было очень кратковременным.

По последнему вопросу о том, знаю ли я какие-либо организации, ведущие контр-революционную работу, отвечаю отрицательно. Никаких организаций я не знаю и по этому вопросу это мое окончательное и последнее показание.

28/II 33 г. Н. Степанова

Л.д. 139-140.

Протокол

Дополнительного допроса

Скворцова Ал-дра Васильевича

от 22/IV-33 г.

Допросил Уполномоченный IV отд.

ДТО ОГПУ РУжд подпись Ф.К.

По существу обнаруженного у меня на квартире фотоснимок лиц проживающих в разных странах заграницей показываю:

1) Снимок Эрнст-Шундлик – проживает в Германии точно город и адрес местожительства не помню. Безработный, занимается починкой пишущих машинок. Переписывался с ним в 1932 году по языку «Эсперанто». Определенного характера и направления нашей взаимной письменной связи не было. Начинали только с ним знакомиться.

2) Снимок Фрица Килнара – проживает Лихтенстейг Швейцария – по профессии зубной врач – С последним я имел переписку только в 1932 году. – Политические вопросы в нашей переписке не затрагив. Посылал ли я ему какия либо виды города – зданий и т.п. я не помню.

3) Виле Винтер – г. Бие-Лофэльд Германия. – ул. Голэн Стрит 34. – веду с ним переписку с 9 Июля 1931 г. Первое письмо о налаживании письменной связи, вношу поправку не письменной связи, а переписки. – с его стороны. – По происхождению рабочий гравер – переписка носила характер обмена журналами фотоснимками и открытками. Из числа направленных мною ему в Германию фотоснимок были Вакуровский парк, 9^я Дачная остановка, свою фотографию и улица по Обуховскому переулку с обозначением места расположения моей квартиры.

3) Еи-хи-имура по национальности Японец, проживает в Японии г. Токио, – работник типографии какого-то журнала. Кто из нас инициатор завязывания письменной связи – я сейчас не помню. Переписку с ним вести начал в 1932 году – Характер переписки: Обмен художественными открытками. – Из видов г. Саратова я ему ничего не посылал за исключением фотоснимка моей личности. Политическия и экономическия вопросы в нашей переписке не затрагивались.

4) Альфред Реслер – из Германии адреса не помню <…> <…> яко-бы рабочий, коммунист – где работает и его профессию не знаю. Письменную связь я начал с ним в 1932 году. О характере переписки ничего не могу сказать – т.к. я с ним мало переписывался.

5) Вильям Плямпил – Америка Те-хас г. Сан-Антонио улицу не помню. – по профессии служащий, но где работает и в качестве кого не знаю. Инициатор завязывания письменной связи с ним я. Характер переписки только обмен фото и художественными открытками. Политические и экономическия вопросы в переписке не затрагивались. – Переписку начал с 1932 года.

5) Франциско Уседо – Испанец гор. Яку-Коронадо 5 но точно не помню – насколько я понял из переписки он учащийся, безбожник – происхождения его не знаю. Кто инициатор завязывания письменной связи я не помню. Характер переписки – он интересовался политическими вопросами какими сейчас не помню. В своих ответах я на вопросы не отвечал. Он Франциско-Уседо не гравер, но я в своей переписке к нему интересовался вопросы классической гравюры. Никаких открыток я ему не посылал.

6) Франс Литэреи – но точно фамилию не помню. Белгия адрес не помню – гравер по металлу сын ювелира – инициатор завязывания с ним письменной связи. Я – переписку начал в 1932 году. В переписке он интересовался имеется ли в СССР частные мастерские в частности ювелирные вношу поправку только интересовался ювелирными мастерскими. – Я на это письмо ему не ответил и прекратил переписку – О том что я говорил о нем как о Бельгийском миллионере я показать ничего не могу ибо этом никогда никому не говорил.

7) Артур Данели Урагвай – г. Монтэвиделло ул. Доминго Арамбуру 1714 – по профессии скульптор. Инициатор связи письменной я, начал переписку с 28/VIII-1931 г. Переписывались только по вопросам искусства. Вопросы политического и экономического порядка не затрагивалось. – Какие его политические мировоззрения не знаю.

8) Энгольм Стеллян. – Швеция Мибергет Шлейдобакен по профессии народный учитель и эсперантеный писатель. Инициатива завязывания письменной связи принадлежит ему. Характер переписки: обмен Советской литературой и Лингвистической. я ему помогал в изучении русского языка. Фотоснимок я ему не посылал и вопросы политического и экономического порядка мы не затрагивали – Переписку веду с Августа 1931 г.

9) Яхим Симсон – проживает в Латвии г. Пернов. – точно адреса не помню по профессии фотограф. – Письменную связь я <…> с ним в конце 1932 года – характер переписки вопросы фотографии, посылал ли я ему фотооткрытки и какия именно я не помню – Политическия и Экономическия вопросы в нашей переписке не затрагивались.

10) Фелик-Мартин – Испания кто он по профессии не знаю. Характер переписки вопросы фотографии

Фотоснимки я ему действительно высылал но какия именно и сколько я не помню.

В Предъявленном мне изъятым при обыске у меня на квартире алфавите адресов лиц с коими я имел письменную связь с заграницей при посредстве языка «Эсперанто»

Из таких адресов у меня – связь была не налажена с рядом лиц – уточняю свою формулировку так: Из многих перечисленных в алфавите адресов я переписки совершенно не вел и некоторыми только писал по одному разу. и ответа от них не получал.

Направление моей переписки шло в разные страны: Франция, Англия, Германия, Чехо Словакия, Испания, Япония, Бельгия, Польша, Латвия и другия.

Виновным себя в использовании эсперантисткого права в контр-революционных целях – переписке с заграницей особым зашифрованным порядком, переписка и пересылка через специальных лиц сведений, фотоснимок – ~~но вопросов~~ являющихся шпионским характером не признаю.

В своих письмах как мной полученных так и отправляемых почтой заграницу Вопросы – политического, а также и экономического состояния я не затрагивал.

Действительно в одной из открыток я сообщил заграницу в Германию, кому именно не помню сведения о широте расстояния реки Волги и что эта река пересекается островом. Вношу поправку, что связи с заграницей я не имел, а вел э<…>ю переписку.

Протокол записан с моих слов верно и мною лично прочитан в чем и расписуюсь.

Ал. Скворцов

Допросил: Уполномоч. IV отд. ДТО подпись

Л.д. 141-143.

Протокол

дополнительного допроса

Скворцова Александра Васильевича

26/IV– 33 г.

Я Скворцов связи с иностранными артистами вообще и, в частности, цирковыми, как лично сам, так и при посредстве третьих лиц, не имел никогда.

Действительно я не отрицаю факта шедшего между мной и одним иностранным артистом – переговоров – фамилию которого я не знаю. Встреча с указанным иностранцем у меня состоялась в магазине «Фото – радио спорт» в г. Саратове на ул. Республики зимой 1933 года, точно числа не помню.

По чьей инициативе начались у нас разговоры, я сказать не могу. Характер наших переговоров сводился к вопросу о фотоаппаратах, одновременно указанный иностранец мне в своих разговорах сообщал о получаемом им жаловании в русской и иностранной валюте при <этом> он жаловался на то, что теперь в условиях Советской действительности стали получать валюты менее, чем это получали в предыдущие годы. Я припоминаю, что в это же время он в нашей беседе – приводил сравнение жизни, насколько мне помнится, рабочих за границей и в СССР – и указывал, что в материальном отношении рабочие за границей находятся в лучших условиях, чем в СССР. Разговор этот происходил в присутствии продавца этого магазина Фамилие, кажется, Грисман Иван Иванович. С Грисманом я знаком только как с продавцом, т.к. покупал у него фото-принадлежности.

Действительно кому я сообщал об этой встрече, сказать не могу.

Факт моих переговоров о зашифровке писем при посылке за границу отрицаю.

Вопрос: Были ли Вы осведомлены о пребывании и месте нахождении двух иностранных артистов или артисток-немцев и были ли у Вас какие-либо переговоры об этих немцах и о лицах у каких они остановились.

Ответ: Был ли я осведомлен об этих немецких иностранных артистов или артистках и вел ли я о них и о месте их нахождения не помню вношу добавление «разговор» –

Вопрос: Имели ли Вы знакомых иностранцев как сами лично так и через других лиц на Сар Заводе Комбайнов – Встречались ли когда-либо с этими иностранцами если да то характер переговоров и цель знакомства

Ответ: Знакомых на Заводе Комбайнов иностранцев у меня не было. При этом уточняю, что я слышал от фотографа Союзфото Свечникова Владимира отчества и местожительства его не знаю, – который рассказывал мне, что у его заведывающая фамилия не знаю бывает ~~часто у ино~~ иностранцы устраивают вечеринки. – Кто эти иностранцы я не знаю, но как будто бы они эти иностранцы с Завода Комбайнов. – Я лично с ними не встречался и разговоров не вел.

Я Скворцов А.В. действительно ходил по городу Саратову и фотографировал имеющимся у меня аппаратом без всякой цели. Подбор объектов к фотосъемке я производил так, что меня интересовало я и снимал. Фотоснимки мои разрушаемых в городе церквей как-то Новый собор, церковь Михаил Архангела, других же церквей не помню, чтобы я снимал. Произведенные фотоснимки разрушаемых церквей – я действительно проявил и отпечатал в каком количестве я их отпечатал не помню т.к. не считал и не учитывал.

Обнаруженные у меня в значительном количестве фотокарточки при обыске на квартире – преимущественно фотоснимки действительно отражали – улицы районов ~~города~~ и здания города. – и два снимка в каком количестве размноженных мною я не помню представляют собой виды полуразрушенных деревянных зданий.

Фотография крушения с трамваем действительно заснимал я – при этом цель моей снимки: снять как происшествие.

Засъемка стоящей очереди у Крытого рынка произведена мной – при этом цели я не преследовал. Других очередей я не заснимал.

Обнаруженные у меня на квартире 3 фотокарточки работников ПП ОГПУ НВК – в момент отправления и проводов вело-эстафеты в Днепрострой – попали ко мне от Кедрина Сергея Федоровича ныне умершего, который мне их дал вношу поправку дал не карточки, а вырезки из кинематографической пленки для увеличения имеющимся у меня увеличительным аппаратом – после чего размножил их в 3^х 4^х экземплярах, но точно не помню и передал их Кедрову, который эти пленки – получил от Кошелева работающего Радиотехником СарГПУ – Увеличенные и перепечатанные фотоснимки работников ГПУ я как уже сказал передал Кедрову – вместе с кинопленкой у меня же остались 3 карточки в увеличительном размере. – О цели хранения этих 3 карточек – я сказать ничего не могу и они у меня остались как брак. Вношу добавление, что хранение таких карточек я не считал преступлением.

Снимок в Затоне около г. Саратова (смотрел на карточке мою запись) я размножил в 5-6 экземплярах и отправил за границу в разные страны как открытки.

Виновным себя в использовании производимых фотоснимок относящихся только к явной дискредитации соввласти, в своей связи с заграницей в контр-революционных целях и целях шпионажа не признаю и моего разговора о том, что меня интересуют очереди, разрушение, обираловки и крушения на транспорте я не помню –

Но при этом подтверждаю факт моего разговора со Львовым А.И. который происходил на тему об одном или двух крушениях на Ряз. Ур. жел. дороге и кроме мне до этого было известно еще об одном случае крушения на Астраханской ветке. – Разговор и обмен сведениями о крушениях на транспорте – в частности на Р. Ур. ж.д. происходил просто беспричинно и какое-либо преследование в этом контр-революционных целей я отрицаю.

Я не отрицаю факта, что я мог говорить о приобретении фотоаппарата через лиц выезжающих временно за границу, но о <персональных?> лицах я не говорил т.к. не знал кто выезжает. Случая выяснения лиц выезжающих за границу, а также и дачи кому-либо определенного задания по установлению лиц выезжающих из СССР за границу не помню. Не помню также и случая, чтобы я выяснял как лично сам так и через других лиц – о выезжающих за границу с Миллеровской жел. дор. (Саратов)

Я не утверждаю факта, что я осенью 1932 года интересовался в своем разговоре с Пчелинцевым вопросом почему по радио не слышно страны Англию и Америку. Он мне объяснил, что эти страны работают большей частью на коротких волнах. – Добавляю, что коротковолновым приемником и его устройством я интересовался повторяю только о приемниках, но не о передатчиках. Я отрицаю, что я подготавливал постановку коротковолнового радиоприемника. Случая же переговоров об устройстве этого приемника в квартире Пчелинцева в целях нелегальной связи и получения информации из-за границы я не помню. Вношу поправку и такую формулировку: Случая разговора о постановке коротковолнового радиоприемника в к.р. целях – я отрицаю. Я не отрицаю, что в своем разговоре кому-либо говорил (кому именно не помню) о случае ареста двух эсперантистов в Москве – но о ком именно я говорил я не помню и показаний на этот счет дать не могу.

Показания записаны с моих слов верно и мною лично прочитаны в чем и расписуюсь.

А.Скворцов

Допросил Уполном. III отд. ДТО ОГПУ подпись

Л.д. 143-об.

Протокол

Дополнительного допроса

Скворцова Ал. В.

Предъявленная мне обнаруженная у меня в квартире рукопись, заключающая в себе сведения о взрыве в Ленинграде здания во время заседания партактива – где убито 30 чел.; о взрыве и поджоге несколько заводов около Ленинграда; о покушении на Бухарина в большом театре; о покушении на взрыв большого театра во время заседания; о нескольких покушениях на Чубарь; о убийстве начальника ГПУ БССР и его 2^х сотрудников вед<…> польского шпиона; о нескольких покушениях на нач. Ленинградского ГПУ; о покушениях на Рыкова и Сталина и других более мелких покушениях, взрывах и поджогах: – Эта рукопись действительно принадлежит мне и написана мною как письмо моей жене. Где и из каких источников мною были добыты перечисленные выше сведения, я не помню. Но припоминаю, что некоторые сведения я получил из советских газет. Этими сведениями я интересовался, как политическими новостями, с такой же целью и сообщил жене, когда она жила в деревне Пески. Эти сведения мне собирать никто не поручал – и я это делал по своей инициативе.

В своей переписке с заграницей я этих сведений никому не сообщал – и другой какой-либо к.р. цели не преследовал. Записано с моих слов верно мне прочитано в чем и расписуюсь Ал. Скворцов

Об окончании следствия мне объявлено Ал. Скворцов 1/V 33

Л.д. 159.

2 экз. Сов. Секретно.

НАЧАЛЬНИКУ ОПС ПП ОГПУ НВК

гор. АСТРАХАНЬ.

Нами снята заслуживающая внимания к.р группировка в числе коих арестован некий СКВОРЦОВ Александр Васильевич, подозреваемый нами кроме того и в шпионаже, почему ДТООГПУ просит в срочном порядке тщательно проверить и сообщить о всех имеющихся у Вас материалах на СКВОРЦОВА за период его пребывания в Астрахани.

По данным следствия о нем мы располагаем следующими сведениями:

СКВОРЦОВ Александр Васильевич родился 21/VIII-1894 года в с. Никольском, Астраханской губернии Енотаевского уезда – отец его Василий Иванович СКВОРЦОВ судебный пристав – работал в г. Астрахани при съезде мировых судей и по показаниям умер в 1895-6 годах в с. Никольском.

СКВОРЦОВ А.В. с 1911-16 года работал в Казначействе г. Астрахани, Царевском и затем в с. Ремонтном Астраханской губ., в последнем Казначействе работал до 1918 года, с 1918 года вновь приезжает в г. Астрахань.

Будучи в Астрахани СКВОРЦОВ вращался и дружил с некими видными Астраханскими богачами б/КРУГЛИКОВЫМИ – один из них Филадельф Иванович в 1928 году в Москве проходил по делу меньшевиков и был расстрелян, второй брат бежал неизвестно когда за границу и проживает в Париже.

С Декабря 1918 года до 1921 года учился и работал <в> Астраханских художественных мастерских. С 1921 по 1922 год работал Зав. Секцией по охране памятников в г. Астрахани и с 1922 до 1923 года Зав. художественным отделом Астраханского Губполитпросвета. В Астрахани вместе в художественных мастерских того периода имел связь с художником КОТОВЫМ Петр<ом> Ивановичем.

При проверке указанных сведений, желательно выявить действительность его пребывания, службу в Астрахани, все его связи с бывшими и белоэмигрантами, роль СКВОРЦОВА в периоды белогвардейских восстаний в г. Астрахани.

(см. на обороте)

В се собранные материалы просьба без задержки выслать ДТООГПУ гор. САРАТОВ.

НАЧАЛЬНИК ДТООГПУ Р.У.ж.д.

(ИВАНОВ Н.)

За НАЧАЛЬНИКА III-го ОТДЕЛЕНИЯ

(АЛЕКСЕЕВ)

Л.д. 171.

Справка

Со стороны здоровья у гр. Скворцова А.В. имеется: катар верхушек легких, невроз сердца, малокровие с упадком питания и расстройством кровообращения (отек ног); к тяжелой физической работе не способен.

Врач Лаштанов

19 3/V 33.

8-АА.

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

по обвинению граждан: СКВОРЦОВА Александра Васильевича в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-6, 58-10, 58-11 УК РСФСР; ГОФМАН Виталия Анатольевича, ГАВРИЛОВА Константина Алексеевича, ПОПОВА Андрея Степановича, СТЕПАНОВОЙ-СКВОРЦОВОЙ Нины Степановны – в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-10 и 58-11 УК РСФСР; ЩЕГЛОВА Ивана Никитовича – по 58 п. 8, 58-10, 58-11 УК РСФСР и ЛЬВОВА Александра Ивановича – 58-10 и 121 УК РСФСР.

Дело № 6

ДТООГПУ РУжд, г. Саратов.

В процессе наблюдения среди группы работников Дирекции РУжд устанавливались подозрительные связи, на квартирах устраивались строго конспирируемые сборища, на которых обсуждались и дебатировались вопросы антисоветского и контр-революционного характера, с элементами активных повстанческих настроений и террора, направленных против представителей Советской власти и руководителей ВКПб.

Форсированными мероприятиями, по сведениям, поступающим в ДТООГПУ РУжд об указанной к.-р. деятельности, была вскрыта и ликвидирована к.-р. группировка в количестве 7 человек, состоящая исключительно из бывших людей; дворянства, купечества, царских прислужников, крупных домовладельцев и владельцев дачных участков.

Эта к.-р. группировка ставила себе основную цель – объединения всех враждебных сил и, в первую очередь, недовольных Соввластью для активной борьбы за свержение Соввласти через вооруженное восстание внутри страны и интервенцию извне.

По делу арестованы и привлечены в качестве обвиняемых 7 человек.

По существу персонального состава и практической к.-р. деятельности предварительным следствием установлено:

Активными участниками к.-р. группировки являлись: СКВОРЦОВ Александр Васильевич – сын судебного пристава, имеющий обширные связи с заграницей вообще и в частности с белыми эмигрантами, художник (л.д. 11, 132, 133 и 139).

ГОФМАН Виталий Анатольевич – из дворян, по убеждениям анархист, в прошлом пом. капитана дальнего плавания, в 1908 году получил вознаграждение в сумме 10000 рублей, учился в Германии, в 1930 году арестовывался ППОГПУ Саратов по ст. 58-11 УК, преподаватель жел.-дор. школы в Саратове (л.д. 41, 41а, 161).

ЩЕГЛОВ Иван Никитович – художник, в прошлом владелец дачных участков, при Соввласти судим за сокрытие имущества, осужден на один год принудработ, участник забастовки служащих Правления РУжд против Соввласти, арестовывался органами ОГПУ за антисоветскую агитацию (л.д. 5, 5а, 66).

ЛЬВОВ Александр Иванович – бывший техник Моботдела Дирекции РУжд, из дворян, при Соввласти судим за присвоение имущества (л.д. 25).

ПОПОВ Андрей Степанович – чертежник отдела Тяги Дирекции РУжд, крупный домовладелец, родственники раскулачены (л.д. 25, 25а, 83).

ГАВРИЛОВ Константин Алексеевич – из купцов, отец имел мануфактурный магазин в Саратове, врач жел.-дор. больницы (л.д. 46).

СТЕПАНОВА-СКВОРЦОВА Нина Степановна – из семьи банковского чиновника, была на территории белых, в старой армии работала в русском земстве, родители состояли в партии «Народной воли», эс-эровских взглядов (л.д. 48, 48а).

С первых же дней Октябрьской Революции СКВОРЦОВ А.В., СТЕПАНОВА-СКВОРЦОВА Н.С., ПОПОВ А.С., ГОФМАН В.А., ЩЕГЛОВ И.Н. встали на путь непримиримой враждебности к Соввласти. Эта враждебность определялась, главным образом, из ненависти к Соввласти, отнявшей у них привилегированное положение и богатство (л.д. 41а, 48а, 66а, 69, 118).

По существу своих политических взглядов на Советскую власть обвиняемые показали:

СКВОРЦОВ:

«Мое отношение к Советской власти уже не изменялось к лучшему, а наоборот – год от года все ухудшалось и становилось все более и более резко отрицательное» (л.д. 69).

«ГОФМАН часто мне рассказывал о своей привольной и сытой жизни, о своих путешествиях по морям и океанам, о своих мечтах, разрушенных революцией. Во всех этих разговорах сквозило недовольство и раздражение» (л.д. 118).

Обвиняемый ГОФМАН, подтверждая показания СКВОРЦОВА о своих начальных и последующих взглядах на Советскую власть, прямо заявляет:

«Вообще, как я указал выше, по своим убеждениям противник всякой власти, в том числе и Советской власти» (л.д. 54а).

Обвиняемая СТЕПАНОВА-СКВОРЦОВА по политическим убеждениям разделяла программу Партии социалистов-революционеров, по этому поводу показывает:

«Я мыслила, что крестьянство – основной класс, который, возможно, сумеет сделать такую Россию, о которой я мечтала, я симпатизировала классу крестьянства» (л.д. 48а).

Приобщенные к настоящему следственному делу рукописи, обнаруженные при обысках и принадлежащие ПОПОВУ А.С., ГАВРИЛОВУ К.А. и СТЕПАНОВОЙ-СКВОРЦОВОЙ Н.С. заключают в себе явно к.-р. содержание: «О убитой большевиками свободы, о разорении буржуазии, о необходимости передачи власти партии крестьянства, о заплеванной и растерзанной России и политическое «КРЕДО» анархизма» (л.д. 29, 63, 64, 104).

Исходя из предпосылок идеологической враждебности к Соввласти и готовности к активной к.-р. борьбе, обвиняемый СКВОРЦОВ А.В. вошел в контр-революционную организацию, ставившую себе целью объединение всех враждебных сил внутри страны.

В эту к.-р. организацию СКВОРЦОВ был завербован в 1930 году находившимся в ссылке в Саратове неким ЯКОВЛЕВЫМ Леонидом Дмитриевичем (л.д. 72, 72а, 73).

По этому поводу обвиняемый СКВОРЦОВ показывает:

«В 1930 году я познакомился с высланным из Москвы – ЯКОВЛЕВЫМ Леонидом, отчества не знаю… Он стал говорить о том, что необходимо организовываться, создавать организации, в которые могли бы объединиться люди, одинаково мыслящие...» (л.д. 72, 73а).

В последующих встречах СКВОРЦОВ и ЯКОВЛЕВ разрабатывали методы вербовки и глубокой конспирации к.-р. организации, строя ее по принципу «цепочки», при этом СКВОРЦОВ получил от ЯКОВЛЕВА установку на дальнейшее расширение к.-р. организации, с конкретными заданиями объединения в нее недовольных Соввластью, с тем, чтобы подготавливать кадры для активной борьбы с Соввластью.

СКВОРЦОВ в своих показаниях об этом говорит:

«...Он, ЯКОВЛЕВ, опять начал говорить о том, что необходимо вступать в организацию, я ему ответил, что ведь существуют разные организации и разные преследуют цели. Он ответил, что это правильно, что теперешние организации преследуют одну цель – объединение недовольных, так как для другого чего-либо еще время не пришло. После этого он стал меня уговаривать, чтобы и я вошел в организацию. Я ему сказал: что-же я там должен делать, он мне ответил, что нужно разъяснять, во-первых, что в организации состоять теперь не страшно, во-вторых о том, что это необходимо, если человек хочет жить по-человечески и работать так, как ему хочется» (л.д. 73).

Член к.-р. организации ЯКОВЛЕВ Леонид Дмитриевич из гор. Саратова выехал в гор. Москву в 1931 году. Принятыми мерами ЯКОВЛЕВ неустановлен и ответа из ТООГПУ о результатах нашего запроса – не получено, почему ЯКОВЛЕВА допросить, а также и привлечь по настоящему делу – не представилось возможным (л.д. 153).

СКВОРЦОВ, будучи завербован в к.-р. организацию ЯКОВЛЕВЫМ и имея обширные связи, преимущественно, среди лиц, враждебно настроенных против Соввласти, – приступил к созданию к.-р. группировки, являясь ее вдохновителем и руководителем, вербуя и объединяя в таковую идейно-родственные им кадры.

Таким путем в к.-р. группировку вошли; ЛЬВОВ, ПОПОВ, ЩЕГЛОВ, ГОФМАН, ГАВРИЛОВ, СТЕПАНОВА-СКВОРЦОВА, которая оформилась в 1930 г. (л.д. 50, 56, 73а, 76, 84, 108).

Касаясь метода вербовки и практической подготовки лиц к объединению в к.-р. группировку, СКВОРЦОВ показывает:

«...Благодаря моих к.-р. разговоров, я сагитировал в отрицательном отношении Советской власти: ЛЬВОВА Александра Ивановича...».

«...Я узнал, каких взглядов в политическом отношении является ПОПОВ...».

«Разговаривая с ним (с ПЧЕЛИНЦЕВЫМ) о к.-р. организациях вообще, привил ему взгляд о необходимости вступления в какую-либо организацию...» «В этих организациях члены друг друга не знали, а знают одного или двух, максимум, лиц, в такие организации вступают и молодежь и старики, и, в подтверждение своих слов, я ему сказал... И я сам состоял в организации, в которой знал двух лиц и один из них дал мне небольшое задание» (л.д. 73а, 76).

Допрошенные по этому же вопросу обвиняемые: ЛЬВОВ, ЩЕГЛОВ и свидетель ПЧЕЛИНЦЕВ показали:

ЛЬВОВ: «СКВОРЦОВ стремился объединить лиц, недовольных существующим строем, проводить среди них систематическую к.-р. пропаганду, для того, чтобы на случай переворота иметь группу к.-р. настроенных людей, на которых можно опереться... В конце декабря м-ца 1932 г. СКВОРЦОВ спросил меня, что из себя представляет ПОПОВ, когда я охарактеризовал ПОПОВА, СКВОРЦОВ попросил меня познакомить его с ПОПОВЫМ под предлогом посмотреть у него фотоснимки и аппараты, я согласился и знакомство состоялось...» (л.д. 50а).

ЩЕГЛОВ: «СКВОРЦОВ с такой хитростью и энергией сумел проводить свои к.-р. взгляды, что мог действовать на других лиц, в том числе и на меня, старался привлекать на свою сторону недовольных. Таким путем создавал группу единомышленников для свержения Советской власти» (л.д. 66а).

Одновременно обвиняемый ЩЕГЛОВ И.Н. в своих показаниях указывает на свою непосредственную связь с членом к.-р. организации ЯКОВЛЕВЫМ:

«Я, ЩЕГЛОВ И.H., действительно встречал в канцелярии техникума ЯКОВЛЕВА, имя и отчество его я не знаю, сколько раз я встречался о ЯКОВЛЕВЫМ – припомнить не могу» (л.д. 102).

В порядке подготовки твердых членов к.-р. организации, обвиняемый СКВОРЦОВ требовал строгой конспирации и при арестах организацию не раскрывать. По этому поводу свидетель ПЧЕЛИНЦЕВ показал:

«...Он (СКВОРЦОВ) особенно злобно говорил о лицах, состоящих в организации, которые оказались малодушными и при своих арестах выдают к.-р. организацию, но все равно всю организацию не могут, а погибнет только всего несколько человек и, таким образом, организация вся не раскроется» (л.д. 146а).

Допрошенные по существу состава к.-р. группировки обвиняемые: СКВОРЦОВ, ГОФМАН показали:

СКВОРЦОВ: «В этих к.-р. разговорах принимали участие следующие: Я, СКВОРЦОВ, ГОФМАН Виталий Анатольевич, ЛЬВОВ Александр Иванович... ГАВРИЛОВ Константин и Владимир, ЩЕГЛОВ Иван Никитович и моя жена – Нина Степановна СТЕПАНОВА-СКВОРЦОВА. Наши к.-р. разговоры происходили на квартирах: моей, СКВОРЦОВА, ГОФМАН и ЛЬВОВА» (л.д. 68).

ГОФМАН: «Моя квартира представляла собой характер конспиративной квартиры для всяких и всех разговоров к.-р. порядка, она же – эта моя квартира носила или вернее служила местом явок лиц с явно к.-р. взглядами, как-то: СКВОРЦОВА Александра Васильевича, ЩЕГЛОВА Ивана Никитовича, ЛЬВОВА Александра Ивановича... ГАВРИЛОВА Константина Алексеевича. Обычно у меня, под предлогом просмотра книг моей собственной библиотеки по искусству, собирались в разное время по 2, 3 и 4 человека, в частности собирались и бывали неоднократно вое упомянутые мною выше лица... В моей квартире происходили открыто, без стеснения, всякие к.-р. разговоры, открыто обсуждались вопросы о путях и возможностях свержения Соввласти (л.д. 97).

Аналогичные показания о составе, целях к.-р. группировки и проводимых к.-р. сборищах, дают в своих показаниях и обвиняемые: ЛЬВОВ А.И., ЩЕГЛОВ И.Н., СТЕПАНОВА-СКВОРЦОВА Н.С. и ГАВРИЛОВ К.А. (л.д. 59, 61 и 108).

Обвиняемый ПОПОВ, примкнувший к к.-р. группировке зимой 1932 года, отрицает свое участие в проводимых сборищах, но не отрицает факт связи со СКВОРЦОВЫМ и ЛЬВОВЫМ и состоявшемся сборище у него на квартире (л.д. 84).

С оформлением к.-р. группировки, члены ее: СКВОРЦОВ, ГОФМАН, ЩЕГЛОВ, СТЕПАНОВА-СКВОРЦОВА, ГАВРИЛОВ, имея вполне оформленные и разработанные свои к.-р. политически установки, поставили перед собой задачу:

1. Активной борьбы с Советской властью, путем вооруженного восстания и интервенцией извне свергнуть Соввласть;

2. Проведения террористических актов против представителей Советского Правительства и руководителей ВКП(б);

3. Агитации и пропаганды против всех проводимых мероприятий Советской власти;

4. Дискредитации Советской власти в глазах рабочих масс за границей, путем пересылки специальных фотоснимков;

5. Передачи за кордон политических настроений рабслужащих;

6. Шпионажа в пользу иностранных государств (л.д. 50, 54, 66, 68а, 74, 84, 97а, 119, 103, 120, 122, 142а, 144а, 145, 145а, 146, 147).

О политических установках к.-р. группировки и практической к.-р. деятельности, обвиняемые в своих признаниях показывают:

СКВОРЦОВ: «...сходились на том, что план (5-ка) нереален, что мы не можем его не только перевыполнить, но даже, хотя бы, выполнить. Мы считали, что перегнать капиталистические страны с их наисовершеннейшей техникой мы не можем, с тем отсталым оборудованием в техническом отношении страны и вообще низким культурным уровнем страны. Что эти темпы непомерно высоки для нашей страны и что такой широкий размах приведет к кризису (л.д. 119а).

ГОФМАН: «Говоря о себе, как о большом знатоке русского крестьянина – показывает: «…Рассматривая вопрос коллективизации сельского хозяйства и как метод, принятый Советской властью – развертывание и организация колхозов – неудачный и я считаю, что в результате этого наше сельское хозяйство упало, из колхозов наблюдается бегство. Я отчетливо убежден, что в крестьянине крепко сидит натура собственника, и, по-моему, сейчас гораздо быстрее и лучше бы стало развиваться сельское хозяйство по путям индивидуального хоз-ва (л.д. 54).

Члены к.р. группировки: СКВОРЦОВ, ПОПОВ, ЛЬВОВ, ЩЕГЛОВ, ГОФМАН, СТЕПАНОВА-СКВОРЦОВА, ГАВРИЛОВ, твердо следуя своим к.р. политическим целям, систематически на своих сборищах, в бешенной злобе, критиковали проводимые мероприятия Соввластью, вели пропаганду враждебного обвинения Советского Правительства и ее руководителей, предвещая Соввласти несостоятельность перед трудящимися и доведение страны до кризиса, при этом особую ненависть все члены к.р. группировки направляли на вождя ВКП/Б/ тов. СТАЛИНА (л.д. 68, 68-а, 120, 69-121-а).

Подтверждая конкретные факты а/с и к.р. пропаганды и обсуждаемых вопросов на сборищах, обвиняемые: ГОФМАН, ЛЬВОВ, ПОПОВ, ЩЕГЛОВ показали:

ГОФМАН: «У меня на квартире обсуждались темы и разговоры велись в таком духе: «Политика Сталина ведет страну к нищете и разорению, этот взгляд разделял я ГОФМАН (л. д. 57-а)

ЛЬВОВ: «Видя плохое экономическое состояние страны, я стал верить в то, что при другом Правительстве жить будет действительно лучше... (л.д. 51).

ПОПОВ: «Начиная с 1930 г., я опять стал разделять к.р. взгляды в кругу своих знакомых: ЛЬВОВА А.И., СКВОРЦОВА А.В., моего брата ПОПОВА... Я неоднократно стал высказывать недовольства на экономическую политику Советской Власти, которые сводились к следующему: крестьян разорили, принуждают входить в колхозы, население голодает, хлеба нет... в общем я опять стал такого мнения, что за счет полуголодных живут отдельные лица» (л.д. 84).

ЩЕГЛОВ: «Я высказывал мысль, что со словами ЛЕНИНА – «каждая кухарка должна уметь управлять государством» – я не согласен, так как управлять государством могут только люди с государственными способностями... Не согласен я также со словами ЛЕНИНА: «Учиться, учиться и учиться» – так как в этой мысли не нахожу ничего нового, ранее эта мысль говорилась по-другому: «ученье свет, а неученье тьма» отсюда особой гениальности ума ЛЕНИНА – я не вижу» (л.д. № 66а)

Обвиняемые: СКВОРЦОВ А.В., СТЕПАНОВА-СКВОРЦОВА, ГАВРИЛОВ в своих показаниях признали, что a/с и к.р. пропаганда группировкой была направлена на обвинение Советской Власти и особенно тов. СТАЛИНА (л.д. 25а, 42-а, 50, 54, 61, 68-а, 107, 108, 121-а, 122, 134).

Активные члены к.р. группировки: ЩЕГЛОВ, СКВОРЦОВ, ГОФМАН разрабатывали и ставили в порядок дня вопрос подготовки террористических актов против тов. СТАЛИНА, членов Совправительства и вообще против коммунистов (л.д. 66-а, 122-а, 126).

Допрошенный по существу вопроса подготовки тер.акта, обвиняемый ЩЕГЛОВ показал:

«Мое возмущение дошло до того, что в группе своих единомышленников, я сказал: «не только СТАЛИНА нужно расстрелять, но и всех их нужно перевешать, под словом всех я понимал руководителей Советской Власти... (л.д. 66-а).

Обвиняемый СКВОРЦОВ, уточняя моменты выступлений с вопросами явного террористического порядка со стороны второго члена группировки ГОФМАН в своих показаниях добавил:

«ГОФМАН еще больше стал горячиться и говорить, что он бросится на какую-нибудь сволочь, тут он подразумевал коммуниста и перегрызет ему горло, а потом пусть и его убьют» (л.д. 120а)

«По вопросу руководства я СКВОРЦОВ – выражал мнение, что могло бы случиться, если тов. СТАЛИН умер или его убили я выражал в следующем виде, что СТАЛИНА могли бы заменить прежние вожди партии, как то: Троцкий, Бухарин и др. (л.д. 68-а)

Наряду с этим, одним из постоянных и центральных вопросов, почти при всех к.р. сборищах, руководитель группировки СКВОРЦОВ и остальные члены систематически и глубоко разрабатывали вопрос о путях и методах свержения Советской Власти, останавливаясь, главным образом, на необходимости вооруженного восстания внутри страны, одновременно чаяли на близость интервенции извне, обеспечивающей успех свержения Соввласти (л.д. 54, 69, 74-а, 95, 97, 97а, 98, 108, 121-а).

Обвиняемый ГОФМАН по этому поводу показал:

«ГАВРИЛОВ К.А. выказывался и держался мнения, что Советская власть может быть свергнута только путем интервенции... эту точку зрения поддерживал ЩЕГЛОВ и СКВОРЦОВ... я, ГОФМАН, среди кого – точно не помню, но среди большинства присутствующих и бывающих у меня на квартире, высказывал и стоял на точке зрения, что для свержения Соввласти нужно, возможно и осуществимо, путем внутреннего восстания в СССР, на почве экономических осложнений и плюс к тому – война ускоряет свержение Соввласти. Против этой моей точки зрения о свержении Соввласти возражений я со стороны присутствующих не встречал. ЩЕГЛОВ Иван Никитович и СКВОРЦОВ А.В. стояли на точке зрения и проповедываний наиболее активно прямое вооруженное восстание, как путь избавления от Советской власти» (л.д. 97а).

Обвиняемый СКВОРЦОВ, касаясь персональных лиц, участвующих при обсуждении вопроса о свержении Соввласти, дополняет показания ГОФМАНА следующим:

«При разговорах к.-р. характера, в которых принимали участие, в развое время, следующие лица: я, СКВОРЦОВ Александр Васильевич, моя жена СТЕПАНОВА-СКВОРЦОВА Нина Степановна, ГОФМАН Виталий Анатольевич, Владимир и Константин ГАВРИЛОВЫ, ЩЕГЛОВ Иван Никитович, ЛЬВОВ Александр Иванович, – выражались способы и методы, посредством которых можно было избавиться от Советской власти... восстание внутри страны, как метод, выдвигал я» (л.д. 74, 74а).

Члены к.-р. группировки: ЛЬВОВ, ЩЕГЛОВ, ПОПОВ, ГАВРИЛОВ и СТЕПАНОВА-СКВОРЦОВА выставляли и обсуждали новые варианты, в результате которых можно было бы избавиться им от Советской власти, в частности останавливались на вопросах, что «экономические» затруднения обеспечат кризис в стране, а отсюда крах и смена власти; внутри партийные разногласия и антипартийные группировки приведут к развалу Партии и краху Соввласти» (л.д. 56, 61, 118а, 127а).

Обвиняемый ЛЬВОВ, подтверждая свою причастность, а также и участие в разработке вопроса свержения Соввласти, – показывает:

«Скорее бы война, тогда легче будет свергнуть Соввласть, при другом правительстве не будет такого угнетения, как теперь, жизнь будет совершенно другая…» (л.д. 50).

Обсуждая методы свержения Соввласти вооруженным восстанием, участники группировки дебатировали вопрос о приемниках новой власти и каких форм политических должно быть новое правительство. На этот счет обвиняемый ЛЬВОВ показывает:

«Конкретно, какое правительство должно будет сменить существующий отрой, от СКВОРЦОВА я не слыхал, но упор он делал на такое правительство, при котором могли бы жить хорошо все классы, особенно крестьянство, которое более всех угнетаемо при Советской власти» (л.д. 50).

Свидетель ПЧЕЛИНЦЕВ об активной повстанческой настроенности группировки и, главным образом, ее руководителя СКВОРЦОВА, на допросе показал:

«Он, СКВОРЦОВ, далее в моем присутствии говорил, что теперь, как никогда, нужно стараться сбросить гнет большевиков, который висит над нами вот уже 15 лет и что в освобождении русского народа от советских бандитов учувствуют старики и даже женщины...» (л.д. 146).

СКВОРЦОВ А.В., владея языком эсперантом, свою международную связь с заграницей использовал в к.-р. целях и в практической своей к.-р. деятельности занимался шпионажем в пользу иностранных государств, собирая сведения о железнодорожном транспорте, которые сообщал ему член к.-р. группировки ЛЬВОВ. По этому поводу обвиняемый ЛЬВОВ показывает:

«Практическая моя помощь в к.-р. группе СКВОРЦОВА заключалась в том, что я передавал СКВОРЦОВУ сведения такого характера: о разоружении жел.-дор. транспорта, о недостаче подвижного состава, о недостаче строительных материалов по ремонту, о недостаче штата служащих в Дирекции и линии и их плохой трудоспособности и квалификации, об увеличении случаев крушений поездов, об уменьшении движений поездов и закрытии отдельных разъездов. Такими сведениями СКВОРЦОВ интересовался, когда же СКВОРЦОВ узнал, что я временно работаю в Моботделе Дирекции РУжд (осень 1932 г.), то спросил меня, что я там делаю, я ответил: «Чертил спешно графики движения воинских поездов...» (л.д. 51).

Обвиняемый СКВОРЦОВ, подтверждая показания ЛЬВОВА, пытается отрицать свою шпионскую деятельность (л.д. 140а, 124а 125), но свидетельскими показаниями гр. ПЧЕЛИНЦЕВА достаточно изобличается. Так в своих показаниях свидетель ПЧЕЛИНЦЕВ утверждает:

«Мне помнится случай, когда между нами шел разговор об этой (иностранной) переписке, он (СКВОРЦОВ) особенно восхвалял жизнь за границей, при этом старался всячески дискредитировать коммунистические партии не только в СССР, но и за границей и, как он тогда говорил, что он получил письмо от одного учителя из Америки, который ему в письме, и, как говорил мне СКВОРЦОВ – особо зашифрованным порядком, сообщил, что в Америке коммунистическую партию составляют: пять жидов, 10 хулиганов и 100 русских агитаторов-дармоедов и что рабочие за границей считают для себя позором говорить даже о коммунистической партии. Я припоминаю момент в этом разговоре, когда он, касаясь вопроса зашифрованной переписки с друзьями из заграницы сказал, что для этой цели у него есть условные знаки, которые никто не может расшифровать и кроме того, все письма, носящие характер секрета и к.р. содержания с целью, чтобы их не обнаружили в ССОР и не прочитали – он СКВОРЦОВ их посылает со специальными людьми, преимущественно через приезжающих иностранных артистов цирковых в СССР». (л.д. 144а)

Тот же свидетель прямо указывает, что СКВОРЦОВ свою шпионскую деятельность сосредотачивал на следующих моментах:

«В Феврале м-це СКВОРЦОВ, касаясь своей к.р. деятельности, указал, что его дело – освещать жизнь в городе, но главным образом его интересуют очереди громадные обираловка на вокзале с продуктами, я заснимаю разрушение нашей культуры и, кроме, особенно подчеркнул, что их интересуют катастрофы и крушения на транспорте» (л.д. 157).

Обвиняемый СКВОРЦОВ наряду с обширной связью с заграницей, а также белыми эмигрантами: КРУГЛЯКОВЫМ и ОЛЬХОВЫМ, завязывал знакомство с иностранцами, находящимися в СССР, был осведомлен о всех приезжающих иностранных артистах в Саратов и, кроме того, специально занимался выяснением лиц, выезжающих за границу из Советского Союза (л.д. 132, 141а, 143, 145а).

По моментам связей с заграницей и шпионажем, СКВОРЦОВ упорно не сознаваясь, пытается давать исключительно уклончивые показания:

«Я не отрицаю факта, шедшего между мною и одним иностранным артистом переговора, фамилии которого я не знаю. Встреча с указанным иностранным у меня состоялась в магазине «Фоторадиоспорт»… я припоминаю, что в это же время он и в нашей беседе приводил сравнение жизни, насколько мне помнится, рабочих заграницы и СССР и указывал, что в материальном отношении рабочие заграницы находятся лучше, чем в СССР... был ли я осведомлен об этих немецких иностранных артистах или артистках и вел ли я о них и о месте нахождения, разговора не помню... Моего разговора о том, что меня интересуют очереди, разрушения, обираловка и крушения на транспорте – я не помню, но при этом подтверждают факт моего разговора со ЛЬВОВЫМ А.И., который происходил на тему об одном из двух крушений на РУжд». (л.д. 141, 141а и 142а).

При обыске на квартире у СКВОРЦОВА обнаружены: его личная рукопись, содержащая в себе сведения о взрывах заводов, покушениях на вождей ВКП(б), об убийствах работников ГПУ, групповые фотоснимки работников ППОГПУ по НВК Саратов, фотокарточки разбираемых церквей в гор. Саратове, фотоснимки полуразрушенных и ветхих зданий, улиц, используемые им в целях дискредитации Соввласти.

По существу предъявленных вещественных доказательств обвиняемый СКВОРЦОВ показал:

«Я, СКВОРЦОВ А.В., действительно ходил по гор. Саратову и фотографировал имеющимся у меня аппаратом... подбор объектов к фотосъемке я производил так: что меня интересовало, то я и снимал... фотоснимки разрушаемых я проявил и отпечатал, в каком количестве я их отпечатал – я не помню... обнаруженные у меня в значительном количестве фотокарточки при обыске на квартире, преимущественно фотоснимки действительно отражали улицы, районы и здания гор. Саратова в ветхом состоянии... фотографию крушения с трамваем действительно заснимал я, при этом цель моей съемки – снять как происшествие... засъемка стоящей очереди у Крытого рынка произведена мною» (л.д. 142).

НА ОСНОВАНИИ ВЫШЕИЗЛОЖЕННОГО И ИМЕЮЩИХСЯ МАТЕРИАЛОВ СЛЕДСТВИЯ – ОБВИНЯЮТСЯ:

1. СКВОРЦОВ Александр Васильевич, 1894 г.р., происходит из села Никольского, Астраханского района НВК, сын судебного пристава, русский, гр. СССР, художник-график НемГИЗ’а, женат, адрес местожительства до ареста: Саратов, Обуховский переулок 9 кв. 1, имеет связь с бело-эмигрантами (л.д. 60, 132, 133).

В ТОМ, что состоя в к.р. организации, выполнял ее задания, являлся организатором и вдохновителем к.р. группировки, ставившей себе целью свержение Соввласти, завербовал в к.р. группировку: ЛЬВОВА, ЩЕГЛОВА и ПОПОВА, активно проводил систематическую к.р. пропаганду против всех проводимых мероприятий Соввласти, активный участник и организатор к.р. сборищ, на которых призывал к активной борьбе с Соввластью, распространял к.р. слухи, дискредитировал враждебно правительство Соввласти, международное эсперантское право использовал в к.р. целях, сообщал сведения и фотоснимки за границу с целью дискредитации Соввласти, через устанавливаемые связи с иностранцами, занимался шпионажем, собирал сведения о состоянии транспорта (л.д. 69, 72, 66, 70, 68а, 74а, 97а 119, 124, 125) т.е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58-6, 58-10 и 58-11 УК РСФСР.

СОЗНАЛСЯ ЧАСТИЧНО.

2. ГОФМАН Виталий Анатольевич, <арестован> 11/II-33 г. из дворян, 1874 года рождения преподаватель жел. дор. школы ст. Саратов II, беспартийный, русский гр. СССР, образование высшее, учился в Германии в Мюнхене, женат, на иждивении жена и дочь 6 лет, адрес местожительства: Саратов Мало-Сергиевская 67 кв. 3, по убеждению анархист, в 1930 году арестовывался ПП ОГПУ по НВК, обвинялся по ст. 58-11 УК, до революции – пом. капитана дальнего плавания, брат – белый эмигрант, проживает во Франции, как офицер царской армии, во время революции бежал из-под расстрела (л.д. 41, 41-а, 100, 100-а, 151).

В ТОМ, что являясь непримиримым врагом Советской Власти, по своим убеждениям примкнул к к.р. группировке, свою квартиру, как конспиративную, предоставлял для к.р. явок и сборищ, активно участвовал в сборищах к.р. группировки и вел пропаганду против всех мероприятий Соввласти, дискредитировал Советскую Власть и ее Правительство на сборищах активно выступал за вооруженное восстание и свержение Советской власти, высказывал необходимость террористических актов против коммунистов (л.д. 54, 54-а, 57, 97, 97-а, 122) т.е. в преступлениях предусмотренных ст. ст. 58-10, 58-11 УК РСФСР.

СОЗНАЛСЯ.

3. ЩЕГЛОВ Иван Никитович <арестован> 8/II-33 г. 1882 года рождения, из мещан гор. Пензы, русский, беспартийный, холост, гр-н СССР художник – преподаватель ветеринарного Рабфака, до ареста проживал гор. Саратов Советская ул. кв. 3, в 1929 году судим за укрывательство имущества, осужден на один год принудработ, в 1931 году арестовывался органами ОГПУ за а/с агитацию, участник к.р. саботажа Правления Р.У. ж.д. против Соввласти (л.д. 5, 24, 66, 161) в прошлом владелец дачных участков. Советская 43 кв 3.

В ТОМ, что являлся активным членом к.р. группировки, возглавляемой СКВОРЦОВЫМ, участвовал на проводимых к.р. сборищах, систематически вел антисоветскую и к.р. пропаганду против проводимых мероприятий Соввласти, на сборищах активно выступал за вооруженное восстание, с целью свержения Соввласти, питая непримиримую ненависть к членам правительства Соввласти, на к.р. сборищах говорил о необходимости методами террора бороться против Соввласти и ее вождей (л.д. 66, 68, 97, 97-а), т.е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58-10, 58-11 УК РСФСР

СОЗНАЛСЯ.

4. ЛЬВОВ Александр Иванович, <арестован> 8/II-33 г. 1873 года, из дворян гор. Саратова, русский, беспартийный, бывший чертежник отдела движения Дирекции Р.У. ж.д., в настоящее время инвалид 3-й группы, женат, на иждивении жена, гр-н СССР, судим за присвоение имущества (л.д. 25).

В ТОМ, что будучи враждебно настроенным к Соввласти, примкнул к к.р. группировке, возглавляемой СКВОРЦОВЫМ, участвовал в к.р. сборищах и проводил а/с и к/p пропаганду против проводимых мероприятий Соввласти, участвовал в разработке вопроса свержения Советской Власти, передавал сведения о состоянии транспорта СКВОРЦОВУ, работая в Моботделе, разглашал сведения, не подлежащие оглашению (л.д. 50, 50а, 51, 59, 70), т.е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58-10, 58-11 и 121 УК РСФСР.

СОЗНАЛСЯ.

5. ПОПОВ Андрей Степанович, <арестован> 11/II-33 г. 1883 г.р., из крестьян Рязанской губ., Спасского уезда, с. Тырковская слобода, русский, б/п, чертежник отдела Тяги Дирекции РУжд, гр. СССР, окончил Саратовское городское училище, женат, на иждивении жена, до ареста проживал: Чернышевская ул., дом № 41, крупный домовладелец, имеет три дома, родственники раскулачены (л.д. 25, 25а, 83). Черн<ышевская> 41. к 1 23.VI.47 гр.

В ТОМ, что являясь враждебно настроенным к Соввласти, примкнул к к.-р. группировке, возглавляемой СКВОРЦОВЫМ, участник к.-р. сборищ, систематически вел пропаганду против проводимых мероприятий и Соввласти, в своей пропаганде преследовал цель – свержение Советской власти (л.д. 70а, 84), – т.е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58-10, 58-11 УК РСФСР.

СОЗНАЛСЯ.

6. ГАВРИЛОВ Константин Алексеевич, <арестован> 11/II-33 г. 1892 г.р., уроженец гор. Саратова, происходит из семьи купца, родители владели мануфактурным магазином, по соц. положению сам служащий, врач-акушер жел.-дор. больницы ст. Саратов-II, б/п, гр. СССР, русский, окончил медфак Саратовского университета, женат, жена работает преподавателем, имеет двух детей (л.д. 46).

В ТОМ, что будучи враждебно настроенным к Соввласти, примкнул к к.-р. группировке, возглавляемой СКВОРЦОВЫМ, участвовал в проводимых сборищах, инициатор пропаганды свержения Соввласти через интервенцию, автор политического «КРЕДО» – анархизма (л.д, 60, 68, 104, 108)» т.е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58-10, 58-11 УК РСФСР.

СОЗНАЛСЯ.

7. СКВОРЦОВА-СТЕПАНОВА Нина Степановна, <арестована> 8/II-33 г. 1894 г.р. из семьи банковского чиновника гор. Саратова, русская, б/п, ст. экономист 1-го Госстройтреста, образование высшее, гр. СССР, замужем, имеет сына 6 лет, с 1917 по 1920 г. была на территории белых, по убеждениям разделяет эс-эровскую программу, родителе состояли в партии «Народной води» (л.д. 48, 48а). Обух пер 9. к. 1. Экономист.

В ТОМ, что будучи враждебно настроенной к Соввласти, принимала активное участие и систематически выступала на к.р. сборищах о пропагандой против проводимых мероприятий Соввласти, участвовала в разработке вопроса свержения Соввласти (л.д. 48а, 63, 128) т.е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58-10, 58-11 УК РСФСР

СОЗНАЛАСЬ ЧАСТИЧНО.

Настоящее дело подлежит направлению на внесудебное рассмотрение Коллегии ОГПУ.

Уполномоченный 3-го Отделения

ДТООГПУ РУжд (АЛЕКСЕЕВ)

СОГЛАСЕН: Начальник 3-го Отделения ДТООГПУ (БРЮХАНОВ)

УТВЕРЖДАЮ: НАЧАЛЬНИК ДТООГПУ Р.У. ж.д. (ИВАНОВ Н.)

Обвинительное заключение составлено 1 мая 1933 г.

СПРАВКА: 1. Вещественные доказательства, отобранные при обыске, фотоснимки, дневник, алфавит адресов закордонных связей прилагаются отдельным пакетом.

2. Обвиняемые: ЩЕГЛОВ И.Н., СКВОРЦОВ А.В., СКВОРЦОВА-СТЕПАНОВА Н.С., ЛЬВОВ А.И., – содержатся под стражей при Сардомзаке с 8-го Февраля 1933 года, ГАВРИЛОВ А.С., ПОПОВ А.С., ГОФМАН В.А. – содержатся под стражей при Сардомзаке с 11 Февраля 1933 года.

3. Арестованная по настоящему делу ПЛОТНИКОВА Зоя Константиновна за недостаточностью данных из-под стражи освобождена и дело в отношении ее прекращено.

Уполномоченный ДТООГПУ РУжд (АЛЕКСЕЕВ)

С обв. заключением

о направлении дела в

Коллегию ОГПУ

Согласен

5/V-33 г. прокурор подпись

Л.д. 194.

Выписка из протокола

Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 28 мая 1933 г.

СЛУШАЛИ:

ПОСТАНОВИЛИ: доп. 2

37. Дело № 4964 по обв. гр. СКВОРЦОВА Александра Васильевича, ГОФМАНА Виталия Анатольевича и др. в числе 7-ми чел. по 58/10 ст. УК.

1. СКВОРЦОВА Александра Васильевича,

2. ГОФМАНА Виталия Анатольевича,

3. ЛЬВОВА Александра Ивановича,

4. ПОПОВА Андрея Степановича – выслать через ППОГПУ в Казахстан, сроком на ТРИ года, сч. срок: СКВОРЦОВУ и ЛЬВОВУ – с 7/II-33 г. ГОФМАНУ и ПОПОВУ с 11/II-33 г. Направить этапом.

5. ЩЕГЛОВА Ивана Никитьевича – заключить в исправтрудлагерь сроком на ТРИ года. Приговор считать УСЛОВНЫМ, из-под стражи его ОСВОБОДИТЬ.

6. СКВОРЦОВУ-СТЕПАНОВУ Нину Степановну – приговорить к принудработам, сроком на ОДИН год. Приговор считать УСЛОВНЫМ, из-под стражи ее ОСВОБОДИТЬ.

Дело в отношении гр:

7. ГАВРИЛОВА Константина Алексеевича – за смертью обвиняемого ПРЕКРАТИТЬ.

Дело сдать в архив.

Секретарь Коллегии ОГПУ подпись

Галерея

Куприянов В.А., Скворцов А.В., Бобров Б.П., Ткаченко В. в доме Скворцова, 1950-е гг.

Публикации

А. В. Скворцов. Саратов [Текст]. - [Ленинград] : [Художник РСФСР], [1962]

Автор: Валентина Завьялова

Среди большого интересного коллектива художников Саратова вот уже более тридцати пяти лет живет и работает Александр Васильевич Скворцов. Скворцов родился в 1894 году в Астраханской области. Первоначальное художественное образование получил в частной студии И.А. Власова в Астрахани, затем до 1921 года учился в астраханских Высших государственных художественных мастерских у живописца П.И. Котова. В 1923 году по командировке Союза работников искусств был направлен в Саратовский художественно-промышленный институт, в котором учился у педагогов В.М. Юстицкого и П.С. Уткина.

Получив диплом живописца, Скворцов не углубляется в изучение искусства живописи, а проявляет большой интерес к офорту и начинает снова учиться, сначала – по книгам, а затем практически. В течение двенадцати лет напряженной работы он освоил технику гравирования во всем ее многообразии.

С 1924 года и по сегодняшний день Скворцов – постоянный и непременный участник выставок в Саратове, а с 1928 года его работы часто экспонируются на республиканских и всесоюзных художественных выставках, а также за рубежом. В 1958 году один из лучших его офортов «Тихое утро» (1957) был показан в числе многих произведений, представлявших на Всемирной выставке в Брюсселе советское изобразительное искусство. За работы, показанные на выставках, Скворцов был награжден семью дипломами.

Скворцов родился, учился и всю свою жизнь прожил на Волге. Свое тонкое искусство офортиста он посвятил великой русской реке. Жизнь Поволжья нашла многообразное выражение в творчестве художника.

За более чем три десятилетия творческой деятельности Скворцов создал около тысячи различных произведений. Основным его жанром является пейзаж. Скворцов постоянно ищет выразительные средства. Изучив на практике технику офорта, он использовал крепко усвоенные приемы для совершенствования формы. Скворцов открыл для себя широкие возможности цветного офорта. Работы художника привлекают артистичностью манеры, многообразием приемов, живописностью.

Они интересны по образному восприятию пейзажа, очень выразительны по композиции. Скворцов хорошо передает конкретный характер природы, но не бесстрастно, протокольно точно, а образно, эмоционально раскрывая ее состояние. Мягкая зима, глубокий снег, избушка в запорошенном лесу – таков несколько традиционный пейзаж «Академическая дача» (1953, сухая игла). А вот другой образ – «Волга зимой» (1954, цветной офорт, акватинта). Высокий лесистый берег, Волга, покрытая льдом, и огромное небо создают впечатление большого, уходящего вдаль пространства. В офортах «Жаркий полдень» (1951) и «Летний день» (1952, сухая игла) – выразительно передано состояние природы. Первый пейзаж рассказывает о летнем полдне. Высоко стоит палящее солнце, все вокруг словно плавится в его жгучих лучах. И, несмотря на то, что в пейзаже изображены и густая зелень, и прозрачная вода, кажется, что нигде нет прохлады, что некуда спрятаться от зноя. Пейзаж говорит о большой наблюдательности автора, об остроте его восприятия.

Иное в «Летнем дне». В нем убедительно передано ощущение теплого мягкого дня, ласковой природы.

Среди многочисленных работ, созданных Скворцовым, особенно примечательны «Море наступает» (1959) и «Тихое утро» (1957). Ночной берег, на котором светятся огни большого города, огромное небо над высокой и как будто действительно движущейся к берегу водой, широкая лунная дорожка, мерцающая на ее поверхности, – таков офорт «Море наступает». Пейзаж наполнен ощущением пространства, эмоционален и внутренне полон движения. Пейзаж «Тихое утро» (сухая игла) привлекает какой-то особой чистотой и прозрачностью и вместе с тем ритмом внутренней жизни. Движется неслышно вода, тихо скользит лодка, и где-то далеко занимается заря. Величавые волжские просторы снова и снова открываются перед зрителем. Офорт «Тихое утро», экспонированный на Брюссельской выставке, великолепно передает эпическую красоту Волги, ее спокойную гордую силу многоводной реки.

К лучшим следует отнести и офорт «Серебряные дали» (1955, акватинта), который отличается особым богатством тонального решения.

На республиканской выставке «Советская Россия» (1960) Скворцов показал зрителям офорты, посвященные современной Волге. Среди них: «Вода подошла», «Море наступает», «Затопленные луга».

Плодотворная деятельность Скворцова основана на постоянном напряженном труде. Он принадлежит к числу тех, кто работает ежедневно и ежечасно. Кроме того, вот уже несколько лет он занимается графикой с молодыми художниками. Некоторые из его учеников стали участниками республиканских и всесоюзных выставок офорта.

Произведения художника хранятся во многих музеях страны: Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, Государственном художественном музее имени А.Н. Радищева в Саратове, Государственной Третьяковской галерее, Институте мировой литературы имени А.М. Горького в Москве и других.

Образность, эмоциональность характерны для работ Александра Васильевича Скворцова – художника высокой культуры и мастерства, посвятившего свое творчество образу великой русской реки.

В. Завьялова

В кн: А. В. Скворцов. Саратов [Текст]. - [Ленинград] : [Художник РСФСР], [1962]. - [7] с. : ил.; 20 см. - (Художники Российской федерации).

Выставка произведений Александра Васильевича Скворцова [Текст] : каталог. - Москва : Советский художник, 1966

Автор: К.В. Безменова, Н.С. Скворцова, В.Н. Шалабаева

Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина

Союз художников РСФСР

ВЫСТАВКА ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Александра Васильевича СКВОРЦОВА

КАТАЛОГ

СОВЕТСКИХ ХУДОЖНИК

МОСКВА 1966

Составители каталога:

К.В. Безменова, Н.С. Скворцова, В.Н. Шалабаева

АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ СКВОРЦОВ

1894–1964

Саратовский художник-пейзажист Александр Васильевич Скворцов посвятил все свое творчество офорту. Офорт в 20-е–30-е годы переживал период своего расцвета и завоевал симпатии многих талантливых художников. В это время были созданы лучшие произведения таких художников, как И. Нивинский, М. Добров, А. Кравченко, Е. Кругликова.
Впервые художник познакомился с этим видом гравюры в 1924 году, уже после окончания живописного факультета Саратовского художественного техникума он зани

мался у В.М. Юстицкого и П.С. Уткина.
К изучению технических и художественных возможностей офорта А. В. Скворцов отнесся очень серьезно. Без чьей-либо помощи он овладел мастерством гравера, имея в своем распоряжении только «Руководство по технике офорта» М. Лалана, единственное, что ему удалось достать в Саратове.
Первые его работы – натюрморты, пейзажи, интерьеры, сцены городской жизни. Художник упорно изучает принципы композиционного построения, добивается живописности произведения. В «Натюрморте с собакой» (офорт, 1925), точно продуманной группировкой штрихов А. В. Скворцов передает объемность яблок, книг, скульптуры, бокалов. Эта работа уже является работой зрелого мастера.
Поисками живописных эффектов отмечена работа A.В. Скворцова «Интерьер с фигурой» (акватинта, 1926). Используя акватинту, художник строит лист на тонких переходах светотени с резкими контрастными акцентами. Штрих же передает только легкий контур предмета и фигуры. Композиция четко построена и решена с большим внутренним тактом, тонким пониманием тональных соотношений.
В цветной акватинте «Пруд» (1927) А. В. Скворцов впервые обратился к пейзажу, который в дальнейшем стал лейтмотивом его творчества. Несмотря на некоторую робость и неуверенность, в этой работе ощущается то лирическое дарование и поэтическое восприятие природы, которое потом будет характерным для творчества мастера.
Наиболее интересным произведением раннего периода является «Дворик на Первомайской» (офорт, акватинта, 1927). Это – уголок старого города, расположенный между жилыми домами и монастырскими постройками. Здесь все строится на подчеркнутых контрастах освещения, придающих листу драматически-напряженное звучание, на противопоставлении архитектурных объемов, масштабность которых подчеркивается маленькими фигурками людей. В стремлении изобразить романтический архитектурный пейзаж чувствуется связь художника с творчеством И. Нивинского, B. Фалилеева, М. Доброва.
На протяжении 20-х годов Скворцова особенно увлекает проблема живописности в гравюре. Он пробует травленый штрих, акватинту, технику сухой иглы, печать разными красками. Листы «Колхозный дворик» (1925), «Воз на мосту» (1928), «Бахчисарай» (1929) поражают разнообразием тональных оттенков в пределах одного цвета. Особенно хорош «Пейзаж с деревьями» (сухая игла, 1929) из серии «Бахчисарай». Ритм чередования черных и светлых крон деревьев, подчеркнуто темный передний план и едва намеченная линия гор на горизонте передают ощущение большого пространства, воздуха, света. Избегая использования конкретных деталей, Скворцов создает в офорте настроение глубокого спокойствия.
А. В. Скворцов не ограничивается только офортом. В 1927 году художник занялся деревянной гравюрой – чаще всего это экслибрисы. (По свидетельству жены художника Н. С. Скворцовой, им было сделано около сорока экслибрисов в ксилографии, линогравюре и офорте, из которых нам известно шесть). Часть из них была опубликована в книге «Саратовский книжный знак» (1928), составленный А. Крековым, Л. Рабиновичем, С. Соколовым. Нам известны также пять ксилографий – обложка, заставка и концовка к книге С.А. Сильванского «Книжные знаки» (Херсон, 1929), экслибрис В.Я. Адарюкова и пригласительный билет на Вторую выставку книжного знака в Радищевский музей города Саратова.
Работы А. В. Скворцова в области ксилографии говорят о том, что этот художник тонко чувствует специфику гравюры. Его поиски многоплановых решений пространства, взаимоотношений черного пятна с белой плоскостью листа и обыгрывание возможностей белого штриха в черно-белой гравюре совпадают с художественными проблемами, вставшими перед граверами по дереву 20-х годов. Однако пристрастие к офорту отодвинуло на второй план работу в этой области.
В 30-е годы определились основные жанры в творчестве А. Скворцова, среди которых все большее значение приобретает пейзаж. Тонко чувствуя природу, художник воспринимает ее в лирическом, камерном аспекте. Он умеет в малом увидеть и передать многое. В это время создаются его многочисленные пейзажи Волги с ее бескрайними водными просторами, дымчатыми далями, заливными лугами. Художника захватывает жизнь пристаней, своеобразный быт маленьких волжских городов («Жаркий день», офорт, 1930; «По дороге в Покровское», офорт, 1931).
В 1939-1940 годах А. Скворцов исполнил несколько портретов писателей и композиторов. Наиболее интересен портрет Ф. Листа (сухая игла, 1940), на котором он изображен в профиль. На чистом поле бумаги вдохновенное, волевое лицо, большая голова с седой шевелюрой, чуть намечены линии плеч и груди. Лаконичными средствами гравер добился большой эмоциональной выразительности в передаче характера композитора. Однако изображение людей не всегда удавалось мастеру, примером такой неудачи является многофигурная композиция «Стройка на Волге» (офорт, акватинта, 1937). Фигуры здесь кажутся вялыми, движения скованы и невыразительны, тема труда не получила поэтому образного воплощения.
В годы Великой Отечественной войны А. Скворцов находился в Саратове. Он работал в редакции газеты «Коммунист» и принимал участие в выпуске фронтовых газет. Упорный труд, преданность искусству и серьезный подход к темам помогли А. Скворцову в самое трудное время создать глубокие, интересные произведения. В 1942 году появляется лист «Прожектора на Волге» (меццо-тинто, сухая игла), который поражает цельностью мироощущения, мастерством, чувством времени. Грозные события войны изменили привычный облик Волги. На черной глади реки застыли большие тяжелые баржи. Резкие лучи прожекторов, скрещиваясь где-то в высоте, прорезают ночную мглу, неровные отблески света, отражаясь в воде, беспокойно мерцают у горизонта. Настроение напряженной тишины и тревожности военных лет передано здесь с большой эмоциональной силой.
После войны начинается новый, наиболее плодотворный период в творчестве А. Скворцова. Он постоянно участвует в областных, республиканских, всесоюзных и международных выставках, неоднократно удостаиваясь наград. С 1947 по 1953 год А. Скворцов преподает в Саратовском художественном училище, где начинающие художники под его руководством овладевали тонкостями офортной техники.
В это время в творчестве А. Скворцова происходят большие перемены. Он глубже оценивает явления, стремясь проникнуть в их сущность. Его пейзажи полны значительности и философского размышления о жизни, при этом он не теряет поэтичности мироощущения своих ранних произведений.
В лучших офортах 50-х годов – «Затопленные деревья» (1947), «Зима. Иней» (1954), «Серебряные дали» (1955), «Лунный вечер на Волге» (1956), – исполненных в технике цветной акватинты, появляются черты монументальной обобщенности, которые знаменуют новый качественный этап. Работа Скворцова над цветными офортами всегда очень упорна, о чем говорит большое число оттисков с вариантами цвета. А.В. Скворцов использует различные приемы цветной печати (иногда две-три доски для одной композиции, иногда на одну доску он наносит сразу два цвета). Так, в листе «Затопленные деревья» он четыре раза варьирует печать, добиваясь нужных ему изменений в соотношении тонов.
А. В. Скворцов был неутомимым экспериментатором – он гравировал на жести, целлулоиде, картоне; кроме того, в 1959 году им сделан ряд удачных монотипий – «Натюрморт с синей вазой», «Натюрморт с блюдом», «Дождь», в которых проявилось его острое чувство цвета.
Стремление к героизированному, монументальному пейзажу можно обнаружить во многих лучших работах художника 50-х годов. Его поиски в этом направлении совпадают с общей тенденцией развития советского офорта.
Одним из самых удачных произведений этого времени можно считать акватинту «Серебряные дали» (1955). Художник создает обобщенный, величественный образ Волги.
Ощущением свободы и шири веет от огромных водных просторов, уходящих к горизонту, от спокойной глади реки, нарушенной лишь легким движением лодки и баржи. Тонкие градации цвета от темного переднего плана к светлому в глубине создают ощущение большой протяженности пространства. В офорте художник достигает предельного лаконизма выражения, композиционной ясности и уравновешенности.
Одновременно с работой над композиционным монументальным пейзажем А. Скворцов обратился к жанру натурного наброска, продолжая излюбленную им лирическую тему. Непосредственное общение с природой всегда было исходным моментом его творчества. Он делает пейзажи Волги и Дона, рисуя их прямо с натуры на загрунтованной доске. Наброски отличаются легкостью штриха, непосредственностью восприятия, правдивостью («Сазанка», офорт, 1953; «Зимний пейзаж», офорт, 1963). В них особенно ярко раскрылись сильные стороны творческой индивидуальности гравера – умение создать глубоко эмоциональный, лирический облик родной природы. Пейзажи А. Скворцова по характеру, по отношению мастера к своему творчеству, по оценке явлений близки работам одного из лучших советских офортистов М.А. Доброва.
Офорты А. Скворцова дороги нам своей простотой, искренностью, глубоким проникновением в жизнь природы. Его творчество – пример преданности искусству, целеустремленности, безграничной любви к жизни.

К. БЕЗМЕНОВА

КАТАЛОГ

1924
Натюрморт. Офорт. 10,8 х 8

1925
Натюрморт с собакой. Офорт. 18 х 21
Натюрморт с черепом. Офорт. 18 х 18

1926
Пруд. Акватинта. 21,3 х 15,7
Интерьер с женской фигурой. Акватинта. 24 х 24

1928
На улице (рынок). Офорт, акватинта. 23 х 22,8
Книжный знак В.Я. Адарюкова. Ксилография. 9,1 х 6,8
Колхозный дворик. Сухая игла. 17,5 х 21,3
Воз на мосту. Сухая игла. 12,8 х 13,6

1929
С. Сильванский. «Книжные знаки». Ксилография.
Обложка. 18 х 13,7
Заставка. 8,8 х 13,6
Заставка. 8,5 х 13,5
Три дерева. Сухая игла. 7,6 х 12
Бахчисарай. Сухая игла. 8,5 х 12,2
Дворик на Первомайской. Офорт, акватинта. 23,2 х 19,8
У причала. Из альбома «Волга». Офорт, сухая игла. 13,5 х 8,5

1930
Жаркий день. Офорт. 16,2 х 12,5

1931
По дороге в Покровск. Офорт. 11 х 11

1934
Базар. Офорт. 14,3 х 10
Рыболовы-мальчики. Офорт. 11,5 х 13,4

1935
Натюрморт с очками. Сухая игла. 16,5 х 10,5

1936
Мытье бочки. Сухая игла. 10 х 12
Натюрморт с бутылью. Сухая игла. 10 х 15,4
Бахчисарай. Сухая игла. 16 х 12

1937
Стройка на Волге. Офорт, акватинта. 12,5 х 16,5

1940
Портрет Ф. Листа. Офорт. 19,9 х 17
Зеленый остров. Цв. акватинта. 15 х 12,5

1942
Оттепель. Цв. акватинта. 18,5 х 24
Прожектора на Волге. Меццо-тинто. 17 х 15,3

1944
Бахчисарай. Сухая игла. 8,5 х 12,2
Бахчисарай. Сухая игла. 9 х 12,4

1946
Из альбома «Старый Саратов». Сухая игла. 13,8 х 21,8

1954
Щучье озеро. Набросок с натуры. Офорт. 9,6 х 14,1
Морозный день. Офорт, акватинта. 15,2 х 16,8
Вечер. Офорт, акватинта. 11,1 х 14,7
Март. Цв. акватинта. 7,5 х 8,0
Серый денек. Цв. акватинта. 7,7 х 7,8

1955
Набросок с натуры. Офорт, акватинта. 9,9 х 23,6
Набросок с натуры. Офорт, акватинта. 10,5 х 23,3
Набросок с натуры. Офорт, сухая игла. 9,5 х 23,2
Луна. Офорт, цв. акватинта. 9,2 х 12,8
Омут. Офорт, сухая игла. 18,3 х 21,6

1956
Ели. Акватинта, сухая игла. 21,5 х 23,9

1957
Стволы. Акватинта. 9,0 х 12,0

1958
В Каменном яру. Монотипия. 21,5 х 33,5

1959
Натюрморт с синей вазой. Монотипия. 34,5 х 36,7
Натюрморт с блюдом. Монотипия. 37 х 34
Дождь. Монотипия. 36 х 33,8

1960
Море наступает. Офорт, акватинта. 23,7 х 28,7
Вода пошла. Сухая игла. 25 х 31,5
Рыболовы (На Дону). Набросок с натуры. Офорт. 11,2 х 17,7
Залило. Набросок с натуры. Офорт. 10,6 х 15,6

1963
Зимний пейзаж. Цв. акватинта. 17,8 х 19,3
Дорога по берегу Волги. Сухая игла. 17,9 х 23,5
Сазанка. Набросок с натуры. Офорт. 17,4 х 23,8

ДИПЛОМЫ И ПОЧЕТНЫЕ ГРАМОТЫ, ПОЛУЧЕННЫЕ ХУДОЖНИКОМ А.В. СКВОРЦОВЫМ ЗА УЧАСТИЕ НА ВЫСТАВКАХ

1945-1946. Диплом Всекохудожника за серию офортов «Заброшенная хата», «Дождь», «Уголок комнаты», экспонированных на Всесоюзной выставке 1945-1946 гг.
1948. Диплом Комитета по делам искусств при Совете Министров РСФСР за участие на Всесоюзной выставке 1947-1948 гг. «30 лет Советской власти» за офорты «Вечер в Затоне» и «За работой».
1949. Почетная грамота Всекохудожника за участие на Республиканской выставке 1949 г. за офорты «Вечер в Затоне», «За работой», «Волга шумит».
1954. Диплом второй степени Министерства культуры за участие на Республиканской выставке за офорты: «Волга зимой», «Летний день», «На Академической даче», «Пейзаж с горой», «Перед грозой».
1958. Диплом Астраханского областного управления культуры и Астраханского отделения Союза художников СССР за участие на «Выставке произведений художников-астраханцев к 400-летнему юбилею города Астрахани» за серию офортов: «Портрет жены художника», «За работой», «Зима», «Лунный вечер на Волге», «Серебряные дали», «Волга зимой», «Затопленные деревья», «Омут», «Оттепель», «Тихое утро», «Летний день», «Жаркий полдень».

ВЫСТАВКИ, НА КОТОРЫХ ЭКСПОНИРОВАЛИСЬ РАБОТЫ А.В. СКВОРЦОВА

1925. Саратовская областная выставка.
1926. Четвертая саратовская областная выставка.
1927. Саратовская областная выставка.
1928. Выставка картин общества «Жар-цвет». Москва.
1928. Четвертая выставка картин современных русских художников. Феодосия.
1929. Пятая ежегодная выставка Интернационального общества экслибрисистов. США. Лос-Анжелос.
1930. Шестая ежегодная выставка Интернационального общества экслибрисистов. США. Лос-Анжелос.
1931. Седьмая ежегодная выставка Интернационального общества экслибрисистов. США. Лос-Анжелос.
1937. Персональная выставка-просмотр в студии им. И. Нивинского.
1946. Всесоюзная художественная выставка. Москва.
1947. Выставка работ саратовских художников. Саратов.
1947. Персональная выставка-просмотр в студии имени И. Нивинского.
1947-1948. Республиканская и Всесоюзная художественные выставки (ХХХ-летие Советской власти) в Москве.
1948. Выставка, посвященная 50-летию Саратовского художественного училища. Саратов.
1949. Республиканская выставка в Москве.
1951. Областная отчетная художественная выставка. Саратов.
1951. Республиканская выставка в Москве.
1952. Выставка книжной графики саратовских художников. Саратов.
1952. Выставка произведений художников РСФСР. Москва.
1952. Областная отчетная художественная выставка. Саратов.
1953. Межобластная выставка произведений художников Астраханской, Горьковской, Куйбышевской, Саратовской, Сталинградской и Ульяновской областей, Татарской и Чувашской АССР. Сталинград.
1954. Выставка произведений художников РСФСР. Москва.
1954. Областная художественная выставка. Саратов.
1957. Выставка произведений художников РСФСР. Москва.
1957. Всесоюзная художественная выставка, посвященная 40-летию Великой Октябрьской социалистической революции.
1958. Передвижная выставка произведений художников Поволжья. Ярославль.
1958. Международная выставка в Брюсселе.
1958. Всесоюзная выставка эстампа. Ленинград.
1958. Всесоюзная выставка офорта. Ленинград.
1959. Выставка произведений художников-астраханцев и художников, учившихся или работавших в Астрахани, посвященная 400-летию города. Астрахань.
1960. Художественная выставка «Советская Россия». Москва.
1963. Выставка «Художники Саратова». Саратов.

Выставка произведений Александра Васильевича Скворцова [Текст] : каталог / Гос. музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Союз художников РСФСР ; [сост. кат.: К. В. Безменова, Н. С. Скворцова, В. Н. Шалабаева]. - Москва : Советский художник, 1966. - 26 с. : ил.; 17 см.

Каталог выставки произведений А.В. Скворцова (1894–1964). Саратов, 1975

Автор: Е.И. Водонос, Н.Н. Селих, Л.Т. Шеманаева

скачать .doc

Каталог выставки произведений А.В. Скворцова (1894–1964). Саратов, 1975

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МУЗЕЙ

ИМ. А.Н. РАДИЩЕВА

САРАТОВСКОЕ ОБЛАСТНОЕ УПРАВЛЕНИЕ КУЛЬТУРЫ

САРАТОВСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ СОЮЗА ХУДОЖНИКОВ РСФСР

КАТАЛОГ

выставки произведений

Александра Васильевича

СКВОРЦОВА

(1894–1964)

САРАТОВ 1975

Автор вступительной статьи – Е.И. ВОДОНОС

Составители: Н.Н. СЕЛИХ и Л.Т. ШЕМАНАЕВА

Художник П.И. КАРЧЕВСКИЙ

Саратовский офортист Александр Васильевич Скворцов (1894–1964) известен далеко за пределами нашего города. Но это, скорее, известность в кругу истинных ценителей и знатоков гравюры, а не у широкого зрителя.

«Мои рисунки говорят тихим голосом и тому, кто склонен к ним прислушаться», – под этими словами Д.И. Митрохина вполне мог подписаться Скворцов. Скромное, лишенное какой бы то ни было притязательности, его искусство просто и искренне повествует о жизни окружающей природы.

Волга, ее неоглядные просторы, бесчисленные рукава и протоки, лесистые острова, песчаные отмели и мягкие плавные повороты, ее неспешный, величавый ход стали для него неиссякаемым источником вдохновения. Десятки и сотни листов говорят о том, как упорно, изо дня в день, в течение четырех десятилетий, отпущенных ему судьбой на творчество, изучал художник особенности волжского пейзажа.

Ясность и точность восприятия, стремление к возможно большей осязаемости трактовки наметились уже в ранний период его творчества. И он оставался верен такому подходу всю жизнь. Каждое из его произведений – всегда результат «любовных бесед с натурой», бесед, которые никогда не прекращались и никогда не надоедали художнику.

Творческий путь Скворцова, охватывающий очень несхожие между собой этапы развития нашего искусства, отличался удивительной внутренней целостностью.

Скворцов родился 3 сентября 1894 года в селе Никольском Астраханской губернии. В 1917 году в Астрахани поступил в частную студию П.А. Власова. Занятия у престарелого живописца показались ему неинтересными, и в 1918 году он переходит в Высшие художественные мастерские, где занимается под руководством выпускника Академии художеств Петра Ивановича Котова. Именно ему многим обязан Скворцов, всегда вспоминавший учителя с чувством особенной благодарности. Котов не только внимательно следил за ростом мастерства своих питомцев, но также за развитием общей культуры: приобщал их к литературе, музыке, театру. В его мастерской царила атмосфера исключительной доброжелательности, здесь увлеченно работали и много спорили о проблемах современного искусства.

Скворцов занимался у Котова до 1922 года, и его художественное мировоззрение в самых существенных своих чертах сформировалось уже в эту пору. Вероятно, поэтому последующая учеба у талантливых саратовских мастеров[1] – сначала В.М. Юстицкого, а затем П.С. Уткина – не оставила заметного следа в его творческой биографии. Ни одного из них нельзя считать учителем Скворцова.

Кажется странным, что такой поэтичнейший пейзажист, как Уткин, обаяние искусства которого очень заметно в раннем творчестве многих его учеников, не затронул своим влиянием Скворцова. Должно быть, молодой художник интуитивно почувствовал, что уткинский лиризм окрашен несравненно большей субъективностью, чем та, которую подсказывали ему и собственный предшествующий опыт, и самый склад его дарования. Скворцов стремился к эмоциональному, но точному отображению природы, Уткин – к ее преображению.

Хотя Скворцов закончил живописный факультет, самостоятельное творчество он начинает как график. В широких, чуть «смазанных» линиях его карандашных рисунков, мягко, но настойчиво выявляющих форму, ощущается воздействие манеры Бориса Григорьева – популярного в те годы рисовальщика.

Уже с середины 1920-х годов Скворцова неудержимо потянуло к гравюре. Он пробует себя во всех ее разновидностях, терпеливо постигая выразительные возможности каждой из них. Он осваивает различные жанры: интерьер, натюрморт, пейзаж и портрет. Первоначально овладеть спецификой гравюры в большей мере помогает натюрморт. Художник как бы в упор разглядывает предметы, стараясь выявить чисто физические свойства, добиваясь передачи «фактурности» изображаемых вещей, их весомости, материальности, объема. В лучшем из них – «Натюрморте с собакой» – Скворцов достигает большой композиционной остроты и динамики; убедительно передает «взаимоотношения предметов», их тонкую прихотливую игру. Интересны ранние портреты и автопортреты Скворцова. Взятые очень крупно, во всю плоскость листа, смело и лаконично трактованные, они обретают монументальность не только благодаря своим масштабам, но, прежде всего, за счет мужественной собранности и энергии решения. Острота характеристики сочетается в них с глубоким образным обобщением («Голова девочки»). Раскованная смелость решений свойственна также книжной графике Скворцова той поры.

К концу 1920-х годов уже вполне отчетливо выступили те особенности скворцовского дарования, которые в дальнейшем его творчестве будут только углубляться, оставаясь неизменными в своей первооснове.

Художник окончательно обретает и свой излюбленный жанр, и свой стиль. Отныне и навсегда Скворцов – это мастер камерного лирического пейзажа. В своих ранних вещах он не избежал увлечения повышенной экспрессией, свойственного советскому искусству 20–30-х годов, но и тогда в его собственном творчестве экспрессия умерялась заметными чертами лирико-поэтической созерцательности, видимо, более органичной для его мироощущения. Это бросается в глаза даже в наиболее динамичных, острых и «напряженных» по своему значению пейзажах тех лет. («Мельница», «Воз нa мосту», «Пейзаж с поездом», «Малая Поливановка», «Оползень», «Астрахань», «Дворик на Первомайской»).

Графическое мышление Скворцова скорее живописно; чистая линеарность не слишком привлекает его. Живописная трактовка в графике больше сродни его видению, чем линейно-пластическая. Этим, вероятно, объясняется особое пристрастие художника к офорту. Он буквально «заболевает» офортом. Преодолевая большие трудности, обзаводится станком и всеми необходимыми материалами. Профессиональные навыки приобретает вполне самостоятельно, пользуясь лишь «Руководством по технике офорта» М. Лалана, которое нашел в библиотеке Радищевского музея. Скворцов быстро совершенствует свои навыки, все глубже постигает природу материала и к началу 30-х годов уже вполне владеет техническими тонкостями этого вида гравюры. Но поиск не прекращается. На всех этапах своего творческого пути он постоянно заботился о росте своей техники. Но важная эта забота никогда не была для него главной: великолепное знание возможностей ремесла освобождало от необходимости думать о них в момент творчества.

Скворцов окончательно отдает предпочтение офорту в годы, когда ксилография надолго заняла первенствующее место в графике. И выбор этот был вполне осознанным, учитывающим особенности его творческого мышления. Все разновидности этой техники: собственно офорт, близкая к нему по художественному эффекту сухая игла, мягкий лак, акватинта, меццо-тинто – позволяют ему передать тональное богатство живой природы с поразительной достоверностью. Ощущение палящего зноя, сухого прозрачного воздуха, прогретого июльским солнцем («Жаркий день»), сумрак серенького зимнего дня («Волга зимой»), тихое мерцание ночной реки («Ночью»), тонкая поэзия ее серебристых и тающих далей («Серебряные дали») воссозданы с точностью, которая кажется неподвластной гравюре. Скворцов в значительной мере преодолевает свойственную самой технике условность передачи.

Художник Б.П. Бобров говорил, что офорты Скворцова оставляют впечатление живописных этюдов. Применительно к гравюре это комплимент довольно сомнительный, но в нем очень верно схвачена особая натурная достоверность скворцовских графических листов, их специфическая живописность.

Скворцова всегда отличала объективность подхода. Он ничего от себя не навязывает природе, а все целиком черпает в ней самой. Ему вполне достаточно реального многообразия ее состояний.

Его лиризм – лиризм без интенсивности, без «форсированной» передачи своих чувствований. Безыскусственность, ненатужность, покоряющая естественность – отличительные свойства его таланта.

Поэтическая достоверность скворцовских пейзажей рождена особой влюбленностью в натуру. Стремясь обрести более непосредственный контакт с ней, сберечь первоначальное ощущение мотива, фиксировать тончайшие, едва уловимые оттенки пейзажного состояния, он создает серию «набросков с натуры».

Скворцов становится мастером своеобразного «гравюрного пленэра». В лесу, на высоком берегу, на крохотных пустынных островках он рисует прямо на офортной доске, словно торопясь запечатлеть действительный облик такой знакомой, такой привычной и такой бесконечно изменчивой природы. К числу самых лучших натурных набросков относятся офорты «Сазанка», «Залило», «Дон. Меловые горы».

Сюжеты «набросков» самые непритязательные. Но при кажущейся монотонности они отличаются удивительным разнообразием, только это не разнообразие мотивов, а разнообразие состояний. Впрочем, «заурядность» мотивов свойственна не только наброскам с натуры, но и всему творчеству художника. Почернелые бревенчатые избы, ветхие заборы, сарайчики, залитые водой острова, редкие перелески, рыбачьи лодки, баркасы, суетливая жизнь волжских причалов. Что может быть проще и обыкновеннее? Порой Скворцова корили этой «обыкновенностью», требовали обязательного обращения к мотивам индустриальным, якобы призванным осовременить пейзаж. Художник редко поддавался на уговоры... Он хорошо понимал, что самый склад его дарования, особая созерцательность натуры располагает к иному: к пейзажу камерному, к проникновенности, к интонациям раздумчивым, элегическим. Спокойно, с глубокой убежденностью отстаивал он право и долг честного художника – следовать своему призванию.

Волга – главная, но не единственная тема Скворцова. Он охотно работал над пейзажами Хопра, Дона, неоднократно возвращался к мотивам Бахчисарая. Бахчисарайской сюите принадлежит одно из самых изысканных его созданий «Три дерева». Скворцов быстро вживался в незнакомый пейзаж, хорошо чувствовал самое существенное, определяющее в нем. Географические рамки его работ определялись жизненными обстоятельствами: он изображал только виденное им самим, а «по воображению» работать не любил и не мог.

Созерцательность сочеталась у Скворцова с большой жизненной активностью. Он отличался завидной целеустремленностью и высокой работоспособностью. Всегда остро ощущал нехватку времени, потребность в уединении и сосредоточенности. А годы были нелегкие... Порой приходилось прилагать немало усилий, чтобы хотя бы урывками заниматься творчеством. Оно не прекращалось даже во время Великой Отечественной войны, когда художник был сверх меры загружен газетной работой. В 1942 году он создает интересный лист «Ночи войны». Застывшие баржи на черной воде, небо, расчерченное лучами прожекторов, тревога и суровая напряженность тех лет переданы здесь с убеждающей конкретностью.

Скворцов был неутомимым экспериментатором. Но это были поиски не новых форм художественного видения, а технических средств более полнокровного воплощения излюбленных тем и образов.

Он работает на жести, целлулоиде, картоне, часто обращается к цветной печати, используя различные приемы, многократно варьируя цвет одного и того же листа. Нежная бархатистость, мягкая постепенность тональных переходов привлекают в лучших его цветных офортах: «Натюрморт с трубкой», «Оттепель», «Заглохший пруд», «Затопленные деревья», «Троицкий взвоз».

Стремление выявить и акцентировать самостоятельную роль цвета привело Скворцова к монотипии. В некоторых из монотипий Скворцов словно преодолевает присущую ему эмоциональную сдержанность, становится раскованно-лиричным. («Поляна», «Озеро», «Лесная протока», «Пейзаж с козой», «Голубые тени», «Дождь»). Нежная яркость радужных, пронизанных мягким светом красок, сообщает им праздничное звучание. Особенно мажорны многочисленные его букеты. В колористической изысканности лучших монотипий проявился большой вкус художника, его тонкое понимание декоративных возможностей цвета. Впрочем, и в монотипиях он, как правило, стремится к точности образно-эмоционального воплощения натуры. Резкий цветовой контраст, нарочитое упрощение форм («Натюрморт с блюдом», «Закат») кажутся неожиданными в его творчестве.

Увлечение монотипией на рубеже 1950–1960 годов было очень сильным, но непродолжительным. И вскоре Скворцов снова обращается к офорту. Именно в этой технике (во всех ее разновидностях) основные удачи мастера.

Среди множества работ у каждого художника есть такие, которые прочувствованы им особенно глубоко. У Скворцова это «Затопленные деревья», «Серебряные дали», «Лунный вечер на Волге», «Глубокое озеро», «Тихое утро». Последняя работа не случайно экспонировалась на Брюссельской выставке 1958 года. Широкий простор неба, уходящая к горизонту гладь огромной реки, мягкая тяжесть сонных, чуть стелющихся волн, беспредельный покой нарождающегося погожего утра. Легкие разнонаправленные штрихи скорее только намечают первые лучи подымающегося солнца, плавные перекаты воды, создают ощущение скользящего серебристого света. Своей скромной поэтичностью этот лист очень показателен для художника: и сам выбор мотива, и эмоциональный строй, и изобразительные средства – все здесь чисто скворцовское.

Сравнительно редко Скворцов обращается к портрету. Портреты композиторов и писателей, как правило, имеют характер репродукционной гравюры: они исполнялись по заказу различных издательств. Другое дело – портреты близких художника и его друзей, среди которых выделяются портрет сына и портрет заслуженного артиста РСФСР Г.А. Несмелова.

Интересны многочисленные экслибрисы и проекты экслибрисов, выполненные в технике ксилографии, линогравюры, офорта. Экслибрис – книжный знак – не только «вывеска» библиотеки, но также микроинформация о ее владельце. Это информация, сконцентрированная на крохотном пространстве, – и не случайно экслибрис издавна считается пробным камнем для проверки степени графического мастерства. Уже молодой Скворцов выдержал эту строгую проверку. Его экслибрисы на рубеже 20–30-х годов трижды были показаны на выставках Интернационального общества экслибристов в Лос-Анжелесе. Им была посвящена специальная монография Сильванского[2]. Привязанность к искусству книжного знака Скворцов сохранял и в последующее время. Среди лучших его экслибрисов – книжные знаки В.Я. Адарюкова, П.Д. Эттингера, Я.И. Рабиновича, А.Л. Крекова, М. Добровской, С.А. Сильванского, П.Е. Корнилова, Л. Степановой.

Настоящая выставка – первая персональная выставка А.В. Скворцова в Саратове. Она имеет ярко выраженный ретроспективный характер и отличается достаточной полнотой. Впервые собраны работы, охватывающие почти все творчество мастера, и это дает возможность осмыслить особенности художнического пути, а также действительное значение и реальную ценность его искусства.

I. СТАНКОВАЯ ГРАВЮРА

1927 г.

Экслибрис А.В. Скворцова. Ксилография. 3,4х3,7

1928 г.

Экслибрис А.В. Скворцова. Гравюра резцом. 4,5х4

Экслибрис П.Д. Эттингера. Ксилография. 5,2х4,4

Экслибрис Г.М. Кузнецовой. Ксилография. 4х4,8

Экслибрис X. Петерсон. Ксилография. 4х3,7

Экслибрис А.Л. Крекова. Ксилография. 6х5

Экслибрис А. Скворцова. Ксилография. 4,8х4,3

Экслибрис В. Я. Адарюкова. Ксилография. 7,6х5,5

Экслибрис А. Л. Крекова. Обрезная гравюра 7,2х5,6

Проект пригласительного билета на 2-ю выставку книжного знака в Саратове. Ксилография. 6,8х9,6

1929 г.

Экслибрис Н.С. Иловайской. Сухая игла. 9,2х7,2

Экслибрис С.А. Сильванского. Офорт. 8,2 х 5,2

Экслибрис В.А. Гофмана. Офорт. 7,4х5

Экслибрис Сартатпедтехникума. Ксилография. 5х3,4

Экслибрис Н. С. С. Ксилография. 3,8х4,8

Оползень. Офорт, акватинта. 12х7

Лодки и сваи. Офорт, акватинта. 7,9х12,4

Дали. Акватинта. 12х7

Астрахань. Офорт, акватинта. 12х7

20-е годы

Облака. Акватинта. 14х23

Малая Поливановка. Офорт. 15х18,2

Подсолнух. Цв. Акватинта (3 доски). 24,2х19,5

Парусник. Акватинта, офорт. 15х21

1934 г.

Базар. Офорт. 14,3х10,1

Мальчики-рыболовы. Офорт. 11,5х13,4

1935 г.

Натюрморт с очками. Сухая игла. 16,5х10,5

1936 г.

Натюрморт с бутылью. Сухая игла. 10х15,4

Интерьер. Сухая игла. 17,3х12,8

Мытье бочки. Сухая игла. 10х12

Большая Поливановка. Сухая игла. 12,8х10,5

Стоянка катеров. Сухая игла. 10,2х17,6

На опушке. Офорт. 10х15

Портрет А.С. Пушкина. Сухая игла. 16,5х11

Портрет Пушкина-лицеиста. Сухая игла. 14х10

Портрет Рембрандта. Меццо-тинто. 15,5х12,5

Портрет Бетховена. Офорт. 9х7

От одного корня. Офорт. 13х9,2

1937 г.

Натюрморт с ложкой. Сухая игла. 9х10,4

Жаркий день. Офорт. 15,5х11,7

Портрет А.И. Герцена. Сухая игла. 15х11,5

Портрет И.С. Тургенева. Сухая игла. 15х11,4

Портрет А.М. Горького. Сухая игла. 15,5х10,5

Автопортрет. Офорт. 16,8х13,5

Астрахань. Стрелка. Офорт. 7,7х7,2

1938 г.

Из серии «Разлив Волги». Сухая игла. 15,2х17,7

Из серии «Разлив Волги». Офорт. 14,2х23,5

Из серии «Разлив Волги». Сухая игла. 15х18,5.

Портрет Н. Г. Чернышевского. Сухая игла. 24х18,7

Подпасок. Офорт. 11,5х7

1939 г.

Портрет сына. Сухая игла. 19,3х15

1940 г.

Портрет Ф. Листа. Сухая игла. 14,4х12,7

Портрет Р. Вагнера. Сухая игла. 6,7х4,5

Зеленый остров. Цв. Акватинта. 15х12,5

Ночью. Цв. Акватинта. 8,5х14,8

1942 г.

Из серии «Разлив Волги». Меццо-тинто. 11,5х18,3

Прожектора на Волге. Меццо-тинто, офорт. 17х15,3

Оттепель. Цв. акватинта, сухая игла. 18,5х24

1943 г.

Лунная ночь. Цв. меццо-тинто. 10,9х15,2

1944 г.

Дождь. Сухая игла, мягкий лак, акватинта. 20,2х14,5

Большая Поливановка. Сухая игла. 11,2х15,2

Бахчисарай. Сухая игла. 9х12,4

Бахчисарай. Сухая игла. 16,7х11,5

Бахчисарай. Сухая игла. 12,3х15,5

Весна на Волге. Сухая игла. 22х31,7

Ночь. Баржа. Акватинта. 11х16,8

Сосны. Мягкий лак, цв. Акватинта. 15х8

Заброшенная хата. Сухая игла. 9,6х13,6

Озеро в Заволжье. Мягкий лак, цв. акватинта. 10,3х12,3

Бахчисарай, Четыре дерева. Сухая игла. 10,6х12,6 ГМИИ

Бахчисарай. Улица. Сухая игла. 10х13,5 ГМИИ

1945 г.

Волжская улица. Саратов. Офорт. 11,5х15,5

Улица Чернышевского. Сухая игла. 19х24

Натюрморт с чашкой и вазой. Меццо-тинто. 18х17

Бумажные цветы. Цв. меццо-тинто. 24х18,7

Из серии «Разлив Волги». Меццо-тинто. 11х14,8

Интерьер. Цв. меццо-тинто. 22,8х16,9

Натюрморт с чашкой и вазой. Цв. меццо-тинто. 18х17

Троицкий взвоз. Сухая игла, цв. меццо-тинто. 23,7х30

Лодка с мачтой. Сухая игла. 7,4х10,3

Лунная ночь. Цв. меццо-тинто. 10,9х15,2

Закат. Соколовая гора. Цв. меццо-тинто. 10,8х16,2

Над обрывом. Офорт. 9,4х10,2

Берег Зеленого острова. Меццо-тинто. 11х15

Разлив Волги. Цв. меццо-тинто. 11х14,8

Натюрморт с трубкой. Цв. меццо-тинто. 14,9х18,1 ГРМ

1946 г.

Из окна. Зима. Мягкий лак, цв. Акватинта. 23х15,3 ГМИИ

Рыбачий стан. Офорт. 13,8х21,3

Весна. Офорт. 14х21,4

Волга меняется. Офорт, цв. акватинта. 27,2х37,5

Большая вода. Цв. акватинта, офорт. 23,3х41

Из серии «Старый Саратов». Офорт. 6,7х9,8

Пады. Офорт. 7,2х12

Ива. Офорт. 7,3х9,7

Из альбома «Старый Саратов»:

Старая набережная. Сухая игла. 13,8х21,8

Окраина города. Сухая игла. 15x21,6

Лодки. Сухая игла. 14,8х20,4

Глебучев овраг. Сухая игла. 17,3х21

1947 г.

За работой. Сухая игла. 20,6х17

Вечер в деревне. Акватинта. 15,5х10,3

Вечер в Затоне. Мягкий лак, офорт, акватинта. 26,6X37

Облачный день. Офорт, акватинта. 22x24

Ремонт катера. Офорт, акватинта. 19х24

Первый снег. Сухая игла. 14х24

Из серии «Разлив Волги». Сухая игла. 14,5х23,2

Затопленные деревья. Цв. меццо-тинто. 23,8х30,2 ГРМ

Волга шумит. Акватинта. 28,5х36,5

1948 г.

Хопер. Пады. Офорт. 7,3х11,8

Сенеж. Мягкий лак, цв. акватинта. 8,8х14

Хопер. Осень. Офорт, акватинта. 11,2х13,8

Сосны. Офорт. 5х7

Сенеж. Мягкий лак. 7,7х12,8

1940-е гг.

Старинная книга (портрет жены). Офорт. 22,7х15,6

Три дерева. Сухая игла. 15,6х22

За чтением. Акватинта. 21,2х14,5

1950-е гг.

Валовая улица. Офорт. 12х15,5

Берег Зеленого острова. Офорт. 7,6х13,8

1951 г.

Два парохода. Цв; офорт. 11х24,8

Заволжье (озеро). Сухая игла. 14,2х21,8

Жаркий полдень. Сухая игла. 17х21,7

Зимний вечер на Сенеже. Мягкий лак, цв. акватинта. 18,9х25,4

В Затоне. Домик над Волгой. Сухая игла. 5,3х8,2 ГРМ

1952 г.

Волга зимой. Цв. Акватинта. 23,7х29,6 ГМИИ

Зеленый остров. Сухая игла. 14,3х20,7

Левобережье. Офорт. 10х13,2

Тихий Дон. Офорт. 17х23

Меловые горы. Дон. Офорт, акватинта. 17,2х23

Сушка сетей на Дону. Сухая игла. 17,2х23,1

Дон. Офорт. 17,2х23,1

1953 г.

Пейзаж с герой. Мягкий лак, цв. акватинта. 23,7х33,8

Утро на Волге. Офорт, цв. акватинта. 29,5х32,5

Старый пруд. Офорт, цв. акватинта. 37,5х29,3

На академической даче. Сухая игла, цв. акватинта. 15х16,5

1954 г.

Последние лучи. Меццо-тинто. 11,5х17

Летний день. Сухая игла. 12,4х18,1

Март. Цв. Акватинта. 7,6х8

Серый денек. Цв. Акватинта. 7,7х7,9

Перед грозой. Офорт, меццо-тинто. 22,7х18,7

Зеленый остров. Весна. Сухая игла. 25,3х33

Разлив на Волге. Офорт. 8,5х13

Вечер. Офорт, акватинта. 11х14,8

Последний свет. Офорт. 5,5х8,8

Разлив. Зеленый остров. Офорт. 9,8х14

Наброски с натуры:

Рыбаки. Офорт. 9,4х13,2

Ветреный день. Офорт. 11х14,5

На коренной Волге. Офорт. 10х14,3

Щучье озеро. Офорт. 9,6х14,0

Зеленый остров. Офорт. 9,3х13,2

1955 г.

На Сенеже. Офорт, акватинта. 12,3х15,2 ГМИИ

Глубокое озеро. Офорт. 18х21,4 ГМИИ

Серебряные дали. Цв. Акватинта. 25х27

Затон. Офорт. 7,3х11,4

Разлив на Зеленом острове. Офорт. 10,3х22,6

Волга. Лодка художника. Офорт. 9,4х12

Луна. Офорт, цв. акватинта. 9,2х12,8

Сухое дерево. Наброски с натуры. Офорт. 9,4х23

Перевозчик. Офорт. 9х11,6

Затон. Офорт. 15х23

Деревушка. Офорт. 11,6х22,6

Ветлы. Офорт. 9,3х23

Залив. Офорт. 11,6х23

Молодые ивы. Офорт. 11,8х23

1956 г.

Портрет заслуженного артиста РСФСР Г. А. Несмелова. Сухая игла. 23х14,6

Лунный вечер на Волге. Мягкий лак, цв. акватинта. 24х25,7 ГМИИ

Зима. Мягкий лак, акватинта. 21,5х23,5 ГМИИ

Наброски с натуры:

Затон с большим деревом. Офорт. 9,7х13

Затон с лодкой. Офорт. 7х14,2

Зеленый остров. Офорт. 8,1х23,2

Вода спала. Офорт. 7х14,2

Большая лодка. Офорт. 9,4х12,5

Берег Зеленого острова. Офорт. 21х29

1957 г.

Раннее утро (тихое утро). Сухая игла. 17,7х23,3

Наброски с натуры:

Шумейка. Офорт. 11х18,9

Чаповка. Офорт. 11,8х7,5

Шумейка. Офорт. 11х19

Песчаный берег. Мягкий лак, акватинта. 9х12

Бухта с белым зонтом. Мягкий лак, акватинта. 9х12

Гористый берег. Мягкий лак, акватинта. 9х12

К вечеру. Офорт. 11х23,2

Затон с Соколовой горой. Офорт. 9,9х14,5

Пролив. Офорт. 10х14,6

Стволы. Акватинта. 9х12

1958 г.

Дорожка в лесу. Сухая игла. 17х12

Осереда – приток Дона. Офорт. 9,5х12

Осереда – приток Дона. Сухая игла. 12х17

Наброски с натуры:

Над Волгой. Офорт. 9х12,2

Озеро. Офорт. 9х12

1959 г.

Вечер над озером. Офорт. 17,8х11,2

Утес. Акватинта, рулетка. 12,8х17,8

Старые осокори. Офорт, цв. акватинта. 32,5х26,7

Островок. Сухая игла. 7,5х11,4

Ночной пейзаж. Акватинта. 10,2х12

Рыбак с «пауком». Офорт. 10,2х12

Берег. Акватинта. 10,5х12,5

Наброски с натуры:

Из серии «Море наступает». Офорт. 11,8х23

Из серии «Море наступает». Офорт. 10,4х12,2

Дождь. Офорт. 12,6х17,7

1960 г.

Вода подошла. Сухая игла. 25х31,5 ГРМ

На озере (лунная ночь). Офорт. 26х22,8

Затопленные луга. Офорт. 12х16,8

Низовой ветер. Офорт. 30,2х34,5

Наброски с натуры:

Сушка сетей на Дону. Офорт. 11х17,9

Дон у Павловска. Офорт. 12,7х17,7

Речка Осереда – приток Дона. Офорт. 11,2х17,8

Рыболов на Дону. Офорт. 11,2х17,8

Дон. Меловые горы. Офорт. 12,8х17,8

Сосны. Павловск. Офорт. 11х17,8

1961 г.

Лесная поляна. Офорт. 11,6х12

Донской пейзаж. Сухая игла. 18х23,5

Старая ветла. Сухая игла. 23,5х29

Туча уходит. Сухая игла. 26х33,5

Осокорь. Офорт, акватинта. 9,4х6,6

1962 г.

На пригорке. Офорт. 6,9х10,8

Заволжье. Пруд. Офорт. 7,4х9,3

Дорога на берегу Волги. Сухая игла. 17,9х23,5 ГМИИ

1963 г.

Зимний пейзаж. Цв. Акватинта. 17,8х19,3

Чечоры. Цв. Акватинта. 9х11

Залив. Офорт. 27х23

Наброски с натуры:

Заволжье в разлив. Офорт. 13х18

Стволы. Офорт. 10,5х15,5

Сазанка. Офорт. 17,4х23,3 ГМИИ

Залило. Офорт. 10,6х15,6

Деревья. Офорт. 15,5х10,5

Затопленное дерево. Офорт. 10,5х17,8

1960-е годы

Море наступает. Офорт, цв. акватинта. 23,7х28,7

Без даты

Оползень. Офорт. 12х15

Зима. Домики в затоне. Офорт. 13х18,6

Из серии «Разлив Волги». Офорт. 21х15,5

Волга. Сухая игла. 7х21

Ночной пейзаж с парусником. Офорт. 11,3х19,5

Астрахань. Офорт, акватинта. 20,8х27,8

Женский портрет. Офорт. 14,3х9,3

Лунная дорожка. Мягкий лак, акватинта. 12,7х9,2

Берег. Офорт. 4х10

Пейзаж с лодкой. Мягкий лак. 10х7,5

Сторожка лесника. Офорт. 9,2х7,9

Старый Саратов. Акватинта. 8х9,5

Заволжье весной. Мягкий лак. 8х14

Поливановка. Офорт. 8х11

Рыбак. Сухая игла. 8х9,3

Развесистый дуб. Мягкий лак. 15,5х20,8

ЛИТОГРАФИЯ

1925 г.

Автопортрет. 31х22

1927 г.

Солнце встает. Монастырка. 22,5х26,4

КСИЛОГРАФИЯ

Без даты:

Сборщицы картофеля.10х11,4

Интерьер. 5,6х8,6

Пейзаж. 8,4х11,6

ГРАВЮРА НА КАРТОНЕ

1959 г.

Казань. Кремль. 16,5х11,2

Гора. 21х14,7

1960 г.

Два дерева (цв.). 33,2х38

Дождь на Волге. 34,2х34,2

Крутояр. 33,2х34,7

ЛИНОГРАВЮРА

1926 г.

Автопортрет. 30,5х25

1920-е годы.

Голова девочки. 30х25,3 (музей имени А.Н. Радищева)

1940-е годы.

Лодка с сеном (цв.). 12х15,5

«Узенький» мостик (цв.). 13х17

Озеро. Заволжье. 11,7х15

1957 г.

Зимний день. Озеро Сенеж (цв.). 12,5х16,7

Без даты:

Волжские дали (цв.). 22х24 (ГМИИ)

Вид на Соколовую гору (цв.). 15,5х12,5

Тополя. 13,3х8,5

МОНОТИПИИ

1956 г.

Пейзаж с козой. 24,9х30

1958 г.

Восход луны. 26,9х33,2 (Собрание С.М. Стама, Саратов)

Поляна. 19,7х24

Полевые цветы. 46х34,2

Березы. 26,5х20,6

После заката. 22х32,5

Ноктюрн. 33,4х21,6

Рассвет. 33,4х21,6

Весна. Каменный Яр. 27,4х33

В Каменном Яру. 21,7х32,4 (ГРМ)

Весна. 21х33

Осень. 33х27

Лесная протока. 33,9х27

Осень. 33,5х27

Осенние краски. 34х27

В Каменном Яру. 21,5х33,5

Зима. 24,3х33,5

Левый берег. 27,3х33,8

Первое дыхание осени. 27х33,7

Осенний мотив. 33,7х27,2

Старые осокори. 33,6х27,4

1959 г.

Голубые тени. 26,8х23

Дождь. 36,8х34,5

Осень. Залив. 45х32,3

Осень. 33,2х21,3

Закат. 34,3х36,8

Цветы на фоне платка. 34,5х36,2

Сквозь тучи. 36х34

Астры в баночке. 36,5х34,5

Астры в синей вазочке. 34,7х36,5

Цветы последние (пастель). 37х33

Натюрморт с блюдом. 37х34,5 (ГМИИ)

Натюрморт с флоксами. 44х34

Натюрморт с синей вазой. 34,6хX36,5 (ГМИИ)

На озере. 39,5х34,3

1950-е годы.

Осень. Зеленый остров. 33,2х21,5 (Собрание С.М. Стама, Саратов)

1961 г.

Колокольчики. 37х34,6

ГРАВЮРА НА ЦЕЛЛУЛОИДЕ

1948 г.

С Милле. 8х6

1949 г.

Улица Чернышевского. 7,5х10,4

Лодка с сеном. 8х11,9

1950 г.

Улица Ленина. 11,2х14,3

Катерок. 5х7,8

1952 г.

Дождь. 11,6х8,6

Осины. 8,6х11,6

Тахтарка. 8,8х11,8

Летний день. 11,7х8,7

Дорога на Зеленом острове. 8,8х11,8

Вечер. 8,6х11,6

Новое озеро. 8,7х11

Без даты.

Бакены. 8,8х11,7

Птицы. 11,8х8,7

Тихий Дон. 5,8х8,9

II. ЭКСЛИБРИСЫ и КНИЖНОЕ ОФОРМЛЕНИЕ

1927 г.

Экслибрис А. В. Скворцова. Ксилография. 3,4х3,7

1928 г.

Экслибрис А.В. Скворцова. Гравюра резцом. 4,5х4

Экслибрис П. Д. Эттингера. Ксилография. 5,2х4,4

Экслибрис Г. М. Кузнецовой. Ксилография. 4х4,8

Экслибрис X. Петерсон. Ксилография. 4х3,7

Экслибрис А.Л. Крекова. Ксилография. 6х5

Экслибрис А. Скворцова. Ксилография. 4,8х4,3

Экслибрис В.Я. Адарюкова. Ксилография. 7,6х5,5

Экслибрис А.Л. Крекова. Обрезная гравюра. 7,2х5,6

Проект пригласительного билета на 2-ю выставку книжного знака в Саратове. Ксилография. 6,8х9,6

1929 г.

Экслибрис Н.С. Иловайской. Сухая игла. 9,2х7,2

Экслибрис С.А. Сильванского. Офорт. 8,2х5,2

Экслибрис В.А. Гофмана. Офорт. 7,4х5

Экслибрис Сартатпедтехникума. Ксилография. 5х3,4

Экслибрис Н. С. С. Ксилография. 3,8х4,8

Экслибрис Я. И. Рабиновича. Ксилография. 4,4х6

Экслибрис Д. Кутьина. Ксилография. 4,8х2,6

Экслибрис Р. И. Рабинович. Ксилография. 4,8х3,2

Экслибрис Н. С. Скворцовой. Ксилография. 4,5х5,9

Концовка к книге С.А. Сильванского «Книжные знаки А.С. Скворцова». Ксилография. 4,5х6,5

Обложка к альбому «Офорты А. Скворцова „ Волга “». Ксилография. 9,5х5,2

1920-е годы

Буквица к книге С.А. Сильвановского. Ксилография. 2,5х2,5

1930 г.

Экслибрис Макса Шерма. Линогравюра. 12,2х9

Экслибрис Л. Степановой. Линогравюра. 8,6х6,4

1931 г.

Эскиз обложки к книге Л. Решетова «Дело мистера Луиса». Тушь, перо, кисть. 29х20,5

1936 г.

Экслибрис А.В. Скворцова. Офорт. 10х6,3

Экслибрис Бори Скворцова. Акварель. 7,5х6

1961 г.

Экслибрис С.А. линогравюра. 6,4х9

Без даты.

Экслибрис И. Рерберга. Офорт. 8,3х5,5

Экслибрис А.В. Скворцова. Офорт. 6,5х4,8

Экслибрис Н. Иванова. Офорт. 8,7х5,1

Из гравюр А.В. Скворцова. Офорт. 6х4

Экслибрис Л.И. Рабинович. Офорт.7,5х4,6

Экслибрис П.Е. Корнилова. Офорт. 5,5х4,3

Экслибрис М.М. Левашова. Офорт. 7х5

Экслибрис В.А. Гофмана. Офорт. 7,3х4,8

Экслибрис Н. Степановой. Цв. Линогравюра. 10,5х7

Экслибрис Н. Степановой. Линогравюра. 4,5х7,2

Экслибрис Н. Скворцовой. Линогравюра. 8,6х6,2

Экслибрис Н. Скворцовой. Линогравюра. 7,7х5,3

Экслибрис С.Ф. Бородаева. Ксилография. 7,7х6,6

Экслибрис Сармузтехникума. Ксилография. 6,3х4,7

Экслибрис М. Добровой. Ксилография. 6х4,6

Проект книжного знака. Ксилография. 6,5х5,4

Проект книжного знака. Ксилография. 6,8x5

Проект книжного знака. Ксилография. 5х4,3

Проект книжного знака. Ксилография. 4,6х6

Проект книжного знака. Ксилография. 4,7х4

Проект книжного знака. Ксилография. 6,9х5

Проект книжного знака. Ксилография. 6,5х5

III. РИСУНОК

1924 г.

На концерте. Тушь, перо. 18х20,7

1925 г.

Забор. Карандаш. 21,5х27,7

За самоваром. Карандаш. 21,5х27,7

Собака Джек. Карандаш. 21,5х27,7

1926 г.

Монастырка. Карандаш. 21,6х28

Дворик. Карандаш. 28х21,5

Лодки на берегу. Карандаш. 21,6х28

1920-е годы.

Весна. Стволы. Карандаш. 28х21

Этюд мальчика со спины. Тушь, кисть. 29,8х24,1

1935 г.

Волга. Ремонт судов. Тушь, кисть. 22х20

1930 г.

Бахчисарай. Цв. тушь, кисть. 18,8х17,4

1936 г.

Окраина. Тушь, перо. 21,7х20,2

1930-е годы.

Мальчик в картузе. Карандаш. 30,2х20,5

Большое дерево. Пруд. Карандаш. 20,3х22,2

Старые избы. Тушь, кисть. 21,8х20,2

Бахчисарай. Тушь, гуашь. 18х17,2

1956 г.

Дорога в лесу. Сангина. 13х19,2

Без даты.

Открытое окно. Гуашь, тушь. 22х19,5

IV. ЖИВОПИСЬ

Вечер. К., м. 10,5х15,4

Два дерева. К., м. 19,2х26,2

Голубое небо. К., м. 21,5х28,7

Вечереет. К., м. 9,3х26

На закате. К., м. 21,7х28

Березы. X. на к., м. 30х20,5

Сухое дерево. К., м. 24,5х29,5

Букет. X. м. 46х51,5

Полевые цветы. X. на к., м. 29,5х23,5 (Собрание С.М. Стама, Саратов)

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

ГМИИ – Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина

ГРМ – Государственный Русский музей

К. – картон

М. – масло

Х. – холст

Цв. – цветной, цветная.

ВЫСТАВКИ,

на которых экспонировались работы А.В. Скворцова

1. 1925 г. Саратовская областная выставка.

2. 1926 г. Саратовская областная 4-я выставка.

3. 1927 г. Саратовская областная выставка.

4. 1928 г. Выставка картин общества художников «Жар-цвет». Москва.

5. 1928 г. Четвертая выставка картин современных русских художников. Феодосия.

6. 1929 г. Пятая ежегодная выставка Интернационального общества экслибристов. Лос-Анжелес. Америка

7. 1930 г. Шестая ежегодная выставка Интернационального общества экслибристов. Лос-Анжелес. Америка.

8. 1931 г. Седьмая ежегодная выставка Интернационального общества экслибристов. Лос-Анжелес. Америка.

9. 1937 г. Персональная выставка-просмотр в студии им. И. Нивинского.

10. 1946 г. Всесоюзная художественная выставка. Москва.

11. 1947 г. Выставка работ саратовских художников. Саратов.

12. 1947 г. Персональная выставка-просмотр в студии им. И. Нивинского.

13. 1947–1948 гг. Республиканская и Всесоюзная художественные выставки, посвященные 30-летию Советской власти. Москва.

14. 1948 г. Выставка, посвященная 50-летию Саратовского художественного училища. Саратов.

15. 1949 г. Республиканская выставка. Москва.

16. 1951 г. Областная отчетная художественная выставка. Саратов.

17. 1951 г. Республиканская выставка. Москва.

18. 1952 г. Выставка книжной графики саратовских художников. Саратов.

19. 1952 г. Выставка произведений художников РСФСР. Москва.

20. 1952 г. Областная отчетная художественная выставка. Саратов.

21. 1953 г. Межобластная выставка произведений художников Астраханской, Горьковской, Куйбышевской, Саратовской, Сталинградской и Ульяновской областей, Татарской и Чувашской АССР. Сталинград.

22. 1954 г. Выставка произведений художников РСФСР. Москва.

23. 1954 г. Областная художественная выставка. Саратов.

24. 1957 г. Выставка произведений художников РСФСР. Москва.

25. 1957 г. Всесоюзная художественная выставка, посвященная 40-летию Великой Октябрьской социалистической революции.

26. 1958 г. Международная выставка. Брюссель.

27. 1958 г. Передвижная выставка произведений художников Поволжья. Ярославль.

28. 1958 г. Всесоюзная выставка эстампа. Ленинград.

29. 1958 г. Всесоюзная выставка офорта. Ленинград.

30. 1959 г. Выставка произведений художников-астраханцев и художников, учившихся или работавших в Астрахани, посвященная 400-летию города.

31. 1960 г. Художественная выставка «Советская Россия». Москва.

32. 1963 г. Выставка «Художники Саратова». Саратов.

33. 1966 г. Персональная выставка работ в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Москва.

СПИСОК МУЗЕЕВ,

в которых хранятся работы А.В. СКВОРЦОВА

Москва

Государственная Третьяковская галерея.

Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина.

Центральный музей музыкальной культуры имени М.И. Глинки. Театральный музей имени Бахрушина.

Государственный литературный музей.

Институт мировой литературы имени М. Горького.

Ленинград

Государственный Русский музей.

Всесоюзный музей А.С. Пушкина.

Астраханская картинная галерея имени Б.И. Кустодиева.

Саратовский государственный художественный музей имени А.Н. Радищева.

Казанский художественный музей.

Горьковский музей «Волгарь».

Орловская областная картинная галерея.

Орловский государственный музей И.С. Тургенева.

Ульяновский областной художественный музей.

Ярославский областной художественный музей.

Государственный Дом-музей Н. Г. Чернышевского, Саратов.

Дом-музей Н. Никитина, Воронеж.

Феодосийская картинная галерея им. Айвазовского.

Новгородский художественный музей.

Музей «Домик Лермонтова», Пятигорск.

Центральный музей Татарской АССР, Казань.

Вольская картинная галерея.

Примечание. Работы, место хранения которых в каталоге не обозначено, находятся у вдовы художника Н.С. Скворцовой-Степановой.

[1] В Саратов А.В. Скворцов переехал в 1923 году, чтобы поступить в художественный институт, реорганизованный во время его учебы в техникум, который художник закончил в 1924 году по классу живописи.

[2] С.А. Сильванский. Книжные знаки Александра Скворцова. Херсон-Саратов, издание авторов, 1929.

Автор: Ефим Водонос

Творческий путь А.В. Скворцова

Е. Водонос

Саратовский график Александр Васильевич Скворцов известен далеко за пределами города. Он был одним из крупнейших мастеров офорта, удержавших и развивших достижения предшествующего искусства в этой гравюрной технике. Его творчество уже на рубеже 1920-х – 1930-х годов получило высокую оценку таких авторитетов, как Е.С. Кругликова, П.Д. Эттингер, А.А. Сидоров, М.А. Добров, П.Е. Корнилов, М.З. Холодовская. С этого же времени музеи и коллекционеры начали приобретать его листы. Наиболее крупные собрания его работ хранятся сейчас в ГТГ, ГРМ, ГМИИ и Саратовском государственном музее имени А.Н. Радищева.

Юбилейная выставка 1974 года в Саратове, охватившая все творческое наследие гравера, стала настоящим «открытием» Скворцова даже для тех, кто пристально следил за развитием его искусства. Действительных масштабов созданного им, пожалуй, не подозревали; мало кто догадывался прежде и об удивительном разнообразии технических поисков, о «гравюрном универсализме» Скворцова.

А.В. Скворцов родился 3 сентября 1894 года в селе Никольское Енотаевского уезда Астраханской губернии. Первоначальное художественное образование получил в Астрахани. Сначала у престарелого П.А. Власова, учителя Б.М. Кустодиева, затем у П.И. Котова.

С 1923 года он стал студентом Саратовского художественно-промышленного института, где работал в мастерских В.М. Юстицкого и П.С. Уткина. Вскоре институт был переформирован в техникум, который Скворцов закончил по классу живописи в 1924 году. Художественное мировоззрение Скворцова в самых существенных своих чертах сложилось уже в Астрахани, и последующая учеба у талантливых саратовских мастеров не оставила заметного следа в его творческой биографии.

К 1923 году период «бури и натиска» в художественной жизни города уже кончился. Уехали в столицы А.Е. Карев, А.М. Лавинский, А.И. Савинов, М.В. Кузнецов, П.К. Ершов, Ф.К. Константинов, А.И. Кравченко, Д.E. Загоскин и многие другие художники, задававшие тон на выставках, в творческих дискуссиях и даже в учебном процессе. Резко выросла роль молодых. К середине 1920-х годов они заметно преобладают на городских выставках.

С этой поры участвует в них и Скворцов. Он сразу выступил как график с рядом карандашных рисунков в стиле Бориса Григорьева и первыми своими опытами в гравюре.

В Саратове увлечение эстампом во многом было связано с деятельностью А.И. Кравченко, который в 1918–1921 годах возглавлял Радищевский музей и руководил графическим факультетом. С его отъездом интерес к печатной графике не угас. Сложился кружок любителей графических искусств, организовавший ряд интересных выставок. К началу 1923 года была подготовлена выставка русской гравюры с участием Фаворского, Остроумовой-Лебедевой, Кравченко, Купреянова, Павлинова, Нивинского, Родченко[1].

В 1924 году после стажировки во Вхутеине в техникум вернулся Б.А. Зенкевич, ассистент А.И. Кравченко, который сразу же взялся за оборудование литографской мастерской. Литографией «переболели» тогда многие местные художники, но сколько-нибудь устойчивой традиции в городе так и не сложилось. Недолгое увлечение этой техникой пережил и Скворцов («Автопортрет», 1925; романтический пейзаж «Солнце встает», 1926).

Более глубоким и устойчивым оказалось его увлечение ксилографией. Первые уроки работы по дереву дали ему ученики Фаворского И. Шпинель, Г. Туганов, М. Аксельрод, приехавшие в Саратов на летнюю практику. Скворцовских ксилографий не так уж много. Они выполнены вполне профессионально и свидетельствуют о хорошем знакомстве с работами Фаворского и мастеров его круга. Ксилография использовалась Скворцовым не часто, преимущественно при оформлении книг и создании экслибрисов. Некоторые из них воспроизведены в книге «Саратовский книжный знак» (1928). Художник трижды (в 1929, 1930 и 1931 годах) участвовал в выставках интернационального общества экслибрисистов в Лос-Анджелесе. Экслибрисам Скворцова было посвящено специальное исследование С.А. Сильванского[2], изданное мизерным тиражом и сразу же ставшее библиографической редкостью. Автор его, отмечая влияние Шиллинговского, Маторина, Фаворского и особенно Кравченко в ранних экслибрисах гравера, тем не менее, ставит их достаточно высоко. Экслибрисы Скворцова более всего интересны строгим соответствием своему назначению – быть «вывеской» конкретного книголюба, дать яркое образное представление о характере его библиофильских увлечений и привязанностей. Экслибрисы П.Д. Эттингера, А.А. Крекова, B.Я. Адарюкова, Я.И. Рабиновича, Н.С. Иловайской – лучшие из выполненных в технике ксилографии. Гораздо реже Скворцов прибегал к линогравюре (книжные знаки Макса Шерма, Н. Степановой). В экслибрисах В.А. Гофмана, А. Сильванского, П.Е. Корнилова находим удачное обращение к офорту.

В 1920-е годы диапазон гравюрных техник, к которым охотно и часто обращается Скворцов, еще достаточно широк. Его увлечение печатной графикой началось с линолеума. В ранний период он создал в линогравюре серию городских пейзажей, а также ряд портретов, и обе эти группы работ существенно разнятся между собой как по характеру образного решения, так и по своей стилистике.

В портретах – стремление к повышенной экспрессии формы, к броской, почти плакатной ее выразительности. Очень крупные, во всю плоскость листа, лаконично и смело трактованные образы обретают монументальность не только благодаря своему масштабу, но прежде всего за счет мужественной собранности и энергии решения. Острота характеристики сочетается здесь с глубоким образным обобщением.

Образ художника в линогравюрном автопортрете 1926 года явно романтизирован и весьма далек от решения сугубо психологической задачи. Главное здесь – не откровенный и трезвый рассказ о себе, а некая тематическая заданность: художник и нэповский быт, суровая отрешенность мастера от влекущих соблазнов жизни. Резкий, напряженный контраст больших плоскостей черного и белого, нервная, прерывистая штриховка драматизируют образ, сообщают облику художника решимость и волевой напор.

Смелость образного решения отличает и линогравюру «Голова девушки» («Комсомолка»). Портретно-психологическое начало здесь еще больше уступает задаче монументализации, выявлению собирательного, типового. Продуманная построенность листа, острота ракурса, свобода и уверенность очерка, сочный, размашистый штрих, насыщенный контраст черного и белого уверенно моделируют форму, рождают ощущение ее скульптурной четкости. Интонация пейзажных линогравюр 1920-х годов совершенно иная: настроение их спокойно-умиротворенное, задумчиво-созерцательное. Отсюда и камерность даже очень больших листов. Художник стремился в них к полной достоверности графического рассказа, к «портретности» пейзажно-архитектурного мотива. Таков «Портал старинной церкви на Покровской улице» – цветная линогравюра 1925 года из серии «Старый Саратов». Элементы архитектуры переданы довольно точно, но без педантической засушенности и мелочной отделки. Следует сказать и об удивительной скромности цветового решения этого почти монохромного листа, лишь слегка «озвученного» деликатным введением серовато-зеленого, очень изысканного и благородного тона. Все это позволило мастеру передать существенные особенности мотива и пейзажного состояния с большой лирической точностью. Интимный строй этого и других ранних пейзажей, казалось, уже предвещает искания Скворцова зрелой его поры.

От неназойливого подцвечивания оттиски приобретали почти акварельную легкость. В них не очень-то ощутима собственно «граверность». Сам материал еще не становится активным средством образной выразительности, как это было в портретных линогравюрах той же поры. Поиски в области техники здесь куда менее активны.

К серии «Старый Саратов» относится и ряд городских пейзажей 1926–1929 годов, выполненных в технике гравюры на металле. К концу десятилетия излюбленной техникой Скворцова становится офорт. На рубеже 1924–1925 годов в Саратове экспонировалась «Первая всеобщая германская выставка в СССР», на которой художник получил возможность как следует познакомиться с офортами Кете Кольвиц. Это необычайно активизировало его собственную работу по освоению этой техники. Крепнет и увлечение искусством Фрэнка Бренгвина[3]. С этого же времени Скворцов собирает офортные листы Е. Кругликовой, Игн. Нивинского, А. Кравченко, М. Доброва. Эти мастера высоко подняли в его глазах «престиж» офорта, раскрыли богатство его эмоционально-экспрессивных возможностей. А.В. Скворцов окончательно отдал предпочтение офорту в годы, когда ксилография получила первенствующее значение в советской графике. И в офорте он обрел себя. Скворцовская привязанность к офорту вовсе не была случайной. Выбор был осознанным, соответствующим особенностям своего творческого видения. Графика Скворцова живописна, чистая линейность не привлекает его. Гравюра же на металле позволяет передавать тональное богатство живой природы с максимальной достоверностью.

В 1920-е годы художник пробует себя в различных жанрах, осваивать новую технику предпочитает в натюрморте. Пристально разглядывает он различные бытовые предметы, стараясь во всей полноте выявить их материальные качества, добиваясь впечатления объемности и веса, конкретной фактурности их поверхностей. Как правило, натюрморты Скворцова – не свободный диалог различных вещей, а скорее неторопливый рассказ о каждой из них. И лишь в «Натюрморте с собакой» мастер достигает большей композиционной остроты, передает взаимоотношения предметов, их тонкую прихотливую игру. Потребностью преодолеть застылую изолированность существования предметов, мотивировать их связь конкретностью единой жизненной среды рождены и скворцовские интерьеры тех лет. По сути это развернутые многопредметные натюрморты, вмонтированные в интерьер. Собственно интерьерное начало в них ослаблено и слишком явно подчинено попыткам наладить естественный интимный контакт различных вещей повседневного обихода.

В пределах 1920-х годов остались и немногие опыты в сфере типажных набросков и бытовых сцен: «Столяр», «Прачка», «Преферанс», «На улице», «Базар». Скворцов не избежал увлечения повышенной экспрессией, свойственного искусству той поры, но и тогда уже в его работах она заметно умерялась интонацией лирико-поэтической созерцательности, видимо, куда более органичной для его мироощущения. Борьба за новые формы художественной выразительности задела его лишь косвенно и не очень-то глубоко. Романтическая отвлеченность ранних скворцовских пейзажей («Мельница», «Воз на мосту», «Малая Поливановка. Гора», «Пейзаж с поездом») и плакатный пафос портретов были сравнительно быстро изжиты.

Для зрелого Скворцова характерна объективность подхода к мотиву. Ничего не навязывая природе, он все черпает в ней самой. Ему было всегда достаточно ее многообразия. Каждый ее мотив он умел переплавить в лирические ценности пейзажных листов. Но скворцовский лиризм – без интенсивности, без форсированной подачи своих поэтических чувствований.

Безыскусственность, ненатужность, покоряющая естественность интонаций – отличительные свойства его таланта. Скромное, лишенное какой бы то ни было притязательности, его искусство просто и искренне повествует о жизни окружающей природы. Ясность и точность восприятия, стремление к возможно большей осязаемости трактовки мотива – эти качества, наметившиеся уже в ранний период, получили свое развитие в последующие годы.

Скворцова называли певцом Волги. Ее неоглядные просторы, бесчисленные рукава и протоки, лесистые острова, песчаные отмели и мягкие плавные повороты, ее неспешный величавый ход стали для него неиссякаемым источником вдохновения. Сотни листов говорят о том, как упорно, изо дня в день, в течение десятилетий изучал художник особенности волжского пейзажа.

Скворцов быстро вживался и в незнакомый пейзаж, хорошо чувствовал самое существенное, определяющее в нем. Но он всегда изображал только самолично виденное, а по воображению работать не любил и не мог. Сюжеты его листов обусловливались жизненными обстоятельствами, и вполне понятно преобладание волжского пейзажа во всем наследии мастера. Он великолепно знал природу этого края и убедительно передавал особенные ее приметы.

Скворцов был неутомимым экспериментатором. Но стремился он чаще всего не к новым формам художественного видения, а искал технические средства для более полнокровного воплощения излюбленных тем и образов.

К 1930-м годам все отчетливее сказывается его глубокая увлеченность А.П. Боголюбовым и барбизонцами, с их повышенной чуткостью в передаче состояния натуры, с их умением показать красоту обыкновенного в жизни природы. Добиваясь единства и цельности впечатления, он стремится в пейзажах этого времени («На опушке», «По дороге в Покровск», «Домики в Затоне», «Волга зимой») к конкретности освещения как естественной предпосылке правдивой передачи состояния мотива. Рядом с обаятельной прозаичностью остальных пейзажей «Волга зимой» воспринимается слегка романтизированной. На крохотном поле листа открывается целая панорама, глубокое и активное, затягивающее пространство: мощный столбообразный холм, одиноко вздымающийся над огромной протяженностью заснеженной равнины (такие осыпающиеся и выветриваемые остатки меловых гор волжане называют столбичами), а вдалеке – одинокие деревца, поросшие ивняком ложбинки, дощатые домики с низкими изгородями, плоты и барки на еще не замерзшей темной воде. Но и здесь, несмотря на романтизацию, – не столько взволнованное переживание мотива, сколько неторопливая обстоятельность подробного рассказа о нем. Это взгляд извне, повествование о многократно виденном, устойчивом. Сколь бы сурово ни оценивал потом сам Скворцов эти листы, они сыграли существенную роль в формировании его творческого метода, в выработке офортной техники. Очень последовательно, с терпеливым упорством учится он «мыслить в материале», активнее использовать его для постижения образного смысла натуры. И уже в середине 1930-х годов родился один из раскованно-поэтичных его офортов, «Жаркий день». Здесь ощущение палящего томительного зноя рождено разнообразием штриховки, то сильно, до черноты сгущающейся в тенях, то разреженной при передаче легкого трепета листвы, игры световых бликов на гладком песке, стенах сарайчика, корпусе ремонтируемой лодки, при изображении тихой волжской воды, чуть тронутой у самого берега легкой рябью. Едва заметными штришками намечены катерок, скользящий по реке, и деревья дальнего плана, почти пропадающие в легкой дымке у горизонта. Серебристое сияние всего листа словно материализует солнечный свет, убеждающе передает дрожание прогретого воздуха, смягчает очертания предметов, растворяемых в июльском мареве. Точность наблюдения соединилась здесь со свежей непосредственностью восприятия. Обретена и та полнота натурной убедительности, которая отныне станет непременным свойством произведений Скворцова.

В 1930-е годы художник овладевает техникой сухой иглы, способствующей большему приближению к натуре, что отвечало характеру его творческого мышления. В 1938 году создан цикл «Разлив Волги», в лучших листах которого конкретно-эмоциональное восприятие пейзажа приближено к непосредственности первого впечатления. Преобладают чисто этюдный подход, стремление во всей свежести передать свое переживание подвижной, буквально на глазах меняющейся натуры.

Несомненная удача художника – портрет сына 1939 года, отличающийся остротой характеристики, строгостью линейного ритма, напряженным звучанием насыщенных бархатистых штрихов.

Теперь Скворцов обращается к сухой игле почти столь же часто, что и к офорту. Реже избирает мягкий лак или акватинту, еще реже – меццо-тинто. Порой он сочетает несколько техник в одном листе: «Дождь» 1944 года (сухая игла, мягкий лак, акватинта) или «Вечер в Затоне» 1947 года (мягкий лак, офорт, акватинта). Так бывает не часто, лишь в тех случаях, когда необходимо воссоздать очень уж сложное, прихотливо-изменчивое состояние природы.

В 1940 году создана серия цветных линогравюр: «Яхты», «К рассвету», «Облака», «Закат», «Завечерело» и другие. В сравнении с листами 1920-х годов они отличаются куда меньшим размером и куда большей звучностью цвета. Да и весь лад этих работ совершенно иной: в них гораздо больше сочиненного, чем в обычных скворцовских вещах. Заметно и увлечение японской цветной ксилографией, особенно в листах «К рассвету», «Яхты», «Закат», построенных на градации гармоничных цветовых пятен. Характерен и выбор мотива – время предутреннее или сумеречное – наименее определенного в цвете и наиболее богатого переливающимися оттенками.

Листы этой серии сам мастер ставил невысоко. Ему казалось, что действительная сложность цветовой гармонии природы передана в них упрощенно, и до конца своих дней Скворцов сомневался, можно ли этого вообще избежать в линогравюре. Его последующие эксперименты с цветом шли почти исключительно в гравюре на металле.

В годы войны он работал лишь урывками. Количество новых гравюр сразу же резко упало, но их качественный уровень неизменно высок. В декабре 1941 года награвирована «Поземка»: беженка с детьми тащит по улице груженые санки. В следующем году созданы «Ночи войны». Застывшие баржи на черной воде, небо, расчерченное лучами прожекторов. Тревога и суровая напряженность тех памятных лет переданы немногословно, но с убеждающей конкретностью.

К середине 1940-х годов Скворцов добился заметных успехов в работе с цветом. Решительно изменилось отношение гравера к использованию его возможностей. Теперь он стремится воссоздать естественные краски волжского пейзажа без внешних эффектов, возможно проникновеннее. Его новые пейзажи убеждают прежде всего эмоциональной точностью. Веришь приглушенным краскам последних дней осени в листе «Троицкий взвоз», слоистому небу в клочьях сизых туч, кромке раннего снега на крохотном дебаркадере среди притихшей темной воды, ржаво-коричневой листве больших деревьев возле старинного дома у крутого спуска к реке. Полнота передачи особенностей мотива, словно преодолевающая условность самой техники, позволяет художнику достичь волнующей жизненной достоверности.

Пейзаж зрелого Скворцова всегда эмоционален, но в нем нет субъективных эмоций, отвлеченных от самой природы, от осязаемой предметности ее форм. Такой объективированный лиризм, очевидно, в природе его дарования. Ему незачем искать «интересные» мотивы. Любой из них становится интересным в процессе постижения в нем характерного и существенного. Всякий натурный вид воспринимался Скворцовым как готовая композиция. Он отбрасывает «лишние» подробности, выявляя и обостряя соотношения основных форм, добиваясь ритмической слаженности и тонального единства. Однако при всей этой невыисканности пейзажного сюжета листы его всегда воспринимаются образно законченными.

В работах 1940-х – 1960-х годов – «Затопленные деревья», «Лодка с мачтой», «Жаркий поддень», «Перед грозой», «Глубокое озеро», «Волга зимой» – мастер терпеливо и ненавязчиво объясняет, что же именно так дорого ему в природе. Он подкупает серьезностью своих переживаний, строгой объективностью. Гравер стремится к большой предметной точности, к ощутимой материальности. Под его рукой буквально все становится осязаемым, получает свою особенную плоть. Разнообразием штриховки, фактурными ухищрениями, уверенно воссозданы и черный бархат ночного неба, и искристость снега, и жухлость травы, и серебристость лунного света, и бревенчатость изб, и дощатость сараев. Листы эти кажутся слишком натуральными. Непосредственность восприятия торжествует в них над отстраняющей условностью гравюрной техники. Но это вовсе не насилие над материалом, а скорее попытки обогатить его возможности, расширить сферу его применения. Поэтическая правда скворцовских пейзажей рождена трогательной влюбленностью в натуру. Стремясь обрести еще более тесный контакт с ней, художник создал обширную серию «Наброски с натуры». По сути это лирический дневник, день за днем фиксирующий наблюдения и переживания автора. Не случайно он помечает на иных набросках не только год, но даже число их рождения. Скворцов становится мастером своеобразного «гравюрного пленэра». Он рисует прямо на офортной доске, торопясь запечатлеть изменчивый облик натуры. Диалог с ней становится кратким. Мастер не добивается полной законченности. Его задача – стремительно передать свое ощущение момента, остроту сиюминутного переживания. Он не озабочен дотошной обработкой деталей, его увлекает мгновенное непосредственно интуитивное постижение образной сути мотива. Быстрый «рисующий» штрих слегка намечает только самые обобщенные линии берега, отмели, леса, дороги, лодки или причала. Простота композиционных решений в набросках поистине удивительна – так органично и с таким лаконизмом переданы в них нюансы пейзажного состояния.

Наброски – вовсе не отклонение, нарушающее единство художественной системы Скворцова. В них, как и всюду, гравер тяготеет к наиточнейшему воссозданию жизни природы. Только здесь это достигается не путем медленного вживания в мотив, а стремительно-активным его постижением.

Характер художнической наблюдательности Скворцова с годами почти не менялся. И в той постепенности, с какой развертывалось его лирическое дарование, угадываются большая внутренняя сосредоточенность и целеустремленность. Неспешность его развития лишь оттеняла настойчивость творческого поиска, упорное стремление извлечь наконец-то желаемый эффект. Из множества пробных оттисков Скворцов обычно выбирал технически, быть может, и не самый броский, но всегда тот, который в наибольшей мере отвечал эмоциональной сути образа. Добиваясь правды постижения мотива, он не увлекался ремесленной виртуозностью. Щегольство смолоду претило ему. Среди огромного количества его листов не найти буквально ни одного, где бы он просто демонстрировал техническое совершенство, и только. Высокого уровня профессионализм, несуетность и всегдашняя серьезность, подлинный художественный такт остерегали его от подобных «забав». Экспрессивные возможности техники он всегда подчинял решению образной задачи.

Порою техника Скворцова исключительно сложна, а этого словно не замечаешь. Например – «Заглохший пруд». Офорт с акватинтой – тоновое пятно и открытый штрих. Деликатно введен цвет: переливы разбелённого розового, синего и темно-коричневого. Цельность впечатления держится на выверенности композиции и безупречном чувстве тона. Простота тут обманчива – это преодоленная сложность. Среди множества работ у каждого художника имеются такие, которые прочувствованы им особенно глубоко, в которых запечатлелись характернейшие свойства его дарования. У Скворцова это «Тихое утро», лист, удостоенный высокой награды на Брюссельской выставке 1958 года. Широкий простор неба, уходящая к горизонту гладь притихшей реки, мягкая тяжесть сонных волн, беспредельный покой нарождающегося погожего утра. Легкие разнонаправленные штрихи едва намечают первые лучи восходящего солнца, плавные перекаты воды, рождают ощущение скользящего серебристого света. Своей скромной поэтичностью пейзаж этот очень показателен для художника; и выбор мотива, и эмоциональный настрой, и приемы, и техника – все здесь чисто скворцовское.

На рубеже 1950-х– 1960-х годов мастер вступил в полосу нового творческого подъем Плодотворны его эксперименты с цветом, особенно в ночных пейзажах зимнего Подмосковья. Сухая изморозь – их постоянная тема. Они отличаются изысканностью гаммы и тонкостью нюансировки цвета. Молодые деревца, опушенные хрупким инеем, на фоне заснеженного поля. Все вполне натурально и вместе с тем чуть-чуть гобеленно. Прежняя тяга к объективности – и одновременно осторожное использование условности. Стремление выявить и акцентировать самостоятельную роль цвета привело художника к монотипии. В этой технике он словно преодолевает присущую ему эмоциональную сдержанность, становится раскованно-лиричным. Нежная яркость радужных, пронизанных мягким светом красок сообщает монотипиям праздничное звучание. Скворцов мастерски передает легкую вибрацию света и воздуха, сообщая самому красочному веществу мерцающую светозарность. Он усиливает цвет и одновременно «улегчает» его. Цветовые модуляции лучистых светоносных красок создают ровное мягкое сияние многих скворцовских пейзажей и натюрмортов. Особенно мажорны его букеты. В звучном слаженном аккорде насыщенных радостных тонов проявились большой вкус художника и хорошее понимание декоративных возможностей цвета. Праздничная нарядность гаммы достигается вовсе не путем повышенного цветового напряжения. Обычно Скворцов избегал активно сталкивающихся красочных пятен. Резкий цветовой контраст и нарочитое упрощение форм в «Натюрморте с блюдом», скорее, исключение, а не правило. В пейзажных монотипиях он куда более привержен точности эмоционально-образного воплощения натуры: «Осень. Затон», «Рассвет», «Голубые тени», «Дождь» – все эти листы по-скворцовски правдивы, но при этом свидетельствуют и об углублении его лиризма.

Творческий путь Скворцова отличается удивительной внутренней целостностью. Он никогда не боялся показаться старомодным. Даже в начале своего творческого пути, в пору метаний и поисков нашего искусства, молодой художник, казалось, никуда не спешил. Ни к чему не приноравливался и позднее, сохраняя свое творческое лицо на протяжении десятилетий. С годами пришли равнодушие к внешнему успеху, росла озабоченность качеством сделанного.

Стилистическое своеобразие произведений Скворцова не сразу бросается в глаза. Выявить и по-настоящему оценить индивидуальность его гравюрного языка тоже непросто. Его искусство не имеет близких аналогий. Он стоит несколько особняком, этот художник, ни на кого не похожий и вместе с тем глубоко традиционный. Традиционный в самом высоком и творческом значении этого слова. Гравюры Скворцова – явление весьма самобытное в советском искусстве. И самобытность здесь не внешняя, а глубинная, подспудная. Она не в приемах гравирования, а в глубочайшей душевной сосредоточенности, в особой тонкости проникновения, в редкостном постоянстве тематики, в незыблемости творческих принципов. «Мастерство и сердечность»[4] – лаконично и метко определил горьковский художник А.М. Каманин наиболее привлекательные стороны творчества Александра Васильевича Скворцова. И точнее о нем, пожалуй, не скажешь.

[1] Художественный Саратов, 1922, 19–24 декабря, с. 10.

[2] Сильванский С.А. Книжные знаки Александра Скворцова. Херсон – Саратов, изд. авторов, 1929, с. 9–10.

[3] См.: Письмо А.В. Скворцова В.Я. Адарюкову от 5 августа 1928 г. ЦГАЛИ, ф. 689, оп. 1, ед. хр. 173.

[4] Из речи на вечере памяти А. В. Скворцова на выставке в ГМИИ. 1966 г.

Е. Водонос. Творческий путь А.В. Скворцова // Советская графика 7. Москва: Советский художник, 1983. С. 280–290.

А.В. Скворцов : [График] - Л. : Художник РСФСР, 1985

Автор: Ефим Водонос

А. В. Скворцов : [График] / Е. И. Водонос. - Л. : Художник РСФСР, 1985. - 35 с. : портр., 14 л. ил., цв. ил.; 21 см.; ISBN В пер. : 65 к.

Персоналия: Александр Васильевич Скворцов

Светлой памяти Нины Степановны Скворцовой-Степановой

Саратовский график Александр Васильевич Скворцов был одним из значительных мастеров офорта. Скромное, лишенное какой бы то ни было притязательности, его искусство просто и искренне повествует о жизни окружающей природы.

Волга, ее неоглядные просторы, бесчисленные рукава и протоки, лесистые острова, песчаные отмели и мягкие, плавные повороты, ее неспешный, величавый ход стали для Скворцова неиссякаемым источником вдохновения. Сотни листов говорят о том, как упорно, изо дня в день, в течение четырех десятилетий, отпущенных ему судьбой на творчество, изучал художник особенности волжского пейзажа.

Каждое из его произведений – результат «любовных бесед с натурой», бесед, которые никогда не прекращались и не надоедали художнику. Для Скворцова любой мотив уже сам по себе обладает несомненной поэтической ценностью. А потому он так упорно добивается повышенной убедительности графического их воссоздания.

«И чем дольше всматриваешься в его произведения, тем больше понимаешь всю глубину его чувства, тем больше увлекает тебя увиденная им красота, передается его настроение. [...] Так правдиво и с таким чувством изображена им природа, что подчас забываешь, что это только гравюры, отпечатанные на бумаге».[1]

Творческий путь Скворцова, охватывающий очень несхожие между собой этапы нашего искусства, отличается удивительной внутренней целостностью.

Сохранилось интересное письмо молодого, только начинающего саратовского художника маститому столичному граверу М. А. Доброву. Скворцов благодарит старшего товарища за участливое внимание к своим произведениям и вместе с тем сдержанно, но с достоинством и убежденностью отстаивает свои жизненные и творческие принципы: «Вы пишете, что я очень скромен в своих работах и что это не сулит лавров триумфатора. Все это правда, и я понимаю, как трудно выбиться на дорогу молодому художнику, не выкидывая «антраша».

Это дает чувствовать себя и здесь, в Саратове. Но, к сожалению, не имею тех необходимых данных, я бы сказал врожденных, чтобы можно было бы ради получения известности и некоторых благ ломать себя и делать то, что я по своему характеру не могу сделать».[2]

А судьба Скворцову выпала нелегкая. Он знал затяжные периоды горьких разочарований и недовольства собой. Изведал немало житейских неурядиц и тягот. И все же люди, близко знавшие его, сходятся на том, что прожил он интересную и красивую жизнь.

Начиналась же она на редкость неблагоприятно.

Родился он в селе Никольском Енотаевского уезда Астраханской губернии 3 сентября 1894 года. Отец его, мелкий служащий, умер в декабре 1895 года. Мать, женщина неграмотная, сразу переехала в Астрахань, где принуждена была поначалу довольствоваться случайным заработком. Нередко ей приходилось запирать в комнате голодного плачущего мальчика на весь день. Это расшатало здоровье ребенка, сделало его излишне впечатлительным, замкнутым, легко ранимым. Постепенно все изменилось к лучшему. Мать стала портнихой, работу брала на дом. Сын подрос и целыми днями рыбачил на Волге. Рыбачил всерьез, не ради развлечения. Да и дома не сидел без дела: выпиливал, выжигал, лепил. Рыбалка и тяга мастерить сопровождали Скворцова в течение всей жизни.

С 1902 по 1910 год он посещал школу. Любимым предметом мечтательного застенчивого мальчика была география. Но мечты о путешествиях в далекие страны навсегда остались только мечтами [3]. В жизни все обернулось прозаичней: с июля 1910 года юноша стал конторщиком астраханского отделения пароходного общества «Кавказ и Меркурий». Так начал он свой трудовой путь. Первая мировая война застала Скворцова в той же должности в казначействе села Ремонтное Астраханской губернии. В мае 1915 года его мобилизовали. В качестве ратника ополчения он до января 1916 года служил в Царицыне. Освобожденный по болезни, Скворцов возвращается в Ремонтное, где работает бухгалтером. Послужной список не предвещает пока карьеру художника. Но это только внешняя сторона жизни. Внутренний же ее смысл был совершенно иным. Хотя к Скворцову наконец-то пришел достаток, он тяготился службой, сторонился развлечений своих коллег, мечтал об ином, духовно обогащающем занятии.

В Ремонтное приходили книги, выписанные из столичных городов: Скворцов упорно занимался самообразованием. Именно здесь он внимательно перечитал русскую классику, познакомился со многими шедеврами зарубежной литературы. Должно быть, и детское увлечение рисованием не было случайным: все эти годы Скворцов самостоятельно занимался живописью. Поэтому и вернулся он в августе 1918 года в Астрахань, где сразу же начал посещать студию П. А. Власова, который в 1890-е годы был учителем Б.М. Кустодиева. Занятия у престарелого живописца показались Скворцову не очень-то увлекательными, и вскоре он перешел к П.И. Котову, недавнему выпускнику петербургской Академии художеств, поселившемуся в ту пору в Астрахани.

Очевидно, профессиональная подготовка Скворцова была слабой: поначалу он совсем не понимал требований учителя. Мучительно переживая свою беспомощность, крайне застенчивый, Скворцов не решался с кем-либо поделиться горестными раздумьями. Порою приходила мысль оставить живопись. Часами одиноко бродил он ночным городом, пытаясь понять причину неудач. Перелом наступил нелегко и не сразу. Не скоро еще молодой художник услышал ободряющее слово и похвалу учителя...

Со временем Котов по достоинству оценил творческую одаренность и тихое упорство Скворцова. Именно его да еще С. М. Мочалова, ставшего впоследствии интересным ксилографом, он особенно выделял среди астраханских своих учеников. Но Котов никогда не одобрял страстного их увлечения гравюрой, считая обоих талантливыми живописцами.

Судя по сохранившимся документам, в годы учебы Скворцов постоянно где-то работал: бухгалтером, секретарем ученого совета Астраханских государственных художественных мастерских, художником-постановщиком Астраханского театра революционных исканий, заведующим секцией охраны памятников искусства и старины, заведующим художественным отделом Губполитпросвета. В этой последней должности он активно содействовал пополнению собрания местной картинной галереи произведениями ведущих московских художников. Жизнь его той поры была яркой, радостной и напряженной. Атмосфера в Астраханских мастерских благоприятствовала не только стремительному росту в избранной специальности, но также и выработке широкого гуманитарного кругозора. «Работа в студии была обставлена так, что мастерская для каждого была родным домом, откуда не хотелось уходить [...]

Еженедельно, по субботам, в студии устраивались художественные вечера, в оформлении которых без особых приглашений принимали участие все артистические силы, посещавшие Астрахань», – записывал явно со слов Скворцова один из ранних исследователей [4].

Светлые годы молодости, яркая творческая среда, первые успехи, окрыляющие художника, дерзкие мечты, фанатическая преданность искусству. Скворцов много рисует, работает акварелью, пишет массу живописных этюдов, запоем читает книги о мастерах прошлого, знакомится с лучшими музеями страны, посещает мастерские столичных живописцев.

К сожалению, работ астраханского периода не сохранилось. Но, видимо, учеба шла успешно, ибо к 1922 году Скворцов уже озабочен переездом в Петроград для продолжения художественного образования. Об этом свидетельствует любопытный, вполне в стиле эпохи документ: «Дано сие гр. Скворцову А. В. в том, что он состоял учеником в студии Г.С.П.С. с 1918 по 1919, затем студентом Высших государственных живописных мастерских имени Губпрофсовета г. Астрахани с 1919 по 1921 г. и учащимся живописного ударного техникума имени Астраханского губпросвета с 1921 по 1922.

За время пребывания в указанных учебных заведениях показывал отличные успехи и отменное прилежание в работе, и согласно постановления учебной комиссии считается окончившим Ударный Государственный живописный техникум в июле 1922, а потому вполне подготовлен к поступлению в Академию художеств, что удостоверяется подписями и приложением печати» [5].

Поехать в Петроград не привелось. Этому решительно воспротивилась мать художника. У нее были серьезные опасения о здоровье сына, и она настаивала на выборе другого города – и ближе к Астрахани, и с более подходящим климатом. Видимо, поэтому с 1923 года А. В. Скворцов стал студентом Саратовского художественно-промышленного института.

С этим городом связана вся его последующая жизнь, все творческие успехи и неудачи, все житейские радости и горести.

С учебой ему здесь явно не повезло: институт был в тот же год переформирован в техникум, который он и закончил по классу живописи в июле 1924 года.

Поначалу Скворцов определился в мастерскую популярного педагога В.М. Юстицкого.

«Это был живой талантливый, темпераментный художник. Быстрый в своем творчестве, излишне самолюбивый, он всегда гнался за чем-нибудь новым. Отсюда и дефекты: отсутствие глубины, подражательность, неоправданные выкрутасы. Работы его – всегда дискуссионные – смотрелись с большим интересом и, наряду с дарованием, он обладал большим художественным вкусом. Я встретился с ним после Октябрьской революции и испытал на себе некоторое его влияние. Правда, отталкивался я от него в противоположную сторону...» –так вспоминал Юстицкого его тогдашний коллега по техникуму художник Б. А. Зенкевич [6].

Оценка деятельности Юстицкого и как художника, и как педагога никогда не была однозначной. Диапазон мнений – от безудержной восторженности до безоговорочного осуждения – достаточно широк. Зенкевич далек от крайностей. Мнение его приводится вовсе не из-за трезвой, несколько отстраненной и холодноватой объективности. В самом существенном оно совпадает с мнением Скворцова. После Власова и Котова Юстицкий показался Скворцову слишком экстравагантным и не очень серьезным для педагога, руководителя мастерской. И в искусстве, и в методике преподавания этого мастера Скворцову виделось то самое стремление выделывать «антраша», которое было глубоко чуждо его натуре. Не отрицая яркости и талантливости Юстицкого, Скворцов, подобно Зенкевичу, предпочитал развиваться, «отталкиваясь от него в противоположную сторону». Их отношения обострились, и вскоре молодой художник подал прошение о переводе в мастерскую П.С. Уткина. Кажется странным, что такой поэтичнейший пейзажист, как Уткин, обаяние искусства которого столь очевидно в раннем творчестве большинства его учеников, почти не затронул своим влиянием Скворцова, который, должно быть, интуитивно почувствовал, что уткинский лиризм окрашен несравненно большей субъективностью, чем та, которую подсказывали ему и собственный предшествующий опыт, и самый склад его дарования. Скворцов стремился к эмоциональному, но точному отображению природы. Уткин – к ее преображению.

У Скворцова не могло быть «воображаемых» пейзажей. Он смолоду стремился к точности воссоздания мотива. Ему присущи высокая степень конкретности, чувственно-достоверное воплощение видимого. Природа для него – объект поэтического постижения и только. Никакой скрытой аллегории, подспудной символики в скворцовских пейзажах не отыскать.

Художественное мировоззрение Скворцова в самых существенных чертах сложилось еще в Астрахани, и, должно быть, поэтому последующая учеба у талантливых саратовских мастеров не оставила заметного следа в его творческой биографии. Ни одного из них нельзя считать непосредственным учителем Скворцова.

К 1923 году период «бури и натиска» в художественной жизни города кончился. Саратов покинули А.Е. Карев, Ф.К. Константинов, А.М. Лавинский, А.И. Кравченко, А.И. Савинов, П.К. Ершов, М.В. Кузнецов, Д.Е. Загоскин и многие другие художники, задававшие тон на выставках, в творческих дискуссиях и даже в учебном процессе первых послереволюционных лет. Резко выросла роль молодых. Некоторые из них сами стали преподавателями: Е.В. Егоров, Б.В. Миловидов. К середине 20-х годов молодежь явно преобладает и на городских выставках. С этой поры участвует на них и Скворцов. Хотя он закончил живописный факультет, самостоятельное творчество начал как график.

В широких, чуть «смазанных» линиях тогдашних его карандашных рисунков («Забор», «За самоваром», «Джек», «Дворник», «Монастырка», «Весна», «Стволы», «Лодка на берегу») мягко, но настойчиво выявляющих форму, легко угадывается увлеченность рисунками Б. А. Григорьева.

Скворцов больше никогда не уделял такого внимания самостоятельному рисунку. Рисовал он всегда много, но позднейшие рисунки, как правило, ориентированы на создание гравюры, являясь по сути эскизами будущих печатных листов. Рисунок в его суверенном значении не будет уже играть сколько-нибудь заметной роли в творческих исканиях художника.

С 1930-х годов он известен исключительно как гравер и более всего как замечательный офортист.

В Саратове увлечение гравюрой во многом связано с деятельностью А. И. Кравченко, который в 1918–1921 годах возглавлял Радищевский музей и одновременно руководил графическим факультетом местного Вхутемаса. Когда Скворцов переселился в Саратов, Кравченко был уже в Москве. На время оставил преподавательскую работу и его ассистент Зенкевич. Но интерес к печатной графике в Саратове не угас. Вскоре здесь возник кружок любителей графических искусств, который провел ряд интересных выставок. Целями кружка, если верить объявлению, были «популяризация и изучение произведений графических искусств и печатного дела» [7]. К началу 1923 года им была подготовлена выставка русской гравюры, на которой экспонировались листы ведущих граверов: В.А. Фаворского, А.И. Кравченко, Н.Н. Купреянова, П.Я. Павлинова, А.П. Остроумовой-Лебедевой, И.И. Нивинского. Вскоре в техникум вернулся Зенкевич. Он прошел трехмесячную стажировку во Вхутеине и увлеченно взялся за оборудование в Саратове литографской мастерской. Литографией «переболели» тогда многие местные художники, но сколько-нибудь устойчивой традиции ее в городе так и не сложилось.

Недолгое увлечение этой техникой пережил и Скворцов. На юбилейной его выставке 1974 года экспонировались два литографских листа тех лет: «Автопортрет», очень трезвый и очень еще имитирующий обычный карандашный рисунок, а также романтический пейзаж «Солнце встает. Монастырка», с довольно наивным подчеркиванием именно гравюрной «напечатанности».

Несравненно более глубоким и длительным было увлечение линогравюрой и ксилографией. Последней его «заразили» ученики Фаворского И. Шпинель, М. Аксельрод и Г. Туганов, приезжавшие в 1925–1926 годах в Саратов на летнюю практику. М. И. Поляков, тогда еще студент саратовского художественного техникума, в 1973 году рассказывал автору этих строк, с каким жадным интересом молодые местные художники знакомились с особенностями гравюры на дереве, делали первые пробы в этой технике. Среди них был и Скворцов. Гравюра на дереве использовалась им не часто, преимущественно для оформления книг и экслибрисов. Работ его в ксилографии известно немного. Некоторые из экслибрисов воспроизведены в книге «Саратовский книжный знак» (1928), составленной А. Креповым, Л. Рабиновичем, С. Соколовым, и в работе С.А. Сильванского «Книжные знаки Александра Скворцова» (1929). Обложка, заставка и концовка этой книги, пригласительный билет на вторую выставку книжного знака в Радищевском музее, небольшие «Интерьер», «Пейзаж», «Сборщица картофеля», тоже весьма напоминающие элементы книжного убранства, – вот то немногое, что сохранилось из скворцовских ксилографий 1920-1930-х годов. Все они выполнены па достаточно высоком профессиональном уровне и свидетельствуют о хорошем усвоении плодотворнейших завоеваний Фаворского и мастеров его круга. Вполне справедливо замечание К.В. Безменовой: «Работы А.В. Скворцова в области ксилографии говорят о том, что этот художник тонко чувствует специфику гравюры. Его поиски многоплановых решений пространства, взаимоотношений черного пятна с белой плоскостью листа и обыгрывание возможностей белого штриха в черно-белой гравюре совпадают с художественными проблемами, вставшими перед граверами по дереву 20-х годов» [8].

По свидетельству Н. С. Степановой, жены художника, его увлечение печатной графикой началось с линолеума. Самые ранние пробы в этом материале были взыскательным автором уничтожены. В сохранившихся линогравюрах второй половины 1920-х годов совсем нет робости начинающего.

В ранний период Скворцов создал в этой технике серию городских пейзажей, а также несколько интересных портретов, и обе эти группы работ существенно разнятся между собой как по характеру образного решения, так и стилистически.

В портретах явственно ощутимо стремление к повышенной экспрессии. Взятые очень крупно, во всю плоскость листа, лаконично и смело трактованные, они говорят о стремлении к монументализации. Острота характеристики сочетается здесь с глубоким образным обобщением.

«Автопортрет» 1926 года показывает, насколько уверенно осваиваются Скворцовым возможности материала и инструмента. Резкий, напряженный контраст больших плоскостей черного и белого, нервная, прерывистая штриховка драматизируют образ, сообщают облику художника решимость и волевой напор.

Но в листе этом куда меньше той доверительной искренности, которая была присуща литографскому автопортрету. Главное здесь – не откровенный и трезвый рассказ о себе, а некая тематическая заданность: художник и нэповский быт, суровая отрешенность от влекущих соблазнов жизни. Отсюда невольная перегруженность композиции сторонними деталями, «говорящими» подробностями: горящая лампа, бутылка, дамский сапог, – которые, по всей видимости, представлялись необходимыми для наглядного выявления подтекстового замысла.

Образ художника в линогравюрном «Автопортрете» явно романтизирован и весьма далек от сугубо портретного решения. Заданное представление о долге перед искусством, о трудной и высокой миссии мастера-творца в значительной мере заслонило стремление к конкретности индивидуальной характеристики, к более глубокому выявлению персональных психологических особенностей.

В том же направлении работал Скворцов, создавая превосходную гравюру «Голова девушки (Комсомолка)». С целью обострения характеристики он резко укрупняет масштаб, нарочито форсирует контур. Мастер явно стремится к концентрации художественной идеи и к волевой активности формы. Содержательный смысл портрета рожден стремительным обновлением жизни, становлением нового человека. Всем обликом своим «Девушка» принадлежит первому послеоктябрьскому поколению, только еще начинающему свой путь. И хотя в портрете этом степень обобщения образа очень велика, он не утрачивает психологической определенности. Именно непривычное сочетание духовно-эмоционального напряжения и сосредоточенного лиризма делает решение Скворцова таким убедительным.

Интонация пейзажных линогравюр Скворцова совершенно другая – им присуще настроение спокойно-умиротворенное, задумчиво-созерцательное. Удивительна камерность даже очень больших листов. Художник стремился в них к достоверности графического рассказа, к особой, легко угадываемой «портретности» пейзажно-архитектурного мотива. Отсюда укрупнение масштаба изображаемых зданий, тщательная проработка предметной формы. Скворцов чуток к будничному ритму городской жизни. Больше всего привлекают его старые, давно обжитые кварталы с их исконным размеренным уютом. Порою внимание художника останавливает мягкая округлость массивных, спокойно-величавых форм каменных соборов, например, в листе «Портал старинной церкви на Покровской улице» – цветной линогравюре 1925 года из серии «Старый Саратов». Элементы архитектуры переданы довольно точно, но без педантичной засушенности и мелочной отделки. Следует сказать и об исключительной скромности цветового решения этого по сути монохромного листа, только слегка «озвученного» деликатным введением серовато-зеленого очень изысканного и благородного тона. Все это позволило мастеру передать существенные особенности мотива и пейзажного состояния с большой лирической точностью. Интимный строй «Портала» характерен для всех городских пейзажей. Они объединены не только внешними приметами серии или цикла – одинаковый размер и формат листа, – но также и общностью замысла, единым стилистическим принципом, сходной манерой исполнения. От неназойливого подцвечивания оттиски приобретают почти акварельную легкость. В них не очень-то ощутима собственно «граверность»: сам материал еще не становится активным средством образной выразительности, как в портретных линогравюрах. Поиски в области техники здесь менее активны.

В портретах острее ощущение тревожного и героического времени. Сама их плакатная природа – наглядное тому подтверждение. Они теснее связаны со смелыми исканиями и высокими достижениями современного искусства, зависимее от них. «Бурная эпоха революции обрела в графике именно тот резкий и четкий, лаконический и динамический язык, который был ей нужен [...]» [9]

В своих портретах саратовский гравер уверенно осваивает этот напряженно-экспрессивный графический язык, ставший тогда достоянием многих молодых мастеров. В пейзажах же – пусть еще очень робко – Скворцов нащупывает свой особенный путь. Технически пока менее совершенные, нежели портреты, они связаны гораздо глубже с самыми основами его художественного мышления. К серии «Старый Саратов» можно отнести и ряд городских пейзажей 1926–1929 годов, выполненных в технике офорта или акватинты.

В 1920-е годы диапазон гравюрных техник, к которым охотно и часто обращается Скворцов, еще достаточно широк. Он пробует силы буквально во всех основных разновидностях печатной графики, терпеливо постигая выразительные возможности каждой из них. К концу десятилетия среди лучших его листов количественно начинает заметно преобладать офорт.

Самое раннее обращение к нему – «Мой первый офорт» – датируется 1924 годом. На квартире саратовского художника Б. И. Ковригина Скворцов случайно увидел несколько чисто ремесленных офортов и совершенно неожиданно для себя почувствовал богатейшие возможности этой техники. Он буквально «заболевает» офортом. Преодолевая огромные трудности, обзаводится станком и необходимыми материалами. Выписывает из Франции комплект инструментов. Профессиональные навыки Скворцов приобретает самостоятельно, пользуясь лишь «Руководством по технике офорта» М. Ла– лана, которое нашел в библиотеке Радищевского музея. Страницу за страницей этого пособия переводит ему жена с французского языка, и Александр Васильевич изо дня в день настойчиво совершенствует свои навыки, глубже постигает природу самого материала. В конце 1920-х годов он вполне владеет техническими тонкостями данного вида гравюры.

На рубеже 1924–1925 годов в Саратове, в залах художественного музея экспонировалась Первая всеобщая германская выставка в СССР, на которой Скворцов получил возможность ближе познакомиться с офортами Кетэ Кольвиц. Увлечение ее искусством активизировало собственную работу но творческому освоению гравюры на металле. В эти же годы он пристально изучает офорты Фрэнка Бренгвина. «Я очень увлекаюсь Бренгвиным», – пишет художник В. Я. Адарюкову летом 1928 года и настойчиво пытается выяснить мнение своего адресата о произведениях прославленного мастера [10]. Скворцов высоко ценил исследования этого искусствоведа по истории гравюры. В годы жадного интереса к печатной графике Адарюков упорно прокламировал особенные возможности офорта как одной из самых сложных и интересных техник. Его статья «Офорт в России» (1923) оказала едва ли не решающее влияние на окончательный выбор художника.

Скворцов внимателен к офортам Рембрандта и малых голландцев, он собирает листы Кравченко, Фалилеева, Кругликовой, Нивинского, Доброва. Но в собственном творчестве саратовский гравер не следовал ни одному из этих мастеров. Существенного влияния любого из них не обнаружить в образной ткани тогдашних скворцовских листов. Воздействие заключалось в ином: эти художники высоко подняли самый престиж офорта, раскрыли богатство его эмоционально-экспрессивных возможностей. Скворцов-офортист развивался обособленно, но развивался он в пределах их «силового поля», ориентируясь на заданный уровень мастерства, на органичность и чистоту гравюрного языка, на культуру ремесла, выработанную прославленными граверами.

Скворцовская «завороженность» офортом не случайна. Выбор был осознанным, хорошо учитывающим особенности своего творческого видения. Живописная трактовка мотива в гравюре больше сродни ему, нежели линейно-пластическая. И особое пристрастие Скворцова к гравюре на металле вполне объяснимо: любая ее разновидность – собственно офорт, близкая ему по своему художественному эффекту сухая игла, мягкий лак, акватинта и меццо-тинто – все они позволяют передавать тональное богатство природы с большой достоверностью.

Скворцов окончательно отдал предпочтение офорту в годы, когда ксилография надолго получила первенствующее значение в советской графике. И в офорте он обрел себя.

В 1920-е годы художник осваивает различные жанры: интерьер, натюрморт, пейзаж и портрет. Первоначально овладеть спецификой гравюры в наибольшей мере помогает ему натюрморт. Пристально, словно бы в упор, разглядывает гравер немногие предметы, стараясь возможно полнее выявить материальные качества и свойства, добиваясь впечатления подчеркнутой объемности, весомости, конкретной фактурности их поверхностей. Как правило, это не острый «диалог» различных вещей, а скорее неторопливый обстоятельный рассказ о каждой из них. Все сводится к довольно простой задаче построения формы в новой технике, к совершенно еще робким попыткам, преодолевая сопротивление плохо знакомого материала, воссоздать каждую вещь во всей осязаемости. В самых ранних натюрмортах Скворцов ученически скован. Умея выявить пластический смысл изображаемых предметов, сделать их ощутимо вещественными, он не улавливает пока их скрытого интимного контакта, органической спаянности друг с другом. Только в лучшем из них – «Натюрморте с собакой» – Скворцов достигает композиционной остроты и динамики, убеждающе передает также и взаимоотношения предметов, их тонкую прихотливую игру.

Потребностью преодолеть мертвенную отдельность существования этих вещей, мотивировать их связь конкретностью единой жизненной среды рождены и скворцовские интерьеры. По сути это развернутые многопредметные натюрморты, только вмонтированные в интерьер.

Таков, к примеру, «Интерьер с фигурой» (акватинта, 1926), таков и линогравюрный интерьер с самоваром, стаканом, книгой, лупой и портретом на стене. Они натюрмортны по самой своей сущности. Собственно интерьерное начало ослаблено в них и слишком явно подчинено попыткам найти естественное взаимодействие различных мелочей повседневного домашнего обихода.

В пределах 1920-х годов остались основные опыты Скворцова в сфере типажных набросков и жанрово-бытовых сцен. Таковы совсем еще неумелый «Столяр», раскованный, эскизный «Преферанс»; острый по композиции, несколько утрированный, но выразительный и даже по-своему монументальный, крохотный лист «Прачка», большая многофигурная композиция «На улице»; ряд занимательных сцен из серии «Базар».

Жанровая многогранность раннего Скворцова, казалось, никак не предвещает чистого пейзажиста, каким знали его зрители последующих десятилетий. В 1920-е годы пейзаж постепенно вытесняет другие жанры и только к концу десятилетия занимает центральное место в творчестве. Потенции работать в других жанрах были у Скворцова достаточно велики: и в натюрморте, и в портрете, и в интерьере, и в бытовых сценах он высказался свежо и талантливо, по все же быстро оставил их все, не предполагая возможности дальнейшего совершенствования па этих путях.

В ранних листах Скворцов не избежал увлечения повышенной экспрессией, свойственного советскому искусству той поры, но и тогда в собственном творчестве экспрессия заметно умерялась интонацией лирико-поэтической созерцательности, видимо, более органичной для его мироощущения. Это бросается в глаза даже в наиболее динамичных и напряженных по своему звучанию скворцовских пейзажах тех лет – «Мельница», «Воз на мосту», «Пейзаж с поездом», «Малая Поливановка. Гора», «Дворик па Первомайской улице». Борьба за новые формы художественной выразительности, весьма интенсивная в атмосфере 1920-х годов, задела его лишь косвенно и не очень-то глубоко. Некоторая романтическая отвлеченность самых ранних пейзажей и плакатная пафосность портретов были художником сравнительно быстро преодолены. Экспрессивный изобразительный строй обложки книги Л. Решетова «Дело мистера Луиса» (1931) скорее исключение, а не правило. И предопределен он характером текста, а вовсе не направленностью стилистических исканий художника. К концу десятилетия в его творчестве обозначился поворот к большей интимности образа, к поэтической достоверности передачи обыденного мотива. Как явная полемика с прямолинейной декларативностью линогравюрного автопортрета воспринимается большой пейзажно-жанровый лист «Вечер» (офорт, акватинта), датированный 1926 годом.

Этот год недолгого ухаживания и счастливой женитьбы художника на Н. С. Степановой, тоже работавшей в статистическом управлении, где Скворцов был принужден служить по первой, довольно прозаической своей специальности. События личной биографии получили в гравюре достаточно трезвое, лукаво-ироническое осмысление.

Убеждающе воссоздан теплый, томительно-тревожный вечер. На скамейке у каменной церковной ограды с массивными воротами – обнимающаяся парочка. Над нею кошачий дуэт. Мотиву, казалось бы, сугубо возвышенному, придана откровенно насмешливая окраска.

Элегическое очарование старой архитектуры, уютная идилличность весеннего пейзажа взрываются нарочитым комизмом жанровой ситуации. Свободное развертывание лирической темы пресекается пародийной остраненностью юмористического виденья.

Этого же рода «несогласованности» присущи и группе небольших пейзажных гравюр из альбома «Волга», подготовленного Скворцовым в 1929 году. Только это «несогласованности» внутри серии, а не внутри каждого листа. Альбом создавался на основе зарисовок, сделанных художником во время пароходной поездки в родные края летом 1926 года [11].

Образно-стилевое единство серии здесь весьма относительно. В одних листах («Оползень») мастер добивается обостренной интерпретации мотива, в других («Пейзаж с баржей») тяготеет к сдержанной лирической экспрессии; в одних – настрой мрачновато-сумрачный, тревожно-романтический («Вечер на Волге. Астрахань»), в других нарочито ироничный, сниженно-бытовой («Пастушка»); в одних – широкий охват пространства («Дали»), в других – взгляд замыкается на малом и ближнем, почти протокольно фиксируя лишь чувственно-непосредственную данность как бы случайно увиденных фрагментов натуры («Лодки и сваи», «Мостки», «Сходни», «У причала»); одни листы восходят к самым ранним напряженно-романтическим пейзажам, другие – словно предвещают скворцовские «наброски с натуры» поздней поры. В единый альбом собраны произведения, несхожие по своему внутреннему строю, но близкие по техническому решению. В офорте художник мыслит тонально-пластически. Очень цельно воспринимая мотив, он строит лист на больших обобщениях формы, достигая единства и почти живописной слитности изображенного.

Следующим летом Скворцов побывал в Крыму. 1929 годом датирован офорт «Севастополь». Лист вяловато-описательный, дробный по композиции, имеет характер лишь первоначального, очень беглого знакомства с мотивом. Гравюры, посвященные Бахчисараю и окрестностям, кажутся несравненно более совершенными. В них нет размагниченности и многоречивости. В каждом листе дан только некий синтезирующий образ Бахчисарая, достаточно обобщенное и концентрированное представление о характернейших чертах крымского пейзажа.

Скворцова любили называть певцом Волги. Великая река, действительно, главная тема художника. Он охотно работал и над пейзажами Дона, Хопра. Многократно возвращался к мотивам Бахчисарая. Бахчисарайской сюите принадлежит одно из самых изысканных его созданий – «Три дерева». Скворцов быстро вживался в незнакомый пейзаж, хорошо чувствовал существенное, определяющее в нем. Географические рамки определялись жизненными обстоятельствами: он изображал только виденное, а по воображению работать не любил и не мог. И вполне понятно, что волжские пейзажи абсолютно доминируют в наследии мастера. Он хорошо знал природу края и топко передавал ее особенные приметы.

В конце 1920-х годов появляются в творчестве Скворцова пейзажи, сосредоточенной углубленностью подхода и поэтической конкретностью видения уже предвещающие его искания зрелой поры. Художественную полноценность этих работ в начале 1927 года отмечала местная пресса [12].

Значительное их число к концу десятилетия поступило в Радищевский музей. Листы Скворцова экспонировались на выставках в Феодосии и в Казани, «бывшей в 1920-х годах, вероятно, самым активным на периферии центром развития и пропаганды искусства графики» [13]. Некоторые из них попали в собрание Центрального музея Татарии [14].

Однако наибольший успех выпал не пейзажам или портретам, а экслибрисам Скворцова. На рубеже 1920–1930-х годов они трижды были показаны на выставке интернационального общества экслибристов в Лос-Анжелесе. Привязанность к искусству книжного знака художник сохранял и в последующие годы. Среди лучших ранних экслибрисов, выполненных в технике ксилографии, – книжные знаки П.Д. Эттингера, А.А. Крекова, B.Я. Адарюкова, С.А. Сильванского, Я.И. Рабиновича, Н.С. Иловайской, В.А. Гофмана. Гораздо реже Скворцов прибегал к линогравюре: книжные знаки Макса Шерма, Н. Степановой; порою – к офорту.

Экслибрисам Скворцова было посвящено специальное исследование C.А. Сильванского, изданное крохотным тиражом и сразу ставшее библиографической редкостью. Автор его, отмечая влияние Шиллинговского, Маторина, Фаворского и особенно Кравченко в ранних экслибрисах саратовского гравера, тем не менее ставит их достаточно высоко.

Экслибрисы интересны строгим соответствием основной цели – дать яркое образное представление о характере библиофильских увлечений и привязанностей владельца книжного знака. Это микроинформация о библиотеке, сконцентрированная на крохотном пространстве экслибриса, живущего в обособленном мире отдельного тома. Не случайно книжные знаки Скворцова сразу же привлекли внимание собирателей и исследователей.

Как талантливый график-станковист и интересный мастер книжного декора воспринимался Скворцов на рубеже 1920–1930-х годов А.А. Сидоровым и П.Е. Корниловым. Его гравюры необычайно понравились Е.С. Кругликовой; именно у Кругликовой впервые увидела листы Скворцова М.З. Холодовская, которая обратилась к художнику с просьбой прислать некоторые из них для рассмотрения закупочной комиссией Государственного музея изобразительных искусств [15]. Но, пожалуй, самым первым заметил и по-настоящему оценил молодого гравера П.Д. Эттингер.

Этого замечательной души человека художники не случайно прозвали «графической бабушкой». Неизменно доброжелательный ко всякому истинному дарованию, нелицеприятный и взыскательно-строгий, он терпеливо и бережно пестовал молодые таланты. Многие советские графики ему первому несли новые работы, доверяя непредвзятой честности его оценок. Эттингер самоотверженно опекал начинающих граверов, охотно собирал лучшие их листы, внимательно следил за творческим развитием каждого, остерегая от облегченных и компромиссных решений.

Для Скворцова авторитет Эттингера был непререкаемым. Искусствовед колоссальной эрудиции и, в частности, превосходный знаток всевозможных графических техник, он во многом облегчил и ускорил становление саратовского мастера. Бывая в Москве, Скворцов навещал критика, знакомил с последними работами, советовался с ним по житейским и творческим вопросам. Он подолгу засиживался в его комнате, завешенной произведениями искусства и заваленной грудами альбомов, каталогов и книг, которую так впечатляюще воссоздал М.И. Поляков в шуточной юбилейной ксилографии «Вот пещера Эттингера». Привязанность Скворцова к Эттингеру была столь велика, что даже десятилетия спустя смерть этого очень старого человека казалась ему чем-то нелепо неожиданным и трагичным: «Трудно подумать, – писал он, – что нет теперь Павла Давыдовича. Нет его комнаты на Басманной с гравюрами, книгами, рисунками, и нет его самого, приветливого и готового помочь словом и делом. Правда, возраст его был такой, что нужно было ожидать его ухода из жизни, но не хотелось об этом думать. Все казалось, что так он и будет жить без конца и без края, всем интересоваться, обо всех вспоминать и думать» [16].

Для Скворцова особая важность внешних контактов предопределялась еще и тем, что в Саратове ему не с кем было советоваться по специальным вопросам гравюрного дела. Да и отношения со многими местными художниками сложились не лучшим образом. Высокая оценка его творчества авторитетными специалистами Ленинграда и Москвы не находила в Саратове соответствующего отклика. Скорее напротив. Позднейшие оптимистические уверения, что «с 1924 года и по сегодняшний день Скворцов – постоянный и непременный участник выставок в Саратове» [17], не имеют под собой достаточно прочного основания. Факты свидетельствуют об ином: по меньшей мере два десятилетия, с 1927 по 1947 год, он не выступал ни на одной из саратовских выставок. А ведь это – годы заметной творческой активности художника, годы зрелости. С большим опозданием, лишь в октябре 1945 года он был принят в члены Союза художников СССР. Не легче обстояли дела с условиями для творческой работы. По окончании техникума он служит около трех лет бухгалтером и статистиком в крайплане, затем около года преподает в Татарском педтехникуме, несколько лет получает заказы на оформление книг от ряда издательств Москвы и города Энгельса. В годы войны служит художником и ретушером в газете. 1946/47 учебный год он – ассистент кафедры архитектуры Саратовского автодорожного института. Затем до февраля 1953 года работает преподавателем в местном художественном училище. Только на пороге шестидесятилетия Скворцов сумел целиком отдаться творческой работе.

Жизненные обстоятельства, сложившиеся неблагоприятно, выработали его характер, внешне уступчивый и мягкий, но при этом необычайно целеустремленный и упорный. С годами пришло равнодушие к внешнему успеху и резко возросла взыскательность к своему труду, тревожащая озабоченность качеством своих созданий.

Скворцов отличался завидной работоспособностью. Всегда остро ощущал нехватку времени, потребность в уединении и сосредоточенности. Порой приходилось затрачивать немало усилий, чтобы хотя бы урывками заниматься творчеством.

В молодости, сетуя на обременительность бухгалтерской службы, он стремился к преподавательской деятельности, которая «дает несколько свободных дней в неделю и лето» [18].

Но вскоре и преподавание становится для него обременительным. Не радуют и заказы издательств: Скворцов мечтает о непрерывности творческого труда, о решении сложнейших технических и художественных задач, требующих долгой сосредоточенности и абсолютной поглощенности внимания.

«Пробовал поработать в цветной гравюре на линолеуме, но опять оторвался из-за службы, и эта работа остановилась», – сообщает он московскому коллекционеру Л.И. Рабиновичу, и затем добавляет с нескрываемой горечью: «Только тогда можно что-нибудь сделать, когда работа идет систематически, без перерывов. А работой от случая к случаю ничего не добьешься – это топтание на месте без результатов, без достижений. Один год я поработал систематически в Москве, и это мне многое дало [...] Работа над книгой дает, правда, некоторое удовлетворение, но недостаточно хорошая печать расхолаживает. Часто хорошо сделанная обложка (и по композиции, и по цвету) пропадает в печати» [19].

И именно в эти годы он с терпеливым упорством торил собственный путь. К концу 1920-х годов вполне отчетливо выступили те особенности скворцовского дарования, которые в последующем творчестве будут только углубляться, оставаясь неизменными в своей первооснове. Художник окончательно обретает свой излюбленный жанр и стиль. Отныне и навсегда он – прежде всего мастер камерного лирического пейзажа.

Для Скворцова зрелой поры характерны объективность подхода, верность предметной правде мотива. Речь, понятно, не о пассивной описательности в передаче натуры, а об активном поэтическом ее постижении. Реалистическая конкретность видения счастливо сочеталась у него с высоким даром непосредственного лиризма. Но скворцовский лиризм – лиризм без интенсивности, без форсированной подачи своих поэтических чувствований. Безыскусственность, ненатужность, покоряющая естественность интонаций – отличительные свойства его таланта.

Скворцов был неутомимым экспериментатором. Но чаще всего это поиски не новых форм художественного видения, а технических средств более полнокровного воплощения излюбленных тем и образов. Добиваясь зрительного единства и цельности впечатления, он стремится в своих пейзажах («На опушке», «По дороге в Покровск» и других) к конкретности освещения как естественной предпосылке правдивой передачи состояния мотива. Не случайно на рубеже 1920–1930-х годов творческое внимание художника почти целиком сосредоточилось на офорте, обладающем немалыми возможностями, чтобы достоверно воссоздать живую реальность световоздушной среды. Среди работ, награвированных им тогда, отточенным мастерством исполнения и строгой продуманностью композиционного строя выделяются пейзажи «Домики в Затоне» и «Волга зимой. Оползень». Рядом с обаятельной прозаичностью «Домиков в Затоне» второй пейзаж кажется слегка романтизированным. Мощный столбообразный холм, вздыбленный над огромной протяженностью заснеженной равнины (такие осыпающиеся и выветриваемые оползневые остатки меловых гор волжане называют столбичами). А вдалеке разбросаны одинокие деревца, поросшие ивняком ложбины, дощатые домики с низкими изгородями, плоты и барки на еще не замерзшей темной воде. В крохотном поле листа открывается очень активное, поистине «затягивающее» пространство.

Но и здесь, несмотря на романтизацию, не столько взволнованное переживание мотива, сколько неторопливая обстоятельность подробного рассказа о нем. Запечатлено не мгновение, а протяженность, эффект стабильный, регулярно повторяемый.

Оба листа обнаруживают зрелый профессионализм автора, свободное владение ремеслом. Но они лишены подлинной лирической непосредственности, поэтической взволнованности и как бы изначально ориентированы на решение композиционной и сугубо технической задачи. Не случайно, посылая «Волгу зимой. Оползень» на авторитетный суд Доброва, художник счел необходимым прямо на листе специально пометить: «Все сделано травлением» [20]. Ему важно подчеркнуть, что теперь он пользуется только «чистой» техникой, не прибегая к дополнительной механической обработке доски. Именно в эти годы очень последовательно, с терпеливым упорством добивается он овладения материалом. Результаты тогдашних технических исканий казались самому мастеру весьма скромными. Раздражала его в этих листах и эмоциональная скованность, которую он не сумел пока преодолеть. И все же, сколь бы сурово ни оценивал их впоследствии Скворцов, они сыграли существенную роль в формировании творческого метода, в выработке офортной техники. В них имелось, безусловно, и то, что сразу отличает подлинного художника от самого высококвалифицированного ремесленника, – не фетишизация материала, но использование его потенций для постижения образного смысла пейзажа. Ведь именно умение «мыслить в материале» позволяет сделать эмоционально значимым буквально каждый штрих.

И уже в 1930-е годы Скворцов создает один из наиболее раскованно-поэтичных офортов «Жаркий день». Ощущение палящего томительного зноя рождено здесь разнообразием штриховки, то сильно, до черноты, сгущающейся в тенях, то разреженной при передаче легкого трепета листвы, прихотливой игры световых бликов на гладком песке, заборе, дощатом сарайчике, корпусе ремонтируемой лодки, при воссоздании тихой волжской воды, чуть тронутой у самого берега легкой рябью.

Едва заметными штришками намечены скользящий по реке катерок и деревья дальнего берега, почти пропадающие в легкой дымке у горизонта. Серебристое сияние всего листа словно «материализует» солнечный свет, убеждающе передает дрожание сухого, прозрачного воздуха, смягчает очертания всех предметов, растворяемых в мглистом июльском мареве.

В «Жарком дне» находим уже ту полноту натурной убедительности, которая будет свойственна почти всем последующим его вещам. Точность наблюдения соединилась здесь со свежей непосредственностью восприятия мотива.

В многочисленных скворцовских офортах этого времени нет больше особого пристрастия к архитектурному пейзажу, характерному для середины 1920-х годов. Его все больше привлекает «чистая» природа с ее вечной изменчивостью, с богатством зыбких, трудно фиксируемых состояний. Постановка новых задач требовала новых технических навыков. А это давалось не сразу. Каждому шагу предшествовала долгая внутренняя работа, многочисленные пробы в материале, поиски, эксперименты.

Замедленное свое становление как офортиста, растянувшееся более чем на десятилетие, Скворцов переживал болезненно. Всегда взыскательный к своим опытам, ставящий профессиональную добротность необычайно высоко, он охотно пошел на сужение жанрового диапазона, сознательно стремился к ограничениям в выборе техники, размера листов.

«Я все еще нахожусь в периоде исканий как техники, так и всего остального. Поэтому не решаюсь брать большие доски и работаю, как вы сами видите, на небольших кусочках цинка», – пишет он Доброву. И еще: «Сейчас я стараюсь работать исключительно в офорте. Все остальные техники, которые я использую, не дают того, что хочется получить, и, кроме того, очень капризны в печати. Особенно этим отличается сухая игла» [21].

Жалобы на капризность сухой иглы не случайны. В середине 1930-х годов Скворцов пытается овладеть спецификой этой техники. Сухая игла с ее сочными бархатистыми штрихами способствует большему приближению к натуре, что вполне отвечало характеру творческого мышления художника. Как и в других техниках, он начинает с натюрмортов. Вещи повседневного обихода – бутылка, ложка, очки, шкатулка, фарфоровые и мраморные безделушки – все они обретают неожиданную предметность, становятся фактурно ощутимыми. Мягко очерчено округлое тулово мраморной свинки, густой диагональной штриховкой выявлена текстура полированного дерева шкатулки.

Композиционно еще очень скованные, натюрморты эти имеют характер скорее только штудийный. Глубокого образного «овеществления» изображенных предметов все же не получилось. Разочарованный художник прервал опыты и на некоторое время целиком сосредоточился на офорте. Вряд ли мог предположить он тогда, что в ближайшие годы наибольших удач достигнет именно в технике сухой иглы.

Скворцов вновь обращается к ней после персональной выставки-просмотра в офортной студии имени И.И. Нивинского 10 марта 1937 года. Для саратовского гравера, лишь изредка бывающего в Москве, студия Нивинского не школа, а своего рода творческий центр, дающий импульсы к дальнейшим поискам. Он воспринимал свою выставку как строгий экзамен, готовился к ней с большой тщательностью, очень волновался, отбирая лучшие листы для экспозиции. Для него самого это был отчет о работе за десятилетие.

Выставка Скворцова была принята очень тепло, студийцы высказали ему немало ценных замечаний и советов. Они настойчиво подталкивали его активнее пользоваться техникой сухой иглы. Репродукционную утилитарность ее применения в портретах великих писателей пли композиторов, выполняемых Скворцовым по заказам различных издательств и московского художественного салона, предстояло заменить творчески-созидательным использованием.

Уже в 1938 году художник создал интересный цикл пейзажей «Разлив Волги», в лучших листах которого конкретно-эмоциональное восприятие мотива приближено к непосредственности быстрого первичного отклика. Для большинства листов характерны чисто этюдный подход, стремление во всей свежести передать свое переживание живой, буквально на глазах меняющейся натуры.

Теперь Скворцов обращается к сухой игле столь же часто, что и к офорту. Реже использует мягкий лак и акватинту, еще реже меццо-тинто.

Порой он прибегает к сложнейшему сочетанию нескольких техник, например, «Дождь» 1944 года (сухая игла, мягкий лак, акватинта). Так бывает нечасто, и лишь в тех случаях, когда необходимо воссоздать очень уж сложное, прихотливо-изменчивое состояние природы. Техника у Скворцова всегда органична. Хорошо чувствуя специфику и возможности каждого материала, он шел от конкретной эмоционально-образной задачи.

Несомненная удача художника в сухой игле – портрет сына 1939 года. Он отличается серьезностью подхода к модели, глубиной постижения, остротой характеристики, строгостью линейного ритма, напряженным звучанием насыщенных черных штрихов. В портрете выявлена незаурядность облика и характера, ранняя взрослость задумчивого подростка. Образу присуща и та элегическая настроенность, которая стала преобладающей в пейзажной лирике Скворцова.

К середине 1930-х годов, когда активная работа в офорте несколько затормозилась, художник возобновил опыты в линогравюре, но тут же оставил их ради сухой иглы. В начале 1939 года он снова вернулся к линолеуму, помышляя на сей раз о цветной печати. Однако, вынужденный срочно переключиться на исполнение издательских заказов, опять прервал работу. Заметно активизировалась она лишь в 1940 году, когда Скворцов стал руководителем художественного кружка при Саратовском Дворце пионеров. Необходимость продемонстрировать возможности самой доступной для его воспитанников гравюрной техники словно подстегнула мастера, и в короткий срок он создал серию цветных линогравюр: «Яхты», «К рассвету», «Облака», «Завечерело», «Закат», «Разлив Волги».

В сравнении с цветными линогравюрами 1920-х годов они отличаются куда меньшим размером и куда большей звучностью цвета. Да и весь лад этих работ совершенно иной: в них ощутимее тяга к декоративности. Как и во всех прочих техниках, здесь гравер хорошо воспроизводит эффекты пейзажного состояния, но листы эти не кажутся сугубо натурными, в них гораздо больше сочиненного, чем обычно бывает в скворцовских вещах. Сказывается и увлечение японской цветной ксилографией. Особенно это заметно в листах «К рассвету», «Яхты», «Закат», построенных на тонкой градации сгармонированных цветовых пятен. Характерен и выбор мотива – время предутреннее или сумеречное – наименее определенного в цвете и наиболее богатого игрой его оттенков и переливов.

Заботясь о богатстве красочной гаммы, Скворцов увеличивает число досок до четырех, а в иных листах даже до шести. Это позволяет воссоздать максимум возможных светоцветовых эффектов. Но художник не сумел избежать при этом некоторой искусственности. Тяга к эмоциональному обогащению образа привела к форсированной звучности красок. Техникой цветной многодосочной линогравюры он овладел сравнительно легко, но соблазн внешней эффектности не был в этой серии окончательно преодолен. Поэтому она и воспринимается чужеродной основному руслу его творчества.

Активная деятельность Скворцова была прервана войной. С сентября 1941 года и до конца Великой Отечественной войны он работает художником саратовской областной газеты «Коммунист». Порою буквально сутками не выходит из редакции, выполняя срочные задания в сложных условиях. Жизнь всего народа стала тогда подвигом, и требовались неимоверные усилия, чтобы сохранить способность к активному творчеству. Но без этого Скворцов не мыслил существования. Газетная текучка позволяла творить лишь изредка, только урывками. Количество новых гравюр сразу же резко падает, но высокого уровня, достигнутого в предвоенные годы, Скворцов не потерял. Видимо, в декабре 1941 года создан острый пейзажно-жанровый лист «Поземка»: женщина-беженка с детьми тащит груженые санки по улицам города. В 1942 году он награвировал «Ночи войны». Застывшие баржи на черной воде, небо, расчерченное лучами прожекторов... Тревога и суровая напряженность тех памятных лет переданы немногословно, но с убеждающей конкретностью.

В годы войны саратовский гравер заметно продвинулся в работе с цветом. Его успехи к 1945 году стали очевидны даже ему самому. Всегда очень скромный в оценке своих достижений, он наконец-то решился поведать о них писателю А. С. Яковлеву, с которым сблизился в ту пору: «В последнее время (после Вашего отъезда) я работаю над цветной меццо-тинтой. В поисках цвета я работаю давно, перепробовал много различных техник, но все это не давало мне возможности более полно выразить в цвете те задачи, которые я ставил перед собой. И вот только недавно кое-что мне удалось в этой области, что с моей точки зрения заслуживает серьезного внимания. Правда, работа эта очень трудная и требует много времени и сил, но с этим я не привык считаться» [22].

Скворцов переслал писателю несколько последних произведений, ознакомившись с которыми Яковлев «ощутил обязанность сделать все, чтобы «некий провинциальный художник не думал о себе как о провинциальном». «Прекрасные работы! Отличные работы! Явное развертывание крыльев. Это уже большое искусство» [23].

А вскоре он радостно сообщает художнику о высокой оценке его пейзажей искусствоведом В.М. Лобановым [24].

Эксперименты саратовского гравера с цветом заинтересовали тогда многих. Весной 1947 года на очередной выставке-просмотре работ Скворцова в студии Нивинского разговор как раз и шел о возможностях цветной печати. Успех выставки окрылил художника, вдохновил на новые поиски.

Но какие же, собственно, задачи ставил теперь Скворцов, вновь обращаясь к цветной печати? На этот вопрос позволяет ответить последовательность его пути.

Надеясь использовать цвет как дополнительное средство повышения эмоциональности, Скворцов, пусть и не очень-то активно, прибегает к нему в 1920-е годы. Но основную экспрессивную нагрузку в городских пейзажах тех лет несет, конечно, не цвет.

Цветные линогравюры 1940 года художник ставил невысоко. Ему казалось, что сложность и богатство цветовой гармонии природы переданы в них упрощенно, и до конца своих дней Скворцов сомневался, можно ли этого вообще избежать в линогравюре. Сторонясь всякой эффектности, он стыдился несколько внешней виртуозности этих листов.

В цветной гравюре на металле середины 1940-х годов большая приближенность к натуре. Решительно меняется отношение к возможностям использования цвета. Скворцов стремится теперь воссоздать естественные краски волжского пейзажа без внешних эффектов и передать его состояние возможно проникновеннее. Цвет не только выявляет материальную природу вещей, но активно способствует внутренней наполненности и цельности образа.

Пейзажи тех лет убеждают прежде всего эмоциональной точностью. В листе «Троицкий взвоз» веришь и этим приглушенным краскам последних дней осени, и «слоистому» небу в клочьях тяжелых сизых туч, и кромке раннего снега на крохотном дебаркадере среди притихшей темной воды, и ржаво-коричневой листве больших деревьев возле старинного дома у крутого спуска к реке. Гнетущая сумрачность унылого ноябрьского дня с удивительной естественностью перевоплощена художником в щемяще-грустную мелодию поздней осени. Он обнаруживает здесь ту чуткость восприятия, которая позволяет ему сберечь самое сокровенное, не теряя точности в передаче натуры.

Жизненный путь Скворцова рубежа 1940–1950-х годов лишен каких-либо внешних событий. Событиями становились новые листы. В его искусстве это время неуклонного уверенного подъема. Он обрел наконец-то совершенство ремесла, полную свободу владения материалом. Пришло и то глубокое понимание «невероятной сложности живой формы», которое, согласно Фаворскому, свидетельствует о духовной и творческой зрелости мастера [25]. Ему нет больше нужды выискивать «интересные» мотивы. Любой из них становится интересным в процессе постепенного ненавязчивого вживания, упорного постижения характерного и существенного в нем.

По сути всякий натурный мотив воспринимается Скворцовым как готовая композиция. Он интуитивно отбрасывает «лишние» подробности, выявляя соотношения основных форм, добиваясь ритмической слаженности и тонального единства. Сохраняя реалистическую конкретность видения, художник ищет поэтической правды, а не оптического правдоподобия. При всей невыисканности пейзажного сюжета листы его всегда воспринимаются образно-законченными. Таковы «Затопленные деревья» с их столь очевидной непреднамеренностью многократно виденного, примелькавшегося мотива.

«Закончил 2-й цветной офорт (меццо-тинто) с затопленными деревьями в Тяньдзине; это не в Китае, а у нас, на другом берегу Волги, против Энгельса», – пишет Скворцов Яковлеву [26].

В композиционном отношении лист кажется фрагментом. Этим еще более усиливается впечатление совершенно случайного, словно бы сразу и наугад выхваченного куска природы. Кадр срезан. Зеленовато-серые и коричневатые стволы, данные крупным планом, удлиняются вглубь отражением в воде. Горизонт замыкают размытые буро-коричневые пятна берегового леса. Над ним извилистая полоска облачного неба, белым паром повторенная в спокойной темной реке. Два основных взаимопроникающих цветовых слоя – серовато-зеленый и ржаво-коричневый – образуют красивую, тонко сгармонированную гамму.

Колористическое единство строится на сложных отношениях, на едва заметных переливах цвета. В пробных оттисках он четырежды варьирует соотношение красочных пятен, добиваясь желаемого эффекта.

Художник знакомит нас с пейзажем в ритме неспешного размеренного повествования. Такой несколько замедленный ритм, замедленный осознанно и даже нарочито, важен Скворцову. Это как раз тот самый ритм, которым проникнута жизнь данного уголка природы и именно в данную пору.

Воссозданы впечатления устойчивые, глубоко вкоренившиеся, то, что достаточно вызрело и стало своим.

Следует сказать и о целомудренной сдержанности эмоций в скворцовских гравюрах, о «скрытой лирике», о непроявленности активного авторского начала, стушеванности своего «я». Действительно, лирического субъекта вроде бы и нет, а лирическое отношение вполне ощутимо. Оно разлито, растворено в наглядных конкретностях пейзажей. Такой объективированный лиризм, очевидно, в природе его дарования. Глубина переживания, выраженного хотя и опосредованно, от этого ничуть не уменьшается. Пейзаж всегда эмоционален, но в нем нет эмоций, отвлеченных от живой волнующей плоти природы.

В лучших своих гравюрах этого периода – «Лодка с мачтой», «Разлив Волги», «Жаркий полдень», «Волга зимой», «Перед грозой», «Глубокое озеро» – мастер не столько взволнованно исповедуется в горячей любви к природе, сколько терпеливо и ненавязчиво объясняет, что же именно так дорого ему в ней. Индивидуальные приметы местности воссозданы во всей схожести со множеством зримых деталей.

Сохраняя стародавнюю основательность в работе, Скворцов добивается ощутимой материальности реалий. Благодаря разнообразию штриховки, сложнейшим фактурным ухищрениям все обретает у него свои особенные качества: черный бархат летнего ночного неба, искристость смерзшегося чистого снега, жухлость старой сухой травы, влажная тяжесть огромной свинцовой тучи, нависшей над рекой, мерцающая серебристость лунного света, белесовато-серая листва запыленных заволжских деревьев, бревенчатость изб, дощатость сараев воссозданы с убеждающей точностью. Сугубо изобразительное, «воспроизводящее» начало очень важно для него, но оно не вытесняет чувств и переживаний. Разнообразно использует художник возможности гравюрной техники: фактура штриховки постоянно меняется в зависимости от задачи. Он работает штрихами различной плотности и толщины, использует порой густую вязь штрихов, почти переходящую в пятно. Но, конечно же, здесь нет никакого «насилия над материалом», чего всегда остерегался мастер, а скорее попытки обогатить его возможности, значительно расширить сферу применения.

Художник Б.П. Бобров говорил, что офорты Скворцова оставляют впечатление живописных этюдов. По отношению к гравюре комплимент довольно сомнительный, но в нем верно схвачена натурная достоверность скворцовских графических листов, их специфическая живописность. Непосредственность восприятия торжествует в них над повышенной опосредованностью граверной техники. Но никогда в его листах не бывало преобладания описательности над живой эмоцией. В мотиве волнует настроение, а вовсе не бесстрастная регистрация пейзажного состояния.

Стремясь обрести еще более непосредственный контакт с природой, сберечь первоначальное ощущение ее во всей свежести, он создает обширную серию «набросков с натуры».

В непрерывном постижении постоянно меняющейся природы – главная их задача. «Наброски» –это по сути лирический дневник, день за днем фиксирующий наблюдения и переживания художника. Пейзаж всегда дан у него «во времени». Он пристально следит за мимолетными переменами его состояний. Не случайно помечает на иных «набросках» не только год, но также месяц и число их рождения. Чаще всего это природа обжитая: баркасы, парусники, крестьянские лодки с сеном, одинокие рыбаки, развешенные на просушку сети. Поэтическая зоркость художника помогает ему с такой правдивостью передать спокойный, повседневно-обыденный ее ритм.

С годами наблюдательность Скворцова обострилась. Весь предыдущий огромный практический опыт обогатил его большим запасом технических навыков. И именно зрелость графического мышления позволила более активно и творчески использовать натуру. Диалог с ней в «набросках» становится очень кратким. Мастер избегает теперь образа-обобщения, не добивается полной законченности. Его задача – стремительно передать свое ощущение момента, сохранить остроту сиюминутного переживания натуры. Его увлекает мгновенное непосредственно-интуитивное постижение образной сути мотива.

Скворцов становится мастером своеобразного «гравюрного пленэра».

В лесу, на обрывистом высоком берегу, на крохотных пустынных островах или даже в собственной лодке он рисует прямо на офортной доске, словно торопясь запечатлеть на ней действительный облик такой знакомой, привычной и такой бесконечно изменчивой волжской природы.

Быстрый «рисующий» штрих лишь слегка намечает самые обобщенные линии берега, отмели, леса, дороги, лодки или причала. «Мастер использует один прием – тонкую игловую линию. Ею он, еле касаясь доски, очерчивает прибрежные кусты, рисует рыбаков в лодках, скорее давая представление о них, чем точное воспроизведение предмета. Все наброски сделаны в форме зарисовок в путевом альбоме, на маленьких продолговатых досках», – пишет об этой серии К. Безменова [27].

«Наброски» – не отклонение, нарушающее единство и цельность художественной системы Скворцова, они превосходно вписываются в нее. Соблюдая достаточную меру графической условности, художник и в них по-прежнему стремится к правдивому воссозданию образа природы. Только в «набросках» это достигнуто не в результате долгого «вживания» в мотив, а путем стремительно-активного его освоения.

Это проявилось и в убыстренном темпе графического повествования, и в самом ритме расположения штрихов, всегда беглых, отрывистых, очень решительных.

В числе лучших натурных набросков – офорты «Залило», «Дон. Меловые горы», «Сазанка», «Зеленый остров», «Шумейка», «Ветлы», «Затон», «Озеро», «Большая лодка», «Рыболов».

Сюжеты «набросков» самые непритязательные, нередко почти повторяющиеся. Но при кажущейся монотонности эти гравюрные этюды отличаются удивительным разнообразием. Разнообразием не мотивов, а состояний.

Заурядность сюжетов свойственна не только наброскам, но и всему творчеству художника. Почернелые избы, ветхие заборы, сараи, залитые водой острова, редкие перелески, старые осокори, рыбачьи лодки, баркасы, суетливая жизнь волжских причалов. Что может быть проще и обыкновеннее? Порою Скворцова корили этой обыкновенностью, требовали обязательного обращения к мотивам индустриальным, призванным осовременить пейзаж. Художник трудно поддавался на уговоры... Он хорошо понимал, что самый склад его дарования, особая созерцательность натуры располагает к иному: к пейзажу камерному, к проникновенности, элегическим интонациям. Спокойно, с глубокой убежденностью отстаивал право и долг настоящего художника следовать своему призванию.

Скворцов не боялся показаться старомодным. Даже в начале своего пути он, казалось, никуда не спешил. Ни к чему не приноравливался и позднее, сохраняя свое творческое лицо на протяжении десятилетий.

Характер его художнической наблюдательности почти не менялся. И в той постепенности, с какой развертывалось лирическое дарование художника, угадываются большая внутренняя сосредоточенность и целеустремленность.

В глазах мастера, не избалованного легким успехом, настоящую цену имели только те произведения, где ощутимы искренняя затронутость темой, глубина поэтического подтекста, высокое мастерство. Неспешность развития лишь оттеняла настойчивость творческого поиска, упорное стремление извлечь наконец-то желанный эффект. Все, кто был близок Скворцову в послевоенные годы, кто неоднократно наблюдал за его работой, вспоминают, что из множества пробных оттисков, весьма разнящихся между собой, художник зачастую выбирал, быть может, и не самый броский, но всегда именно тот, который в наибольшей мере отвечал эмоциональной сути образа. Стремясь к правде постижения, он не увлекался смакованием эффектов материала. Щегольство смолоду претило ему. В обширном наследии Скворцова не найти буквально ни одного листа, где бы он просто демонстрировал лишь техническую виртуозность. Высокого уровня профессионализм и одновременно несуетность, всегдашняя серьезность подхода, подлинный художественный такт остерегали его от подобных «забав». Извлекая все экспрессивные возможности из самой фактуры штриха или подцветки, он подчинял их решению образной задачи.

Порою техника Скворцова исключительно сложна, а этого, словно, не замечаешь. К примеру, «Заглохший пруд». Офорт с акватинтой – тоновое пятно и открытый штрих. Тонкий эффект отраженного в воде неба. Деликатно введен цвет: смягченные переливы разбеленно-розового, сине-голубого и темно-коричневого. Цельность впечатления держится благодаря замечательной выверенности композиции и безупречному чувству тона. Простота здесь обманчива – это естественный результат преодоленной сложности.

Тяга к гармонической уравновешенности в поздних скворцовских пейзажах идет об руку с углублением лирического начала. И далеко не всегда прибегает он в этот период к замкнутости, своеобразной «интерьеризации» пространства («Жаркий полдень», «Заглохший пруд», «Озеро. Заволжье»). Нередко манит его передача распахнутых далей, влекущих просторов огромной реки. Но и тогда Волга нисколько не поражает у него своим величием, а скорее чарует спокойной и ласковой красотой. О типично волжском пейзаже дают хорошее представление «Серебряные дали». Светлое облачное небо, бесконечно расстилающаяся зеленоватая вода, белые кромки дальнего берега. В живописно-тональном решении листа наглядно воссоздано ощущение маревной, тающей дымки, мягких, расплывающихся в серебристом свечении пространственных далей.

Среди множества работ у каждого художника имеются такие, которые прочувствованы особенно глубоко, в которых запечатлелись характернейшие свойства дарования. У Скворцова таким листом может считаться «Тихое утро», работа, отмеченная серебряной медалью на Брюссельской международной выставке 1958 года.

Широкий простор неба, уходящая к горизонту гладь огромной притихшей реки, мягкая тяжесть сонных, чуть стелющихся волн, беспредельный покой нарождающегося погожего утра. Легкие разнонаправленные штрихи скорее только намечают первые лучи восходящего солнца, плавные перекаты воды, рождают ощущение скользящего серебристого света. Своей скромной поэтичностью пейзаж этот очень показателен для художника: и сам выбор мотива, и эмоциональный настрой, и приемы, и техника – все чисто скворцовское. И если говорится о пейзажисте, который «перебрал все переливы тишины», то в самой высокой степени это приложимо к светлому и созерцательному искусству Скворцова.

На рубеже 1950–1960-х годов шли энергичные изменения в советском искусстве. Пусть и не очень-то заметно, но они коснулись и творчества саратовского гравера. Внутренняя уверенность в своей правоте, не оставлявшая его в наиболее трудные годы, и глубокое понимание им собственных возможностей помогли ему вдумчиво и достаточно трезво оценить открывающиеся перспективы. Несмотря на преклонный возраст и участившиеся болезни, Скворцов неустанно работал в эти годы и в результате самозабвенного труда вступил в полосу нового творческого подъема, быть может, наиболее высокого за всю жизнь.

Интересны и плодотворны тогдашние эксперименты с цветом. Особенно в ночных пейзажах зимнего Подмосковья. Сухая изморозь – их постоянная тема. Они отличаются изысканностью гаммы и тонкостью нюансировки цвета. Все, как правило, плоскостно-декоративны. Материальность трактовки в них несколько ослаблена. Молодые деревца, опушенные хрупким инеем, на фоне заснеженного поля. Все достаточно натурально и вместе с тем чуть-чуть гобеленно:

Зеленым шелком вышитые елки

На леденяще сизом серебре.

«Дар гравера-живописца», о котором писали критики [28], особенно проявился в технике монотипии. Увлечение ею было очень сильным, но непродолжительным (1956–1961 гг.). Во многих монотипиях Скворцов словно преодолевает присущую ему эмоциональную сдержанность, становится раскованно-лиричным («Пейзаж с козой», «Лесная протока», «Дождь», «Поляна», «Голубые тени», «В Каменном яру», «Осень. Зеленый остров»).

Нежная яркость радужных, пронизанных мягким светом красок сообщает им праздничное звучание. Художник уверенно передает легкую вибрацию света и воздуха. Цветовые модуляции лучистых, светоносных красок и создают это ровное, мягкое сияние многих скворцовских пейзажей и натюрмортов. Особенно мажорны букеты. В звучном и слаженном аккорде насыщенных радостных тонов проявился большой вкус художника и хорошее понимание декоративных возможностей цвета («Полевые цветы», «Астры», «Флоксы», «Колокольчики»). Праздничная нарядность гаммы достигается вовсе не путем повышенного цветового напряжения. Как правило, Скворцов избегает активно сталкивающихся красочных пятен. Резкий цветовой контраст и нарочитое упрощение форм в «Натюрморте с блюдом» кажутся неожиданными для него. Довольно редкая для его творчества слегка озорная ирония, которая в повседневном обиходе отнюдь не была чужда ему. А в пейзажных монотипиях Скворцов более привержен точности эмоционально-образного воплощения натуры: желтая листва, набегающий октябрьский холодок («Осень. Затон»), чуть брезжит утренний свет и редеет синяя мгла уходящей ночи («Рассвет»); интенсивные голубые рефлексы дают впечатление, будто освещенность пейзажа меняется прямо на глазах («Голубые тени»), рыхлые, словно пропитанные влагой, цветовые пятна неба и земли («Дождь»). Все эти листы по-скворцовски правдивы, хотя, конечно же, они – свидетельство возросшей интенсивности его лиризма.

Удивительно короткий срок – буквально два-три года – понадобился Скворцову, чтобы достичь столь высоких результатов. И вполне справедливым кажется замечание М. Ю. Панова: «Говоря о монотипиях, следовало бы сказать, что Скворцов стоит в ряду с лучшими, очень немногочисленными мастерами этой трудной техники (Барто, Кругликова, Шевченко, Суворов)» [29]. Место в этом почетном ряду обеспечено его талантом и упорнейшим трудом.

Успешно работая в монотипии, Скворцов не забыл и офорт. Именно в этой технике (во всех разновидностях ее) – основные удачи талантливого гравера. Уже в 1950-е годы эти достижения получили высокое признание в профессиональной среде. Многие музеи и частные коллекционеры начинают активно собирать скворцовские пейзажи. И в эту пору большого творческого подъема и начинающегося широкого признания художника настигла внезапная смерть. Он ушел из жизни на пороге своего семидесятилетия, полный творческих замыслов и еще достаточно бодрый для их осуществления. Посмертная выставка его произведений, организованная в 1966 году графическим кабинетом Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, хотя и весьма ограниченная по составу, обнаружила ровный и очень высокий уровень мастерства. Она вызвала живую заинтересованность не только узкого круга специалистов, но и самого широкого зрителя.

Юбилейная выставка 1974 года в Саратове, охватывающая с достаточной полнотой все творческое наследие гравера, стала подлинным «открытием» Скворцова даже для тех, кто на протяжении многих лет внимательно следил за его творческой эволюцией. Масштабов сделанного им не подозревал, пожалуй, никто. Мало кто догадывался прежде и о поразительном разнообразии технических поисков, поистине «гравюрном универсализме» Скворцова.

Выставка помогла осмыслить особенности художнического пути мастера и реальную ценность его искусства. Отчетливее прояснилась безусловная значительность созданного им, стали очевиднее заслуги в развитии советской гравюры конца 1920-х – начала 1960-х годов.

Стилистическое своеобразие произведений Скворцова не сразу бросается в глаза. Выявить и по-настоящему оценить индивидуальность гравюрного почерка здесь тоже не так просто: ведь Скворцов стремился к языку «естественно-незаметному» и не испытывал особой тяги к обнажению приемов. Его искусство не имеет близких аналогий. Он стоит несколько особняком, этот художник, ни на кого не похожий и вместе с тем глубоко традиционный. Традиционный в самом высоком и творческом значении данного слова. Гравюры Скворцова – явление весьма самобытное в советском художестве. Эта самобытность не в приемах гравирования, а в глубочайшей душевной сосредоточенности, в особой тонкости проникновения, в честной безыскусственности, в редкостном постоянстве тематики, в незыблемости творческих принципов.

«Мастерство и сердечность» – так лаконично и метко определил горьковский художник А.М. Каманин наиболее привлекательные стороны творчества Скворцова [30].

Действительно, высокий профессионализм сочетается в его листах с большой непосредственностью и теплотой чувства, с подкупающей задушевностью интонаций.

«А. В. Скворцов изображает природу не как холодный наблюдатель, смотрящий на нее со стороны, а как страстно влюбленный в нее человек, он как бы растворяется в изображаемой им природе и увлекает зрителя за собой. В этом и заключается секрет обаяния его пейзажей. Для того чтобы так изображать природу, надо быть не только талантливым художником, но и очень чистым человеком, с большим и горячим сердцем. И наверно поэтому его произведения не могут оставить равнодушным ни одного зрителя, способного чувствовать красоту окружающего мира [...] Он всегда в памяти тех, кто действительно любит искусство и родную природу» [31].

[1] Письмо московского искусствоведа М. Ю. Панова устроителям вечера памяти А. В. Скворцова в октябре 1974 г. в Саратовском государственном художественном музее им. А. Н. Радищева. Собрание Е. И. Водоноса, Саратов.
[2] Письмо А. В. Скворцова М. А. Доброву от 25 мая 1928 г. – ЦГАЛИ, ф. 2432, оп. 1, ед. хр. 232, л. 1.
[3] Даже и в зрелом возрасте этот жадный интерес к жизни других народов сохранился у Скворцова. Он изучил эсперанто. Получал письма, альбомы и книги из Германии. Японии, скандинавских стран.
[4] С.А. Сильванский. Книжные знаки Александра Скворцова. Херсон – Саратов. 1929, с. 13.
[5] Нотариальная копия этого документа хранится в семье художника.
[6] Письмо Б.А. Зенкевича Г.И. Кожевникову от 20 апреля 1948 г. – Архив Саратовского государственного художественного музея, ф. 369, оп. 1, ед. хр. 160, л. 10.
[7] Художественный Саратов, 1922, 19–24 декабря, с. 10.
[8] Выставка произведений Александра Васильевича Скворцова. Каталог. М., 1966, с. 6.
[9] Я. Тугендхольд. Искусство Октябрьской эпохи. Л, 1930, с. 54.
[10] Письмо А. В. Скворцова В. Я. Адарюкову от 5 августа 1928 г. – ЦГАЛИ, ф. 689, оп. 1, ед. хр. 173, л. 6.
[11] Тем же временем, по всей видимости, следует датировать и большой лист «Астрахань» (офорт, акватинта) – строгий, таинственно-загадочный пейзаж, с громадами портовых строений, белеющих в сумраке ночи, с сонными парусниками у притихших причалов.
[12] См.: М. А. [Егорова (Троицкая)]. По выставке живописи. – Известия Саратовского Совета, 1927, 28 января.
Судя по каталогу (Выставка рисунков, картин и скульптуры. Саратов, 1927), Скворцов показал 14 работ в различных техниках, продемонстрировав возросшие навыки цветной линогравюры и цветного офорта.
[13] Ю. Русаков. Дмитрий Исидорович Митрохин. Л.–М., 1966, с. 96.
[14] См.: Выставка новых поступлений художественного отдела Центрального музея ТАССР. [Каталог]. Казань, 1929.
[15] См.: письмо М. З. Холодовской А. В. Скворцову от 16 сентября 1931 г. Хранится в семье художника.
[16] Письмо А. В. Скворцова Л.И. Рабиновичу (без даты). – ЦГАЛИ, ф. 2430, оп. 1, ед. хр. 494, л. 10, 11.
[17] В. Завьялова. А. В. Скворцов. Л., 1962.
[18] Письмо А. В. Скворцова М. А. Доброву от 25 мая 1928 г. – ЦГАЛИ, ф. 2432, оп. 1, ед. хр. 232, л. 1.
[19] Письмо А. В. Скворцова Л.И. Рабиновичу от 8 декабря 1939 г. – ЦГАЛИ, ф. 2430, оп. 1, ед. хр. 494, л. 7.
[20] ЦГАЛИ, ф. 2432, оп. 1, ед. хр. 389.
[21] Письмо А. В. Скворцова М. А. Доброву от 24 января 1937 г. – ЦГАЛИ, ф. 2432. оп. I, ед. хр. 232, л. 7.
[22] Письмо А.В. Скворцова А.С. Яковлеву от 24 мая 1945 г. Копия в архиве семьи художника.
[23] Письмо А.С. Яковлева А.В. Скворцову от 4 июня 1945 г. Хранится в семье художника.
[24] См.: Письмо А.С. Яковлева А.В. Скворцову от 8 сентября 1945 г. Хранится в семье художника.
[25] Е. Мурина. Уроки Фаворского. – Творчество, 1965, № 2, с. 9.
[26] Письмо А. В. Скворцова А. С. Яковлеву от 20 сентября 1946 г. Хранится в семье художника.
[27] К. Безменова. Поэт Волги (Заметки о творчестве А. В. Скворцова). – Волга, 1968, №5, с. 191.
[28] К. Безменова. Указ, соч., с. 189.
[29] Письмо М.Ю. Панова Е.И. Водоносу от мая 1980 г. Собрание автора монографии.
[30] Из речи на вечере памяти А. В. Скворцова в Москве в 1966 г. Стенограмма. МССХ.
[31] Письмо М.Ю. Панова устроителям вечера памяти А.В. Скворцова в октябре 1974 г. в Саратовском государственном художественном музее им. А.Н. Радищева.

Александр Васильевич Скворцов. Графика. К столетию со дня рождения: Каталог выставки. Саратов – 1994 (2001)

Автор: Ефим Водонос

Министерство культуры Российской Федерации Саратовский государственный художественный музей имени А. Н. Радищева

Александр Васильевич Скворцов

1894-1964

ГРАФИКА

Саратов 2001

Александр Васильевич Скворцов. Графика. К столетию со дня рождения: Каталог выставки. Саратов, 1994. – Саратов: СГХМ имени А. Н. Радищева. 2001. – 40 с.

ISBN 5-94370-002-1

Составитель каталога М.И. Боровская

Автор вступительной статьи Е. И. Водонос

Фотограф В.Л. Ефимкин

Ответственный за выпуск – генеральный директор Саратовского государственного художественного музея имени А. Н. Радищева Т.В. Гродскова

Выставка произведений Александра Васильевича Скворцова (1994-1964) в Саратовском государственном художественном музее, посвященная столетию со дня рождения художника, – третья персональная выставка этого замечательного мастера гравюры. И все они были посмертными. При жизни художника состоялось только два однодневных просмотра в офортной студии И. Нивинского с разрывом в десятилетие – в 1937 и 1947 годах. Они показали высокий уровень мастерства саратовского художника, позволили ему увидеть свои работы как бы со стороны, выслушать замечания и советы коллег и критиков. Но выхода к широкому зрителю они дать, естественно, не могли.

Серьезными специалистами и настоящими любителями гравюры А. В. Сворцов был замечен еще в 20-е годы.

Он состоял в переписке с прославленными граверами, искусствоведами, специализирующимися по графике, собирателями экслибрисов, с музейными работниками. С середины 20-х годов он частый участник местных, столичных и международных графических выставок, и работы его удостаивались лаконичных, но, как правило, одобрительных откликов. Однако подлинной популярности и сопутствующих ей благ он так и не дождался.

Незадолго до смерти Скворцова появился ряд коротких публикаций о его творчестве, связанных с успехом его гравюры «Тихое утро» на Брюссельской международной выставке 1958 года. Отзывы своим рекламно-популяризаторским тоном раздражали художника: «Я никогда не считал и не считаю себя чародеем или кудесником и не хотел бы создавать вокруг своего имени никакого восторженного шума», – писал он.

Если первая посмертная выставка А. В. Скворцова, экспонировавшаяся в Москве в залах ГМИИ весной 1966 года, была достаточно камерной, представлявшей на суд зрителей только избранные работы, то открытая к его восьмидесятилетию выставка в Саратове отличалась размахом, с достаточной полнотой показывая творческое наследие мастера всех этапов его пути. Она стала подлинным открытием художника даже для тех, кто на протяжении десятилетий внимательно следил за его работой. Масштабов созданного им не подозревал, пожалуй, никто. Мало кто догадывался прежде и о поразительном разнообразии технических поисков, о «гравюрном универсализме» Скворцова.

Выставка к его столетию носила иной характер. Не были представлены листы в техниках ксилографии, литографии, линогравюры, рисунки и акварели. Акцент был сделан на разновидностях гравюры на металле, особенно цветной печати. Впервые так широко были показаны монотипии А. В. Скворцова, которые на предыдущих выставках экспонировались достаточно скромно. Именно в этих техниках художник достиг наиболее значительных результатов, именно они оказались наиболее созвучными его дарованию.

Он не случайно отдал предпочтение офорту и другим техникам гравюры на металле в годы, когда отечественная ксилография, завоевав мировое признание, надолго получила первенствующее значение в нашей графике. Большие успехи сделала и литография. Но он выбрал офорт и обрёл в нем себя. «Вы спрашиваете, что привлекло меня в офорте, – затрудняюсь сказать. Пожалуй, его какая-то элегантность, красота и необыкновенное изящество. Когда я начинал работать, в Саратове не было ни мастерских, ни станков, ни офортистов», – писал он К.С. Безменовой незадолго до смерти.

Скворцовская завороженность офортом не случайна: она рождена особенностями его творческого видения. Получив образование живописца, он естественно тяготел к особой живописности и в графике. Отсюда такое его пристрастие к гравюре на металле: любая её разновидность – и собственно офорт, и близкая ему по своему художественному эффекту сухая игла, и мягкий лак, и акватинта, и меццо-тинто – все они позволяют передавать тональное богатство природы с большой достоверностью.

«Офорт – манера отнюдь не сухая и только графическая, а наоборот, хранит в себе огромные живописные начала. Культивировать и развивать эти начала требует призвание настоящего офортиста», – писал художнику известный искусствовед, автор исследований по истории офорта в России П. Е. Корнилов, которому Скворцов охотно посылал на суд новые свои оттиски. Впрочем, тот же Корнилов остерегал мастера от увлечения приёмом измельченного штриха, «теряющего свою природу нормальной линии», ибо «линия в офорте гегемон, а пятно рождается суммой линий».

Этот искусствовед в середине 1930-х годов уловил явно наметившийся у Скворцова крен к пейзажу. Пейзажистом по преимуществу он был и прежде, но все же в 20-е годы достаточно заметную роль в его творчестве играли ещё и портрет, и интерьер, и натюрморт. Жанровое разнообразие шло тогда рука об руку с разнообразием гравюрных техник. К рубежу 20-30-х годов уже достаточно отчетливо выступали те особенности его искусства, которые в последующий период будут развиваться и углубляться, оставаясь неизменными в своей первооснове. Он обретает излюбленный жанр и собственную свою интонацию: отныне и навсегда – это прежде всего мастер камерного лирического пейзажа.

А. В. Скворцов никогда не подстраивался к моде, не искал путей к быстрому и верному успеху. Он не боялся показаться старомодным, никуда не спешил и не испытывал нужды к чему бы то ни было приноравливаться. А вот нужду реальную, житейскую испытывал от ранней поры до старости. За какие только работы ему не приходилось приниматься – от службы статистиком в Крайплане до книжного оформления, от преподавания до ретушёрства. Но в творчестве он предпочитал оставаться свободным.

Его искусство во все времена – от 1920-х и до 1960-х – неизменно оставалось не слишком созвучным лозунгам момента. В 20-е он казался недостаточно экспрессивным, в 30– 40-е совсем неангажированным, далёким от декларируемого бодряческого оптимизма, на рубеже 50-60-х годов, в пору недолгой «оттепели» и попыток обновления нашего художества – очень уж традиционным, не отвечающим духу утверждающегося тогда так называемого «сурового стиля».

Это традиционность поэтического восприятия природы, а не собственно гравюрного языка. И конечно же, прав М. Ю. Панов, утверждающий, что «в цветной гравюре на металле, не имеющей у нас давних традиций, Скворцов шел своим собственным путем, ему приходилось много экспериментировать, а учиться не столько у наших, сколько у иностранных мастеров (при помощи литературы). <...> Во многом Скворцов был первым, если не единственным, и его значение в развитии советской гравюры ещё не оценено в полной мере. То же относится к монотипии – он значительно превосходит в них Кругликову, Шевченко и других художников. Более сильные вещи есть только у Барто в 1950-1970 годах».

Конечно, М. Ю. Панов несколько пристрастен, но в своем увлечении скворцовскими работами он завышает мастера не слишком сильно. Ибо и ряд других художников и специализирующихся на гравюре искусствоведов ставили его тоже достаточно высоко. И среди них столь авторитетные имена, как Е. С. Кругликова, П. Д. Эттингер, А. А. Сидоров, В. Я. Адарюков, М. И. Поляков, П. Е. Корнилов, М. З. Холодовская. Многие граверы просили его совета и помощи в работе, высоко оценивая профессиональную культуру Скворцова и убедительность его образных решений.

Но этому предшествовал долгий, и мучительный и радостный, путь одиноких исканий, сомнений, утрат и обретений. Путь «заочной» учебы, ибо в Саратове учиться офорту ему было не у кого. Путь неустанных технических экспериментов и находок, когда в многократных пробах нащупывалась своя особая дорога, вырабатывались собственные приёмы гравирования и печати. В его листах бесконечное богатство графических интонаций, постоянное варьирование близких мотивов ради выявления выразительных возможностей той или иной гравюрной техники. Он охотно использовал в одном листе и несколько разных техник, ибо каждая из них помогала другой в более осязаемой и достоверной передаче мотива.

Творчество А. В. Скворцова – завидный пример свободного и всегда осмысленного владения различными техниками гравюры на металле. Но он всегда оставался далёк от внешнего техницизма, виртуозничанья, произвольной игры фактурными изысками. Не форсировать технику, не насиловать природу материала, а использовать её возможности для более убедительного решения образной задачи – таков метод этого взыскательного мастера, наделенного высокой культурой графического мышления и поэтическим чувством природы. Он был очень придирчив к качеству оттиска, выбирая из многих, быть может, и не самый эффектный, но всегда тот, который в наибольшей мере отвечал эмоциональному строю изображаемого мотива.

А. В. Скворцов ощущал себя пожизненным учеником природы. Угадать и выявить внутренний мир любого пейзажного мотива значило для него причаститься вечной гармонии её бытия. Ему не было особой нужды выискивать какие-то уж очень интересные мотивы: любой из них становился для него таковым в процессе постепенного вживания и настойчивого постижения самого характерного и существенного в нем.

Почти всякий натурный мотив воспринимался им как готовая композиция, но при всей невыисканности пейзажного сюжета листы его воспринимаются образно законченными. Ибо воссозданные в них впечатления очень устойчивы – то, что достаточно вызрело и стало своим. Ничего не навязывая природе, он все находил в ней самой. Ему всегда было достаточно реального её многообразия. Любой мотив он умел переплавить в лирические ценности своих листов.

Скворцова называли певцом Волги. Действительно, хотя в его творчестве нетрудно отыскать и другие пейзажные мотивы – Бахчисарай, Подмосковье, берега Дона или Хопра – волжский пейзаж занимает в его наследии совершенно исключительное место. Великая река была для него не только местом отдыха и поиска мотивов, но зачастую и его мастерской. Лодку художника, обязательный белый зонт и ящик с инструментами можно было увидеть на самых крохотных уединённых островках. В искусстве он не терпел никакой отсебятины, требовал внимательного и честного изучения натуры. Он творил только на основе конкретных зрительных впечатлений, стремясь к наиболее точной передаче своих восприятий и ощущений.

Пожизненная завороженность Скворцова волжским пейзажем наглядно проявилась в его бесчисленных «набросках с натуры» – своеобразной гравюрной скорописи, когда с импровизационной легкостью художник фиксировал свои впечатления от увиденного прямо на цинковых дощечках, без предварительного карандашного эскиза. Стараясь сберечь свежесть восприятия, ощутимее передать едва уловимые эффекты меняющегося освещения, он приходит в них к своеобразному гравюрному пленэру. В минимуме стремительно выхваченных деталей, определяющих существо мотива, – суммирующая краткость наблюдения, живая непосредственность мгновенного взволнованного отклика, искренняя увлеченность уголком природы.

«Наброски» – лирический дневник художника. Не случайно он помечал на многих из них не только год, но и месяц, и число их создания. Мотивы их предельно просты: баркасы, парусники, крестьянские лодки с сеном, одинокие рыбаки, развешенные на просушку сети, отмели, острова – природа, обжитая человеком и бесконечно разнообразная в своих проявлениях. Диалог с ней здесь предельно краток: быстрый рисующий штрих лишь слегка намечает обобщенные линии берега, леса, дороги или причала. «Наброски» отличаются не столько разнообразием мотивов, сколько разнообразием увиденных и воссозданных пейзажных состояний.

И в «набросках», и тем более в тщательно выверенных композиционно законченных листах Скворцов словно преодолевает прирожденную печатной графике меру условности воссоздания увиденного. Ощущение палящего зноя, прозрачного воздуха, прогретого июльским солнцем, сумрак серенького дня, тихое мерцание ночной реки, поэзия её серебристых и тающих далей передавались им с осязаемостью, которая как будто неподвластна гравюре. Особенно это заметно в листах, выполненных в технике сухой иглы, или в тех, где художник использует сразу несколько графических техник.

Добиваясь воссоздания большей полноты состояния мотива, Скворцов даже в монохромных листах передает ощущение его цветового богатства. Но, конечно же, сложность и подвижность цветовой гармонии природы легче было передать в цветной гравюре. Художник долгие годы упорно работал в многодосочной цветной печати, стараясь возможно точнее уловить естественные краски волжского пейзажа, избегая каких бы то ни было прикрас. Отсюда колористическая сдержанность, пригашенность цвета, его деликатная нюансировка, органичное сплетение рисунка и краски, всегда подчиненной ему.

В гравюре Скворцов никогда не стремился к суверенности цвета. Даже и в тех листах, где он становился важнейшим слагаемым художественного образа. Введение цвета у него не имело цели как-то «взбодрить» гравюру, щегольнуть декоративной нарядностью. Цвет усиливает эмоциональность его пейзажей, но лишь в пределах того, что позволяют реальные краски мотива. Художник и здесь остается верен себе. У него нет эмоций, отвлеченных от живой и волнующей плоти природы. На вопрос К. Безменовой, чем он объясняет свой переход от черно-белого офорта к цветному, он не случайно ответил: «Я не переходил от черно-белого к цветному офорту, а работаю то в том, то в другом. Я все-таки живописец, и цвет очень люблю. За последние годы я сделал 200, а может быть и больше цветных монотипий».

Если в гравюре, не только черно-белой, но и цветной, Скворцов всегда оставался сдержанно-лиричным, нигде не акцентируя своего авторского «я», растворенного в наглядных конкретностях своих пейзажей, то в монотипиях рубежа 50-60-х годов его лиризм становится более открытым, раскованным. Художник дает полную волю стихии цвета, словно забывая о графичности. Монотипия больше сродни живописи, чем графике. Здесь приходится «мыслить цветом», как это присуще истинному живописцу. Короткое, но сильное увлечение Скворцова этой техникой обнаружило в нем незаурядный дар колориста и прекрасное понимание декоративных возможностей цвета.

Светозарны и празднично нарядны его бесчисленные букеты, но это достигается в монотипиях не путем повышенного цветового напряжения, а за счет особой светоносности цвета. В пейзажных же монотипиях (за редким исключением) художник более сдержан и близок к реальным краскам природы, не жертвуя при этом своей живописной свободой, не избегая подчас достаточно смелого цветового и пластического обобщения, не скрывая динамики мазка, оживляющего форму, не опасаясь дать выход образной энергии цвета. Эти листы по-скворцовски правдивы и, при всей своей условности, верны данности конкретного мотива, достаточно остро увиденного и раскованно трактованного. Их лиризм более откровенный, не столь эмоционально сдержанный, как в его гравюрах.

Вероятно, эти изменения поэтики Скворцова отчасти связаны с плодотворным обновлением всей художественной жизни страны в короткую пору хрущевской «оттепели». Но ему привелось увидеть и наступление новых «похолоданий» после спровоцированного руководством Союза художников идейного разгрома прекрасной выставки к 30-летию МОСХа.

Судя по переписке, Скворцов с интересом и сочувствием относился к оживлению российского художества, хотя и не без известной опаски: его тревожило и настораживало стремление немедленно и во что бы то ни стало сказать «новое слово», не опираясь на духовную преемственность поколений, не получив серьёзной профессиональной культуры.

Он ушел из жизни слишком рано, не исчерпав своих творческих сил, не реализовав до конца открывающихся возможностей. На пороге своего семидесятилетия он был ещё полон замыслов и вовсе не думал о скором уходе, не собирался подводить итоги сделанному за десятилетия, отпущенные ему судьбой на творчество. Подытожила за него смерть.

Александр Васильевич Скворцов принадлежит к числу тех мастеров, к которым и посмертное признание приходит столь же неспешно, как это было при жизни. Три персональных выставки убедительно доказали, что его искусство успешно выдержало беспощадную, но справедливую проверку временем. В появившихся за эти годы публикациях в прессе и специальных изданиях это нашло свое подтверждение. Но, к сожалению, не появилась возможность издать достаточно полный и полиграфически качественный альбом его лучших произведений. Не говоря уже о малотиражном альбоме, отпечатанном с авторских досок, предназначенном для истинных ценителей гравюры.

Известность любого гравера в гораздо большей степени зависит от такого рода изданий, нежели известность живописца или скульптора. Гравюра и живёт ведь в альбоме или в ящике стола у собирателя. Характер её бытования предопределен самой её природой, и никакие выставки не компенсируют отсутствия таких альбомов.

Ко всему прочему искусство А.В. Скворцова – тихое искусство. Оно требует неторопливого и сосредоточенного созерцания, погруженности в тонкую и трепетную гармонию воссозданного им мотива. Мастер не стремился к слишком акцентированному графическому языку, не испытывая особой тяги к обнажению своих творческих приёмов. Уже в самом начале своего художнического пути, отвечая на полуупрек опытного гравера М.А. Доброва в излишней скромности посланных ему работ, скромности, которая «не сулит лавров триумфатора», Скворцов отвечал с достоинством и убежденностью: «Но, к сожалению, не имею тех необходимых данных, я бы сказал врожденных, чтобы можно было ради получения известности и некоторых благ ломать себя и делать то, что я по своему характеру сделать не смогу».

И действительно, он не смог. Триумфов не было при жизни, не пришли они и посмертно. А было и есть неспешное, как бы заторможенное, вхождение в золотой фонд отечественной графики, постепенный рост известности, расширение диапазона влияния, тоже скорее опосредованного, нежели прямого. Модным же художником А. В. Скворцов и не мог стать по самому складу своего дарования, как и своей натуры. До глубокого восприятия его с виду такого простого и ясного искусства каждый зритель должен дозреть персонально. Оно всегда обращено не к толпе, а к человеку. Ибо простота тут весьма обманчива: это всегда преодоленная сложность. Искусство этого мастера, как и всякое настоящее искусство, требует от зрителя сотворчества.

Каталог

Пояснения к каталогу

В каталоге произведения расположены в хронологической последовательности. Внутри разделов сначала перечисляются листы из музейной коллекции в порядке возрастания инвентарных номеров.
Для всех листов, исполненных на бумаге, материал отдельно не оговаривается.
Размеры изображения приводятся в сантиметрах.
Указываются только авторские подписи и надписи. На изображении они выполнены в технике исполнения, все остальные – графитным карандашом. Если они выполнены под изображением, в каталоге оговаривается только их местоположение справа или слева. Подписи и надписи на паспарту указываются в тех случаях, когда они не повторяют имеющиеся на самом листе.
Листы, поступившие в 1995 и 1999 годах, приобретены в музей после выставки.
Происхождение экспоната в первом упоминании дается полностью, в дальнейшем – в сокращении.

Принятые сокращения

изобр. – изображение
МК РСФСР – Министерство культуры РСФСР
пост. – поступило
собств. – собственность
цв. – цветной, -ая

1926

1. ИНТЕРЬЕР С ФИГУРОЙ

Акватинта, офорт. 28 x 21, 2

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой, вдовы художника. Саратов (Г-6803)

2. МЕЛЬНИЦА

Офорт. 16, 5 x 21, 2

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6844)

1929

ИЗ АЛЬБОМА «ВОЛГА»

3. СХОДНИ

Акватинта, офорт. 12 x 7, 3

Пост. в 1929 от автора. Саратов (Г-3101)

4. МОСТКИ

Офорт, акватинта. 12 x 7, 6

Пост. в 1929 от автора (Г-3102)

5. ПАСТУШКА

Офорт, акватинта. 11, 8 x 7, 3

Пост. в 1929 от автора (Г-3103)

6. ВОЛГА ЗИМОЙ

Офорт, акватинта. 11, 7 х 7, 4

Пост. в 1929 от автора (Г-3104)

7. ДАЛИ

Акватинта, офорт. 11, 9 х 7, 5

Пост. в 1929 от автора (Г-3105)

8. У ПРИЧАЛА

Офорт, акватинта. 12 х 7, 4

Пост. в 1929 от автора (Г-3107)

9. ПЕЙЗАЖ С БАРЖЕЙ

Офорт, акватинта. 11, 8 х 7, 6

Пост. в 1929 от автора (Г-3108)

10. АСТРАХАНЬ. СТРЕЛКА (ВЕЧЕР НА ВОЛГЕ)

Офорт, акватинта. 11, 7 х 8, 3 (обрезана)

Сведений о поступлении нет (Г-4095)

1920-е

11. ГОЛОВА ДЕВОЧКИ

Линогравюра. 30, 4 х 25, 4

Пост. в 1928 в дар от Л. И. Рабиновича (Г-3431)

12. МАЛАЯ ПОЛИВАНОВКА. ГОРА

Офорт. 15 х 18, 7

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6826)

1920-1930-е

13. ГОРОДСКОЙ ПЕЙЗАЖ (В музее хранится офортная доска (Г-4940).

Офорт. 10,4 х 9,4

Справа: Ал. Скворцов

Пост. в 1930-е от автора (Г-4000)

14. С Ф. БРЕНГВИНА

Офорт, сухая игла. 17,2 х 18,4

Справа: Ал. Скворцов

Слева: Сбренгвина

Пост. в 1999 от Б. А. Скворцова, сына художника. Саратов (Г-9912)

Начало 1930-х

15. ОПОЛЗЕНЬ (СОКОЛОВАЯ ГОРА)

Офорт. 11, 8 х 15

Справа: Ал. Скворцов

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6815)

16. ЗИМА. ДОМИК В ЗАТОНЕ

Офорт. 13, 4 х 18, 8 (обрезана)

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6816)

1935

17. НАТЮРМОРТ С ОЧКАМИ

Сухая игла. 16, 6 х 10, 5

Справа: Ал. Скворцов 35

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6849)

1936

18. НА ОПУШКЕ

Офорт. 10 х 14, 9

Справа: Ал. Скворцов 36

Слева: На опушке

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6828)

19. НАТЮРМОРТ С ЛОЖКОЙ

Сухая игла. 8, 9 х 10, 3

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6847)

20. НАТЮРМОРТ С БУТЫЛЬЮ

Сухая игла. 10, 1 х 15, 3

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6848)

1937

21. ЖАРКИЙ ДЕНЬ

Офорт. 15, 3 х 11, 6

Справа: Ал. Скворцов

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6818)

1942

22. БОЛЬШАЯ ВОДА

Цв. акватинта, офорт. 23, 4 х 31, 8

Справа: Ал. Скворцов 42

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9772)

1944

23. ИЗ СЕРИИ «РАЗЛИВ ВОЛГИ»

Сухая игла, белила. 20, 3 х 15, 5

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6812)

24. ВЕСНОЙ НА ВОЛГЕ

Сухая игла. 22, 2 х 32

Справа: Ал. Скворцов 44г

Слева: Весной на Волге

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6819)

1945

25. ЛОДКА С МАЧТОЙ

Сухая игла. 7, 4 х 10, 3

Справа: Ал. Скворцов

Слева: 3. 10. 1945.

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6854)

26. ЗАКАТ. СОКОЛОВАЯ ГОРА

Акватинта, меццо-тинто. 10, 8 х 16, 3

Справа: Ал. Скворцов 45г

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6855)

27. РЕВОЛЮЦИОННАЯ УЛИЦА («УГОЛКИ СТАРОГО САРАТОВА»)

Сухая игла. 19, 5 х 22

Пост. в 1999 от Б. А. Скворцова (Г-9881)

1946

28. ГЛЕБУЧЕВ ОВРАГ. ИЗ АЛЬБОМА «СТАРЫЙ САРАТОВ»

Сухая игла. 17, 3 х 21, 8

Справа: Ал. Скворцов 46.

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6807)

29. САРАТОВ. ТРОИЦКИЙ ВЗВОЗ

Цв. меццо-тинто, сухая игла. 23, 9 х 30, 6

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6840)

30. ЛОДКИ. ИЗ АЛЬБОМА «СТАРЫЙ САРАТОВ»

Сухая игла. 15 х 20, 5

Справа: Ал. Скворцов 46

Слева: Лодки.

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6853)

31. ОТТЕПЕЛЬ (ВАЛОВАЯ УЛИЦА)

Цв. акватинта, мягкий лак. 18, 4 х 24, 1

Справа: Ал. Скворцов 46

Слева: Оттепель.

По правому полю: контрольный

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9777)

1947

32. ЗА РАБОТОЙ

Сухая игла. 21 х 17, 4

Справа: Ал. Скворцов

Слева: За работой

Пост. в 1953 от автора (Г-5161)

33. ПЕРВЫЙ СНЕГ

Сухая игла. 14 х 24, 2

Справа: Ал. Скворцов

Слева: Первый снег

Пост. в 1953 от автора (Г-5163)

34. ВЕЧЕР В ЗАТОНЕ

Мягкий лак, офорт, цв. акватинта. 27, 1 х 36, 8

Справа: Ал. Скворцов 47

Слева: Вечер в Затоне.

Пост. в 1953 от автора (Г-5165)

35. ВОЛГА ШУМИТ

Акватинта. 28, 6 х 36, 5

Справа: Ал. Скворцов 47 V

Слева: Волга шумит

Пост. в 1957 в дар от автора (Г-5215)

36. ЗАТОПЛЕННЫЕ ДЕРЕВЬЯ

Меццо-тинто. 23, 8 х 30, 3

Справа: Ал. Скворцов 47

Слева: Пробный

Пост. в 1999 от Б. А. Скворцова (Г-9880)

37. В ЗАТОНЕ

Офорт, акватинта. 21, 4 х 24

Справа: Ал. Скворцов 47

Слева: В Затоне

Пост. в 1999 от Б. А. Скворцова (Г-9882)

38. ВЕЧЕР В ЗАТОНЕ

Мягкий лак, офорт, цв. акватинта. 26, 6 х 37, 1 Собств. Б. А. Скворцова

1948

39. ХОПЁР ОСЕНЬЮ

Офорт, акватинта. 11, 3 х 13, 8

Справа: Ал. Скворцов 48г

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6856)

1940-е

40. ТРИ ДЕРЕВА

Сухая игла. 15, 7 х 22, 1

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6825)

1951

41. ЖАРКИЙ ПОЛДЕНЬ

Сухая игла. 17, 2 х 22

Справа: Ал. Скворцов

Слева: Жаркий полдень.

Пост. в 1953 от автора (Г-5158)

42. ОЗЕРО. ЗАВОЛЖЬЕ

Сухая игла. 14, 2 х 21, 8

Справа: Ал. Скворцов.

Слева: Озеро. Заволжье.

Пост. в 1953 от автора (Г-5164)

43. ПАРОХОДЫ

Офорт, цв. акватинта. 11, 2 х 30, 9

Справа: Ал. Скворцов 51.

Слева: Пароходы.

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9776)

1952

44. ТИХИЙ ДОН

Офорт. 17 х 23, 3

Справа: Ал. Скворцов

Слева: Тихий Дон

Пост. в 1953 от автора (Г-5159)

45. СУШКА СЕТЕЙ НА ДОНУ

Сухая игла. 17, 2 х 23

Справа: Ал. Скворцов 52

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6829)

46. ДОН. МЕЛОВЫЕ ГОРЫ

Офорт, цв. акватинта. 17, 2 х 23, 1

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9780)

1953

47. ЗАГЛОХШИЙ ПРУД

Цв. офорт, акватинта. 37, 7 х 29, 6

Справа: Ал. Скворцов 53

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6817)

48. ВОЛГА ЗИМОЙ

Цв. акватинта, офорт. 23, 8 х 29, 4

Справа: Ал. Скворцов 53

Слева: Волга зимой

Пробный оттиск

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9786)

1954

49. ЛЕТНИЙ ДЕНЬ

Сухая игла. 12, 4 х 18, 6

Справа: Ал. Скворцов 54

Слева: Летний день.

Пост. в 1966 от Областного управления культуры (Г-5999)

50. ПОСЛЕДНИЕ ЛУЧИ

Цв. меццо-тинто, офорт. 11, 6 х 17

Справа: Ал. Скворцов 54.

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6814)

1955

ИЗ СЕРИИ «НАБРОСКИ С НАТУРЫ»

51. ЗАТОН

Офорт. 15, 3 х 23

Справа: Ал. Скворцов №3 11. VI. 55.

Слева: Из серии «Наброски с натуры». Затон

Пост. в 1957 от автора (Г-5245)

52. ВОЛГА

Офорт. 9, 1 х 11, 8

Справа: Ал. Скворцов 55

Слева: Из серии «Наброски с натуры». Волга

Пост. в 1957 от автора (Г-5253)

53. ПЕЙЗАЖ

Офорт. 9, 2 х 12, 6

Справа: Ал. Скворцов 55

Слева: Из серии «Наброски с натуры».

Пост. в 1957 от автора (Г-5254)

54. СЕРЫЙ ДЕНЬ

Офорт, сухая игла. 9 х 11, 6

Справа: Ал. Скворцов 55

Слева: Из серии «Наброски с натуры». Серый день.

Пост. в 1957 от автора (Г-5263)

55. ЗАКАТ

Офорт. 9, 6 х 11, 1

Справа: Ал. Скворцов 55

Слева: Закат.

Пост. в 1957 от автора (Г-5264)

56. ПЕЙЗАЖ С КОРОВАМИ

Офорт. 11, 9 х 16, 8

Справа: Ал. Скворцов 55

Пост. в 1957 от автора (Г-5272)

57. ОСЕНЬ

Офорт. 8, 4 х 12, 2

Справа: Ал. Скворцов 55

Слева: Осень.

Пост. в 1957 от автора (Г-5273)

58. ПЕЙЗАЖ С ЛОДКОЙ

Офорт. 7 х 14, 1

Справа: Ал. Скворцов 55.

Слева: Из серии «Наброски с натуры». Пейзаж с лодкой

Пост. в 1957 от автора (Г-5276)

59. СОКОЛОВАЯ ГОРА

Офорт. 9, 1 х 11, 6

Справа: Ал. Скворцов 55

Слева: Из серии «Наброски с натуры». Соколовой гора

Пост. в 1957 от автора (Г-5277)

60. ПЕЙЗАЖ

Офорт. 11, 5 х 23, 1

Справа: Ал. Скворцов 55

Слева: Из серии «Наброски с натуры».

Пост. в 1957 от автора (Г-5278)

61. ПЕЙЗАЖ

Офорт. 11, 4 х 23, 3

Справа: Ал. Скворцов 55

Слева: Из серии «Наброски с натуры». Пост. в 1957 от автора (Г-5282)

1956

62. МОРЕ НАСТУПАЕТ (оттиск 1960)

Офорт, акватинта. 23, 8 х 29

На изобр. справа внизу: 22II56 №2 Ал. Скворцов

Справа: Ал. Скворцов 60

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6809)

63. ПЕЙЗАЖ С КОЗОЙ

Цв. монотипия. 24, 3 х 30, 4

Справа: Ал. Скворцов 56

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6820)

1957

64. ГОЛУБЫЕ ТЕНИ

Цв. монотипия. 26, 7 х 22, 9

Справа: Ал. Скворцов 57

Слева: Голубые тени

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9754)

65. ПЕЙЗАЖ С ПАРОХОДАМИ НА ФОНЕ ГОРЫ

Цв. монотипия. 23, 2 х 26, 9

Справа: Ал. Скворцов 57

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9755)

1958

66. ТИХОЕ УТРО

Сухая игла. 17, 5 х 23, 3

Справа: Ал. Скворцов 58

Слева: Тихое утро.

Пост. в 1966 от Областного управления культуры (Г-5997)

67. РАЗЛИВ У УЛЬЯНОВСКА (ВЕСНА)

Монотипия. 21, 6 х 33, 5

Справа: Ал. Скворцов Ц

Слева: Разлив у Ульяновска.

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6830)

68. ПОЛЯНА

Цв. монотипия. 19, 7 х 24, 2

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6831)

69. РАССВЕТ

Цв. монотипия. 33, 5 х 21, 8

Справа: Ал. Скворцов Ц

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6845)

70. ЗИМНИЙ ПЕЙЗАЖ

Цв. монотипия. 24, 1 х 33, 4

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9743)

71. СТАРЫЕ ОСОКОРИ

Цв. монотипия. 33, 5 х 27, 5

Справа: Ал. Скворцов у

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9746)

72. ОСЕНЬ

Цв. монотипия. 34 х 27, 2

Справа: Ал. Скворцов Ц

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9747)

73. ОСЕННИЕ КРАСКИ

Цв. монотипия. 34 х 27, 3

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9748)

74. ПОЛЕВЫЕ ЦВЕТЫ

Цв. монотипия. 46, 1 х 34, 2

Справа: Ал. Скворцов Ц

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9753)

75. ТУМАН

Цв. монотипия. 46 х 32, 5

Справа: Ал. Скворцов -Ц-

Собств. Б. А. Скворцова

76. НОКТЮРН

Цв. монотипия. 33, 5 х 21, 6

Справа: Ал. Скворцов Ц

Собств. Б. А. Скворцова

1958 (1959 ?)

77. ОЗЕРО

Цв. монотипия. 33, 9 х 44

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6851)

1959

78. ЗАЙМИЩЕ

Офорт. 18, 4 х 22, 4

Справа: Ал. Скворцов 59.

Слева: Займище.

Пост. в 1961 от МК РСФСР (Г-5355)

79. НАБРОСОК С НАТУРЫ

Офорт. 9, 8 х 13

На изобр. внизу в центре: 10. VI. 59 №1 АлСкворцов Справа: Ал. Скворцов 59

Слева: Набросок с натуры

Пост. в 1961 от МК РСФСР (Г-5356)

80. ОСЕНЬ. ЗАЛИВ

Цв. монотипия. 45 х 32, 4

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6806)

81. НАТЮРМОРТ С ФЛОКСАМИ

Цв. монотипия. 44 х 34, 1

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой

(Г-6811)

82. ГОЛУБЫЕ ТЕНИ (Печатная форма к № 64 (Г-9754)

Картон, цв. монотипия. 26, 8 х 23

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6821)

83. ЦВЕТЫ НА ФОНЕ ПЛАТКА

Цв. монотипия. 34, 6 х 36, 4

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6846)

84. ДОЖДЬ

Цв. монотипия. 36, 8 х 34, 6

Справа: Ал. Скворцов у

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6850)

85. АСТРЫ В СИНЕЙ ВАЗОЧКЕ

Цв. монотипия. 34, 8 х 36, 6

Справа: Ал. Скворцов 59.

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6862)

86. ПЕРВЫЕ ДНИ ОСЕНИ

Цв. монотипия. 36, 6 х 34, 6

Справа: Ал. Скворцов у

Слева: Этюд с натуры

На паспарту слева: Первые дни осени.

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9745)

87. СТАРЫЕ ОСОКОРИ. ИЗ СЕРИИ «МОРЕ НАСТУПАЕТ»

Офорт, мягкий лак, акватинта. 32, 5 х 26, 9

Справа: Ал. Скворцов 59

Пост. в 1999 от Б. А. Скворцова (Г-9874)

1959-1960

88. ГОРА

Цв. гравюра на картоне. 21, 7 х 15, 3

Справа: Ал. Скворцов 60

На паспарту – справа: Ал. Скворцов 59 слева: Гора.

Пост. в 1999 от Б. А. Скворцова (Г-9919)

1960

89. ГОРА

Гравюра на картоне. 12, 4 х 16, 8

Справа: Ал. Скворцов 60

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6805)

90. ДОЖДЬ НА ВОЛГЕ

Гравюра на картоне. 34, 3 х 34, 4

Справа: Ал. Скворцов 60.

Слева: Дождь на Волге.

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6833)

91. ДВА ДЕРЕВА

Цв. гравюра на картоне. 33, 4 х 38

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6852)

92. ЗИМНИЙ ВЕЧЕР НА СЕНЕЖЕ

Цв. акватинта, мягкий лак. 24, 3 х 29, 8

Справа: Ал. Скворцов 60

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9785)

93. НА ОЗЕРЕ (ЛУННАЯ НОЧЬ)

Офорт. 26, 2 х 22, 7

Справа: Ал. Скворцов 60

Слева: На озере

Пост. в 1999 от Б. А. Скворцова (Г-9903)

94. ВОДА ПОДОШЛА

Сухая игла. 25, 3 х 31, 1

Собств. Б. А. Скворцова

1961

95. КОЛОКОЛЬЧИКИ

Цв. монотипия, уголь. 37, 1 х 34, 8 Справа: Ал. Скворцов у-

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9752)

96. ДВА ДЕРЕВА

Сухая игла. 17, 7 х 23, 4

Справа: Ал. Скворцов 61

Пост. в 1999 от Б. А. Скворцова (Г-9902)

1956-1961

97. БУКЕТ

Цв. монотипия. 32 х 31

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9741)

98. ДЕРЕВЬЯ, ОТРАЖАЮЩИЕСЯ В ВОДЕ

Цв. монотипия. 47, 2 х 39, 3

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9742)

99. ЦВЕТЫ И ЯБЛОКИ

Цв. монотипия. 34, 7 х 36, 9

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9750)

100. АСТРЫ НА СИНЕМ ФОНЕ

Цв. монотипия. 34, 8 х 36, 6

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9751)

101. ВОЛГА ЗИМОЙ

Цв. монотипия. 23, 8 х 33, 2

Справа: Ал. Скворцов

Пост. в 1995 от Б. А. Скворцова (Г-9756)

102. УТЁС

Цв. монотипия. 46 х 32, 7

Собств. Б. А. Скворцова

103. ПОЛЕВЫЕ ЦВЕТЫ

Цв. монотипия. 37, 7 х 34, 1

На паспарту справа: Ал. Скворцов

Собств. Б. А. Скворцова

104. ЖЁЛТЫЙ БУКЕТ НА КРАСНОМ ФОНЕ

Цв. монотипия. 37, 5 х 34, 8

Собств. Б. А. Скворцова

1963

105. ЗИМНИЙ ПЕЙЗАЖ

Цв. акватинта, офорт. 17, 9 х 19, 3

Справа (полустёрто): Ал. Скворцов 63 г.

Пост. в 1974 от Н. С. Скворцовой-Степановой (Г-6827)

Александр Васильевич Скворцов

Графика

К столетию со дня рождения: Каталог выставки Саратов – 1994

На 1-й странице обложки: Первые дни осени (Кат. 86). На 4-й странице обложки: Саратов. Троицкий взвоз (Кат. 29). На шмуцтитуле: Затон. Из серии «Наброски с натуры» (Кат. 51).

Редактор Р.Ф. Носкова

Компьютерная верстка – А.В. Коваль

Цветные слайды – фотографы А.А. Курочкин, Н.Л. Вакатов

Лицензия ИД № 03534 от 19 декабря 2000 г. Сдано в набор 4. 04. 2001 г. Подписано в печать 20. 06. 2001 г. Формат 84 х 108 1/32». Гарнитура Таймс. Бумага офсетная № 1. Усл. печ. л. 3, 0. Уч. -изд. л. 2, 2. Тираж 500 экз. Заказ 3205 Саратовский государственный художественный музей имени А. Н. Радищева. 410600, Саратов, ул. Радищева, 39.

Отпечатано в типографии издательства «Слово». 410001, Саратов, ул. Волжская, 28.

Александр Васильевич Скворцов, 1894-1964 [Текст] : графика : [каталог выставки произведений : к столетию со дня рождения] / М-во культуры Российской Федерации, Саратовский гос. художественный музей им. А. Н. Радищева ; [сост. М. И. Боровская ; авт. вступ. ст. Е. И. Водонос]. - Саратов : Саратовский гос. художественный музей им. А. Н. Радищева, 2001. - 30, [2] с., [4] л. ил. : ил., портр.; 20 см.

Автор: Алексей Голицын

С середины XIX века интеллигентские кружки пользовались в России повышенным вниманием тайной полиции, которая успешно громила разнообразные очаги свободомыслия. Под раздачу попадали без разбора славянофилы и западники, литераторы и офицеры, «народники» и «политики». За один и тот же, в сущности, «умный трёп» пострадали такие известные в свое время подпольщики, как Федор Достоевский и Тарас Шевченко.

Советская власть, покончив с ненавистным прошлым, занялась преследованием инакомыслящих с новой силой и преуспела в этом деле настолько, что любое неформальное обсуждение политических вопросов могло стать составом преступления.

Не будем сейчас рассуждать о количестве реальных противников большевиков и тех, для кого придумали уголовную статью «Антисоветская агитация и пропаганда». Отмечу лишь, что «контрреволюционная деятельность» с каждым годом трактовалась все более широко и каралась все серьезнее. А жертвами все чаще становились не заговорщики и оппозиционеры, а «гнилая интеллигенция». Выражение, между прочим, придумал вовсе не Ленин, а российский император Александр III.

Бурная жизнь политической провинции

История саратовских общественно-политических объединений первой половины XX века толком еще не описана. Например, «Хроники инакомыслия» саратовского историка Виктора Селезнева по понятным причинам содержат весьма скудный материал за этот период. Тем более интересно было обнаружить среди рассекреченных уголовных дел материал о саратовских художниках 1933 года.

Помимо прочего, важно время возбуждения уголовного дела: до террора 1937 года еще далеко, обвинения в троцкизме пока не влекут за собой немедленных арестов, общественность еще не требует расстрела «бешеных собак».

Однако в Саратове, который на политической карте тогдашнего СССР присутствовал лишь как место ссылки разного рода столичных оппозиционеров, чекисты вдруг обезвредили контрреволюционную организацию, члены которой «вели активную пропаганду за свержение советской власти и подготавливали террористической акт против тов. Сталина». Нейтрализованных чекистами контрреволюционеров объединяло место работы – почти все они имели отношение к структуре Рязано-Уральской железной дороги.

Итак, в 1933 г. были арестованы художники Александр Скворцов, Иван Щеглов и Виталий Гофман. Забегая вперед, скажу, что Скворцов и Щеглов после войны станут классиками саратовской художественной школы, их работы будут выставлять ведущие музеи страны, вплоть до Третьяковской галереи и Русского музея. О новых фактах из их биографий я расскажу в следующих публикациях, а пока – коротко о Гофмане.

Капитан из дальних стран

Имя этого саратовского художника упоминается только в газетных сообщениях о довоенных групповых выставках. Сохранились ли его работы – неизвестно. Нет даже репродукций. А между тем, близкая дружба Гофмана с Щегловым и Скворцовым сама по себе может быть гарантией качества его работ.

К моменту ареста Виталий Анатольевич Гофман – скромный 58-летний преподаватель строительного техникума. А ведь русский дворянин Гофман был обладателем фантастической биографии. До 1908 года он состоял на службе в Добровольном флоте в качестве помощника капитана. Плавал в Японию, Китай, Индию и Турцию. Затем получил на службе огромную сумму – 10 тысяч рублей и потратил их… на обучение живописи. Год проучился в Мюнхене, затем – в Петербурге у профессора Кардовского, потом колесил по центральным губерниям России, пока в 1917 году не оказался в Саратове. Окончил Высшие Свободные художественные мастерские в нашем городе и остался здесь жить.

При советской власти художественная карьера Гофмана как-то не задалась, и он был вынужден преподавать в железнодорожной школе. В 1930 году впервые попал в ГПУ на два с половиной месяца за антисоветскую деятельность, но был освобожден.

От асессора до акушера

В начале февраля 1933, помимо художников, были арестованы и другие члены их кружка: жена Александра Скворцова старший экономист Нина Степанова, 60-летний дворянин, сын коллежского асессора, бывший чертежник РУЖД, уволенный по инвалидности Александр Львов, врач-акушер железнодорожной больницы Константин Гаврилов и еще один чертежник РУЖД Андрей Попов.

Все проходили по статье 58-10 (антисоветская агитация и пропаганда) за участие в «контрреволюционных сборищах на квартирах». Самый младший член группы – 39-летний Скворцов – дополнительно обвинялся в том, что «производил вербовку в контрреволюционную организацию транспортников, собирал с целью шпионажа сведения о состоянии транспорта, осуществлял контрреволюционную связь с заграницей (писал письма на языке эсперанто)».

В уголовном деле содержатся немногословные протоколы допросов всех арестованных, но особое место занимают многостраничные показания Александра Скворцова. Это даже не протоколы, а подробная исповедь, которую он писал собственноручно на протяжении трех месяцев. Достаточно сказать, что все приведенные ниже выдержки – лишь малая часть одного (!) протокола от 1 марта 1933 года.

Протоколы ябеды

Показания Александра Скворцова начинаются с покаяния:

«В первой части моего допроса я не был искренен и правдив, т.к. благодаря ложной чести боялся подвести своих товарищей по аресту. Эта ложная честь была у меня еще привита, видимо, с детства, т.к. я, будучи ребенком и школьником, считал, что выдать своего товарища игр или школьника преступно. Эта ложная честь прививалась мне и в школе, где я учился, там, в школе, за малейшую ябеду и ничтожнейший проступок в этом направлении ученики жестоко наказывали провинившегося, иногда не останавливаясь даже и перед побоями в раздевальне, где они накрывали провинившегося пальто и били.

Художник, пообещав следователю рассказать свою жизнь в мельчайших подробностях, оставил нам свидетельство о коммунальных нравах советского государства:

«<В 1929 г.> я решил сдать на время большую комнату, а в маленькой поместить свою мать. Мне Гофман Виталий Анатолиевич предложил, как квартирантов, семью своего брата Юрия Анатолиевича. <…> Гофман Виталий Анатолиевич начал убеждать нас, что из этого ничего дурного не выйдет, что брат его работает на Советской службе и что он имеет об этом соответствующие документы. В конце концов, мы согласились и сдали квартиру брату Гофмана на условиях оплаты квартирной платы за сданную комнату и отопление в половинном размере. Но за это на нас донесли и нам пришлось предстать перед судом. Суд квартиру у нас не отобрал, а только постановил выселить семью Гофмана Юрия Анат., но я это сделал до суда и сам переехал в город вместе с женой и сыном».

Далее Александр Скворцов переходит к описанию повседневных разговоров своих друзей:

«Как меня, так и мою жену, точно также и Гофмана волновали вопросы внутрипартийных событий. <…> часто, прочитав газеты, обсуждали, чем может кончиться эти разногласия внутри партии. Гаврилов Владимир прямо заявлял, что, видимо, эти разногласия доведут до политического краха всю страну. И говорил, что на этих разногласиях закончится существование Советской власти. Я не могу сказать про себя, что я думал так же, как он, так как не мог сам разобраться во всей этой сложной истории. Но один факт на меня произвел сильное впечатление, это выдержка из речи Троцкого о завещании тов. Ленина о его взглядах на тов. Сталина.

В зиму 1929 года <…> у меня бывал Гофман Виталий Анатолиевич, часто в присутствии жены бывали разговоры о политике и главным образом они вертелись о 5-ти летнем плане. Все мы трое сходились на том, что план не реален, что мы не можем его не только перевыполнить, но даже хотя бы выполнить. Мы считали, что перегнать капиталистические страны с их наисовершеннейшей техникой мы не можем с тем отсталым оборудованием в техническом отношении страны и вообще низким культурным уровнем страны. Что эти темпы непомерно высоки для нашей страны и что такой широкий размах приведет к кризису. В один из таких разговоров жена моя, когда стали расти громадные требования на рабочие руки, заявила: «Вот поверьте мне, что придет момент, когда наступит в стране ужасная безработица и будет совершенно немыслимо найти работу».

Нет ничего удивительного в том, что работники творческих профессий стали интересоваться политикой. Скворцов пишет:

«Но тут с зимы 1930 г. стала впервые задерживаться зарплата, что, конечно, отразилось и на наших политических взглядах. <…> Выражали недовольство и растущими ценами, и отсутствием зарплаты».

Бесправный учитель и безграмотный ученик

Из откровений Скворцова можно узнать и о школьной реформе советского государства, которая страшно напоминает нынешнее издевательство над сферой образования.

«<Осенью 1931 г.> у Гофмана были тяжелые моменты с работой. Он то устраивался на работу, то его сокращали, он опять вынужден был искать работу, и так продолжалось чуть не весь учебный год. В один из приходов к нам Гофман жаловался, что он уже начал голодать, и что его нервы не выдержат всего этого. Он страшно возмущался школьной работой, а главное дисциплиной в самой школе. Он говорил, что он еле сдерживается, чтобы не схватить какого-нибудь хулигана и не выкинуть вон из класса. Он также говорил, что учитель теперь бесправное существо. Даже если он во всех отношениях прав, то ему все равно не поверят, а поверят школьнику. Я в некоторых моментах его поддерживал, т.к. сам на себе испытывал школьную дисциплину, в особенности на Увеке и татарской школе 7-летке в пятой группе.

Голод рождает слухи

Как и любые здравомыслящие люди, обвиняемые пытались найти причины своего бедственного положения.

«В связи с дороговизной, задержкой зарплаты естественно вновь выражалось недовольство политикой т. Сталина, и часто Гофман называл т. Сталина «чистильщиком сапог», принимая во внимание национальность тов. Сталина. Я лично никогда не разделял грубых выходок как Гофмана, так и Щеглова, но недовольство я также выражал, говоря: «Что, разве сам тов. Сталин не видит, что творится в стране, ведь мы на краю уже голода. А будущее совершенно неизвестно и темно».

Судя по показаниям художника, советские граждане мало доверяли официальной пропаганде, но из-за отсутствия альтернативных источников информации довольствовались слухами.

«Львов часто рассказывал мне сногсшибательные вещи вроде следующих, причем очень живо и с присущей ему жестикуляцией: «Вы слышали, Крупская стреляла в Сталина?», или «Вы слышали, что Ворошилов поссорился с Сталиным и готовит против него войска?», или «Мне говорил приехавший из Москвы приятель, что он сам видел на вокзале, что прибыло масса санитарных поездов, переполненных ранеными, преимущественно посредством газов. У раненых абсолютно нигде нет волос. Все волосы выжжены. И конечно мой приятель видел только частичку, а говорят, поезда прибывают каждый день, и Москва забита ранеными». Этих сенсаций было очень много, но я помню только эти», – пишет Скворцов.

Головой о стену

У «бывших людей», которые успели пожить при другой политической системе, сдавали нервы.

«За последний год Гофман стал ужасно нервным человеком, он часто стучал кулаком по столу, даже иногда, как говорила жена Гофмана, бился головой о стену и проклинал все и всех. Я один раз видел его в таком состоянии, когда он был прямо в исступлении и говорил, что так он больше не может жить, что он дошел уже до точки. Я его старался успокоить, говорил ему, что он только вредит себе, что он таким состоянием ничему не поможет, а нужно терпеливо переносить то, что ему не нравится, но Гофман еще больше стал горячиться и говорить, что он бросится на какую-нибудь сволочь, тут он подразумевал коммуниста, и перегрызет ему горло, а потом пусть и его убьют. <…> Такого же мнения был и Щеглов.

<…> Осенью у меня был Гофман. Мы говорили об общем положении в стране и, в частности, у нас в Саратове, о все растущих ценах на продукты питания и о том, что будет дальше и когда наступит улучшение и смягчит ли свою политику тов. Сталин, но Гофман назвал тов. Сталина «твердолобым» и «чистильщиком сапог» и сказал, что он скорей погубит всех и заморит с голоду, чем изменит своей политике. Также жаловался, что он испытывает голод и иногда по целым дням ничего не ест. Но нужно сказать, что мы все не видели просвета в нашей жизни и не знали, когда наступит просветление».

Голод и безработица закономерно отражались на росте психических расстройств. Скворцов вспоминает:

«Жена рассказала нам о сумасшедшем помдиректоре Стройтреста, который сошел с ума на почве недоверия к тов. Сталину. Он кричал, что тов. Сталина нужно убрать, а вместо тов. Сталина он встанет сам и повернет жизнь по-иному, конечно, в лучшую сторону. Он просил не волноваться, т.к. он скоро едет в Москву и все сделает».

Броня товарища Сталина

И здесь арестованный Скворцов допускает главный промах. Поставив себе цель ничего не утаивать от следствия, он дал повод чекистам обвинить художников в терроризме. То есть. немолодых творческих работников, вряд ли державших в руках что-то тяжелее рейсфедера, с помощью Скворцова заподозрили в подготовке покушения на Сталина.

«В это время Щеглов говорит, а что могло случиться, если бы Сталин умер или его убили? Я шутя замечаю, что его убить нельзя, так как он носит стальную броню (это, конечно, была шутка, так как я не знал, что тов. Сталин носит броню или нет), тогда Щеглов вполне серьезно замечает: ну бомбой. Я так же шутя замечаю, что и этот способ не подходящий, так как тов. Сталин ездит в трех или четырех автомобилях сразу, да на придачу еще несколько мотоциклеток (я опять точно не знал, а сказал в шутку), тогда Щеглов говорит: ну наконец несколько бомб, а я дополняю: и на придачу еще пушку. И тут же говорю: дело совсем не в этом, а в том, кто мог бы заменить тов. Сталина. Если мы возьмем вчерашних вождей Троцкого, Бухарина и др., то Троцкому я лично не доверяю, он ведь левого направления. А вот если бы был жив тов. Ленин, которого я считаю гениальным человеком мира, интересно было бы знать, так ли он повел или поступил иначе.

Гофман был со мной вполне согласен, но Щеглов начал горячиться и доказывать, что т. Ленин не был совсем гениальным человеком. Он говорит, ну в чем его гениальность, возьмите хотя бы его фразу «Каждая кухарка должна уметь управлять государством». Ведь в этой фразе нет никакой логики, ведь это каждому ученику известно, тут он еще что-то добавил о этой фразе. И вдруг начал кричать, все они никуда не годятся. Тут я его попросил тише и в это время спросил Гофмана, что можно ли так говорить в квартире. Гофман заявил: «О, конечно». Ну, тут уж Щеглов совсем разошелся и стал кричать, что всех их нужно перевешать и перестрелять; возможно, что он говорил еще тут, мы с Гофманом отошли к столу и не стали даже на него смотреть. Когда он кончил, он снял шапку, бросил ее на стол и сказал: «Ну, наговорил, что страшно стало».

800 женщин и акушер

Обязательно нужно сказать и о самом незаметном участнике «квартирников». Вместе с творческими работниками был арестован Константин Гаврилов, врач-акушер железнодорожной больницы. Жена Гаврилова сообщала следователям о сердечной болезни мужа и передала им отзыв 800 женщин Вязовской волости Саратовского уезда. В документе было сказано, что «операции врача товарища Гаврилова удивляют наше население и выздоровление женщин после произведенных наисерьезнейших операций дает возможность смотреть на нашего доктора, как на личность незаменимую для нашего района». В пользу Гаврилова свидетельствовали энгельсский врач Абрам Кассиль – отец писателя Льва Кассиля, а также медик Виноградов – сослуживец Гаврилова по Красной армии времен Гражданской войны.

Никакого эффекта эти ходатайства не имели.

10 мая 1933 года 40-летний Константин Гаврилов умер в тюрьме от паралича сердца, не дожив до приговора.

Судьба полезного члена Союза

Александр Скворцов, видимо, рассчитывал, что глубокое раскаяние как-то смягчит его участь.

«Я виноват и глубоко виноват перед Советской Властью в своих антисоветских и контрреволюционных разговорах, критике распоряжений правительства и даже антисоветских анекдотах, также виноват и за свои ложные показания в первой части допроса. Но не считаю себя окончательно потерянным человеком и в других условиях и другом окружении мог бы еще принести пользу Советской Власти, встав на честный путь советского труженика, поэтому я прошу Советскую Власть не о полном моем освобождении, о чем, конечно, не может быть и речи, а лишь о снисхождении и возможности забыть прошлую жизнь и воспитать в себе человека, достойного жить в Советской Республике и трудиться. Я верю, что Советская Власть отнесется ко мне, как к человеку, который осознал свои ошибки, и который хочет еще быть полезным членом Союза», – записал Скворцов в протоколе и, разумеется, ошибся в своих ожиданиях.

Подробные признания не спасли ни его самого, ни его бывших друзей. Они уцелели лишь потому, что попали в поле зрения органов немного раньше, чем советское руководство нашло единственно верный способ избавиться от «бесполезных членов Союза». Если бы художников арестовали в начале 1937-го, вряд ли кто-то из них выжил. А пока Особое Совещание при Коллегии ОГПУ 28 мая 1933 г. без всякого суда постановило:

«Скворцова, Гофмана, Львова, Попова – выслать в Казахстан сроком на три года.

Щеглова – заключить в исправтрудлагерь сроком на три года. Приговор считать условным.

Скворцову-Степанову – приговорить к принудработам сроком на один год. Приговор считать условным».

Что происходило с участниками квартирных «сборищ» в ссылке – неизвестно. В Саратов вернулся лишь Скворцов. Где и когда умерли Гофман, Львов и Попов – сведений нет.

Скворцов и Щеглов получили всесоюзное признание и до конца жизни работали преподавателями в Саратовском художественном училище. Однако, по рассказам коллег, не только перестали дружить, но буквально избегали друг друга.

Автор: Алексей Голицын

В 1932-1933 годах в Поволжье разразился голод, главное отличие которого от предыдущей трагедии 1921-1922 годов заключалось в том, что причина его была чисто политическая. Принудительные хлебозаготовки, сплошная коллективизация и курс на ускоренную индустриализацию всей страны создали дефицит продовольствия и в относительно благополучном Поволжье. Решения советского правительства предсказуемо привели к массовой гибели людей, особенно в сельской местности, но помогли повсеместно установить колхозный строй. В условиях голода особая роль отводилась репрессивному аппарату, перед которым была поставлена задача полностью зачистить информационное поле, исключив упоминания о голоде даже в бытовых разговорах.

В частности, в Саратове чекисты ликвидировали «контрреволюционную организацию транспортников, ставившую себе целью свержение советской власти, члены которой производили вербовку, собирали с целью шпионажа сведения, осуществляли нелегальную связь с заграницей и подготавливали террористический акт против тов. Сталина». Однако в реальности, как следует из материалов уголовного дела, немолодые «террористы» были виноваты лишь в том, что, встречаясь за чашкой «эльтонского чая», обсуждали между собой причины гуманитарной катастрофы. Это была их специфическая шутка: озеро Эльтон, как известно, в те годы было главным источником соли.

Итак, в феврале 1933 года сотрудниками дорожно-транспортного отдела ОГПУ Рязано-Уральской железной дороги[1] по подозрению в антисоветской агитации и пропаганде были арестованы семь участников «организации». В квартирных «сборищах» участвовали: технические работники РУжд Александр Львов и Андрей Попов, врач Константин Гаврилов, художники Виталий Гофман[2], Иван Щеглов[3], Александр Скворцов и жена Скворцова Нина Степанова. По мнению чекистов, «группировка состояла исключительно из бывших людей: дворянства, купечества, царских прислужников, крупных домовладельцев и владельцев дачных участков». «Бывшие» ставили себе основную цель – «объединение всех враждебных сил и, в первую очередь, недовольных Соввластью для активной борьбы за свержение Соввласти через вооруженное восстание внутри страны и интервенцию извне».

Александр Скворцов был назначен следователями «вдохновителем и руководителем группировки, вербуя и объединяя в таковую идейно-родственные кадры». Всего в уголовном деле подшито 22 протокола допросов Скворцова, происходивших с 15 февраля по 1 мая 1933 г. Большинство из них написано рукой подследственного, работники ГПУ лишь визировали их подписями. Вероятно, это были не допросы традиционной формы, содержащие вопросы и ответы, а некая «исповедь», которую художник сочинял самостоятельно, надеясь на смягчение приговора.

Фрагменты протоколов приводятся в хронологическом порядке, сокращения и исправления специально не оговариваются.

***

Мой отец Василий Иванович Скворцов происходит из крестьян села Капустина Яра, Астраханской губернии. Я остался после смерти отца одного года 4 месяцев. Будучи на службе судебным приставом при Съезде мировых судей в г. Астрахани, <отец> был арестован как политический, сидел в тюрьме. По освобождении его из тюрьмы он работал в последнее время перед моим рождением в селе Никольском. После смерти отца мы с матерью остались без всяких средств к жизни. Мать первое время жила на то, что распродавала оставшееся имущество, и на остатки его мы переехали в Астрахань, где она стала зарабатывать деньги тем, что ходила по домам в качестве домашней портнихи, что продолжалось до того момента, как я сам стал зарабатывать деньги, т.е. до 10 июля 1910 г. В 1905 г. я поступил в 4х классное городское училище, которое окончил в июне 1910 г. В 1912 г. я держал экстерном за гимназию, но провалился и получил справку только за 7 классов. В 1918 г. в декабре м-це я поступил в студию Губпросвета[4] как ученик изящных искусств. Студия в 1919 г. была переименована в Астраханские высшие государственные художественные мастерские, но в 1922 г. была согласно распоряжения центра закрыта. В сентябре 1915 г. я был мобилизован в Цареве, оттуда был направлен в Царицын, в 141 запасной батальон, и служил как рядовой. В момент поступления на военную службу я имел образование за 7 классов гимназии, но документ об этом образовании я не представлял. В школу прапорщиков я не был послан, потому что был, как бухгалтер казначейства, освобожден от военной службы и направлен обратно в Царевское казначейство.

Женился я в 1926 г. Моя жена Нина Степановна Скворцова, урожденная Степанова, с которой я познакомился, служа в Обплане[5], родилась в г. Саратове, происходит из крестьян села Пески недалеко от Балашова. Училась здесь в гимназии, затем в Киеве в коммерческом институте, но его она не окончила. Во время германской войны она была на фронте, но в качестве кого, не знаю.
Служа в Астраханской Казенной палате, я одновременно в 1918 г. приступил в декабре месяце к занятиям в художественной студии Губпрофсовета в г. Астрахань. Учился я в течение 3х приблизительно лет у преподавателя Котова Петра Ивановича[6]. В течение двух лет не учился, затем закончил свое художественное образование в 1924 г. в г. Саратове у преподавателя Уткина Петра Саввича[7]. Учась в Саратове, я жил на средства случайного заработка, который представлял техникум или сам находил. Окончил техникум в 1924 г. и поступил на работу в Обплан. <…>

Привожу доподлинную беседу, происходившую в квартире Гофмана между мной, Скворцовым, Гофманом и Щегловым. Поводом к этому разговору послужил рассказ Гофмана о его бедственном положении в настоящий момент. Полное отсутствие денег, хлеба и в довершение всего этого – больной ребенок и перелом руки у самого. Постепенно с этого разговор перешел на долго ожидаемую свободную торговлю хлебом. Я сказал, что с 15 февраля как будто будет вольная продажа хлеба, но Гофман возразил, что это он слышит уже с 1го января. В это время вошел Щеглов, поздоровался и попросил стакан чая. Выпив чай, он присоединился к нашему разговору, говоря, что, видимо, этой свободной торговли никогда не будет. Потом с свойственной ему экспансивностью он начал говорить: «Что случилось бы, если бы умер или кто-нибудь убил тов. Сталина?» Я подшутил, что убить тов. Сталина нельзя, т.к. он носит броню (хотя этого обстоятельства я не знал и сказал ради шутки), тогда Щеглов говорит: «Ну, бомбой». Я опять подшутил, говоря, что из этого ничего не выйдет, т.к. тов. Сталин ездит сразу в четырех, пяти автомобилях, окруженный эскортом людей на мотоциклетках (этого обстоятельства я тоже не знал, так как никогда не видел, как ездит тов. Сталин).

Тут Щеглов начал горячиться, желая что-то сказать, но я его перебил, говоря, что совсем не в этом дело. А дело в том, что же действительно могло бы случиться, если бы тов. Сталин умер, кто его мог бы заменить? Из прежних вождей советской партии: Троцкий, Бухарин – не знаю, но Троцкого я определенно боюсь с его крайне левой программой. На интервенцию надеяться, я считаю, не приходится, т.к. это было бы для нас сплошным ужасом. Разделили бы Россию оптом и в розницу на целый ряд капиталистических колоний, а тогда уж берегись. Гофман меня в этом поддержал. Щеглов, кажется, не возражал. Я снова начал и говорю: «Нет, вот если был бы тов. Ленин, то, возможно, было бы все иначе; и как бы он поступил с индустриализацией и колхозами? Тов. Ленин ведь гениальнейший человек настоящего времени». Но тут вмешался Щеглов и начал говорить о том, чем, собственно, гениален тов. Ленин. Возьмите хотя бы его одну фразу: «Каждая кухарка должна управлять государством», в чем ее логичность, ну поймите сами: «Кухарка управляет государством», фраза совершенно нелогична.

Примечание: во время этого рассказа я между прочим спросил Гофмана: «А что, можно здесь говорить?», Гофман ответил: «О, конечно». <…>

13 января 1933 г. мы собрались вечером у тов. Львова <…> и там зашел разговор о возможности второго Нэпа. Я говорил, что если бы даже он мог иметь место теперь, то он не мог бы иметь ту форму, какую он носил в 1921 и последующих годах, т.к. в то время, видимо, были колоссальные запасы всего, искусно припрятанные капиталистическими элементами. Так как после объявления Нэпа в течение самого короткого времени Москва сияла окнами магазинов, набитых всевозможными товарами и даже драгоценностями. И как пример привел случай, о котором я слышал в Москве в гостинице на Петровке, где мои компаньоны по комнате рассказывали о том, что бывшие люди, оставшиеся за бортом после революции, но не успевшие удрать за границу, вновь вылезли из своих нор и принялись, как за наиболее легкую работу, товарную спекуляцию. Теперь же второго Нэпа в той форме ожидать нельзя, так как нет тех запасов у капиталистических элементов, а все находится в руках кооперативных и торговых организаций, с одной стороны, и с другой – на это и не пойдет Советское правительство, которое стремится к социализму. <…>

Я, Скворцов, не являюсь сторонником советской власти. Я вел контрреволюционные разговоры с целью критического обсуждения некоторых политических моментов. Главным образом, об индустриализации, колхозной политике и зарплате. В порядке обсуждения мы затрагивали вопросы руководства Советской власти и партии ВКП(б). <…> мы считали темп индустриализации неприемлемым для нашей отсталой по технике страны. Мои личные взгляды по вопросу интервенции таковы: что интервировать вообще страну легче, когда она индустриально отстала. <…>

По колхозной политике наши контрреволюционные суждения в основном сводились к следующему: временно оставить индивидуальные хозяйства в том виде, в котором они существовали, и, выделив несколько районов или отдельных колхозов, на которых и проверить правильность колхозной политики и в положительном случае уже произвести замену единоличного хозяйства колхозным. Курс, взятый партией и Советской властью на массовую коллективизацию сельского хозяйства, нами обсуждался критически, так как крестьянство встречает колхозное движение нежелательно и в некоторой части даже бросает деревню.

По вопросу руководства я, Скворцов, выражал мнение, что могло бы случиться, если бы т. Сталин умер или его убили. Я выражал это мнение в следующем виде: что т. Сталина могли бы заменить прежние вожди партии, как Троцкий, Бухарин и др., но я лично Троцкому не доверял. Со мной был согласен и Гофман. Я также выражал следующую мысль, что если б был жив тов. Ленин, было бы все иначе, т.к. я считаю т. Ленина одним из гениальнейших людей мира. Гофман и в этом пункте также был со мной согласен, но Щеглов выразил резко противоположное мнение и ставил вопрос так, что их нужно всех перевешать и перестрелять. Это он говорил в отношении вождей партии, как бывших, так и настоящих. Моя жена Скворцова-Степанова говорила, что политика тов. Сталина ведет к обнищанию страны и даже частичному голоду. Все наши суждения о руководстве партии сводились к отрицательной критике, и со стороны Щеглова выражались взгляды террористического характера по отношению к Советскому правительству, но нужно указать, что эту точку зрения Щеглова остальные наши участники не разделяли. <…>

Начиная с 1918 г. в силу чисто объективных условий, создававшихся вокруг меня, я не мог искренне мыслить советски, а во мне вырабатывались взгляды совершенно противоположные тем, какие бы могли выработаться при других условиях и обстоятельствах. Несмотря на то, что мое пролетарское происхождение и могло бы дать возможность создать из себя человека, истинно преданного Советской власти. Некоторое исключение было внесено в мое отношение к Советской власти в первые годы пребывания в Астрахани, когда я в силу своих служебных условий вращался среди партийцев-коммунистов, но это было очень короткое время. Дальше, вращаясь в среде чуждых элементов, мои взгляды вновь приняли прежнее направление и не только не изменялись, а, пожалуй, углублялись в худшую сторону.

С переездом в Саратов у меня в первые годы пребывания в этом городе несколько снизилось это чуждое антисоветское направление, но не могу сказать, чтобы оно совсем исчезло.

Но после с знакомством с Гофманом и его знакомыми: Владимиром Гавриловым, Константином Гавриловым, Щегловым Иваном Никитьевичем мое отношение к Советской власти уже не изменялось к лучшему, а наоборот год от году все ухудшалось и становилось более и более резко отрицательным. <…>

Для характеристики приведу некоторые данные о товарищах, с которыми я имел общение за эти годы.

Гофман, Виталий Анатольевич – антисоветский элемент, бывший человек, для которого все, что ни проводило в жизнь Советское правительство, являлось абсурдным и ненужным. Ярко выраженное отрицательное отношение к т. Сталину, которого он иначе и не называл как «чистильщик сапог». Школьная работа, которую он вел, вызывала в нем раздражение и ненависть к коммунистам, возглавляющим школьное начальство. Часто в разговоре, раздражаясь и стуча по столу кулаком, говорил: «Я эту сволочь видеть не могу» и «Как мне все надоело».

Владимир Гаврилов – бывший офицер, видимо, особенно ценивший свое звание. Он не может простить Сов. власти то, что она отняла у него погоны и шпагу. Он с каким-то смаком вспоминает свою прежнюю службу и искренне ненавидит все советское. При разговоре он иначе не называет коммунистов как «эта сволочь». Он искренне мечтает о войне, а вместе с ней и об интервенции, или с помощью войны о новой революции, которая помогла бы возвратить ему его прежнее положение, как материальное, так и общественное.

Щеглов Иван Никитьевич. Каково его происхождение, я не знаю. Но могу сказать, что благодаря долгому знакомству и с Гофманом, у которого он часто бывал, и у Гавриловых, с которыми он в приятельских отношениях, он нисколько не отличается от них в своих взглядах, и эти взгляды у него также давно, как и его знакомство с этими людьми. Также необходимо добавить и то, что у него есть еще и некоторые террористические взгляды, судя по его выражению «Всех их нужно перевешать и перестрелять».

Пчелинцев, Виктор Петрович[8] – бывший офицер, как я слышал, штабс-капитан и возможно и белый, хотя последнего я точно подтвердить не могу, так же антисоветски настроенный, хотя и более сдержанный, чем Гаврилов, может быть в силу своего характера. Но также мечтающий о войне и новой революции, как способе восстановления своих попранных прав. Часто выражающий желание о принятии участия в активных действиях и даже вступлении в контрреволюционные организации.
После знакомства с художником Яковлевым[9] и его разговоров о контрреволюционной организации, у меня появились новые взгляды, о которых я раньше и не думал. Все предпосылки, данные Яковлевым, естественно дали новый толчок моим взглядам, в которых ранее не было подобных элементов. К счастью, нужно сказать, для меня это знакомство с Яковлевым было очень непродолжительно и не дало мне возможности начать и углубить свою работу в организации, о которой мне говорил Яковлев, если только она существовала и, возможно, спасло меня от дальнейших шагов по пути преступления по отношению к Советской власти.

Позднее, если у меня и были мысли о какой-либо организационной работе, то они не имели актуального значения, а сводились к разговорам антисоветского и контрреволюционного характера. <…> Не ведя организационную работу по вербовке недовольных в полном смысле слова за этот период, я не хочу снять с себя ответственности за то, что в дальнейшем я, быть может, при известных создавшихся условиях и занялся бы этой контрреволюционной работой и стал бы вербовать новых членов. Вся эта вербовка могла бы, конечно, иметь место в том случае, если бы я сам вступил бы в какую-либо организацию и взял бы на себя эту работу. Но до последнего времени я в контрреволюционных организациях не состоял. <…>

Находясь арестованным в камере и чувствуя по ходу следствия, что дело принимает серьезный характер, я написал зашифрованную записку свояченице Лидии Степановне Степановой: «Лида, я Вас очень прошу осмотреть Жоржика, так как боюсь серьезных осложнений после гриппа, т.к. мальчик последнее время жаловался на ногу. Очень прошу съездить. Я и Нюся. В Управлении Р.У.ж.д. передачу не принимают».

Действительный смысл этой записки следующий: «Лида, я прошу Вас повидать Жоржа Апокова[10], т.к. боюсь серьезных осложнений. Очень прошу съездить в Москву и поговорить с ним о нашем положении в связи с арестом».

Апокова Жоржа я лично очень мало знаю, но его хорошо знает моя жена, с ее слов я знаю, что он является крупным партийным работником и старым большевиком. <…>

Я и жена выразили желание уехать из Саратова. Моя жена говорила, что служба ее не удовлетворяет в Саратове и она охотно бы бросила эту службу. Говорила о том, что план строительства на 1933 г. снижен, и что у них на службе также возможно сокращение, т.к. сокращение по строительным организациям г. Саратова уже проводится.

Кажется, в этот же раз она рассказала и о сумасшедшем помдиректоре-коммунисте из своего учреждения, который сошел с ума на почве мании величия, который хотел удалить т. Сталина и занять его место. Он говорил, что он скоро едет в Москву и по приезде туда он все изменит. Призывал к спокойствию и обещал иную, хорошую жизнь.

Мы все трое также говорили о том, когда же, наконец, улучшится жизнь и можно ли в ближайшее будущее ожидать изменений. Я выражал свою надежду на колхозную торговлю и говорил, что с открытием колхозной торговли возможно снижение цен на рынке и появление достаточного количества продуктов. Но Пчелинцев говорил, что он не верит в колхозную торговлю, т.к. по нашему краю колхозникам нечем торговать и что последний хлеб, выданный колхозникам за работу в колхозах, отобран при хлебозаготовках. Я ему возразил, что разрешите только свободную продажу хлеба и других продуктов, как они тотчас появятся на рынке. Жена моя говорила, что если даже колхозники и имеют некоторое количество хлебных продуктов у себя, то вряд ли это может изменить и особенно повлиять на рынок и рыночные цены. <…> Я говорил и возмущался тем, что оклады остались почти без увеличения, а жизнь подорожала на десятки, а по некоторым видам продуктов даже на сотни процентов. Особенно меня возмущали невероятно высокие цены в кооперативных и вообще государственных магазинах. <…>

У нас зашел также разговор о тяжелых условиях теперешней жизни, и мы также искали выхода. Я между прочим сказал, мог ли т. Сталин резко изменить свою позицию в другую сторону, ну хотя бы так, как сделал тов. Ленин во время военного коммунизма, объявив НЭП? Если б т. Сталин это и сделал, в чем я сомневаюсь, то вряд ли кто теперь из коммерсантов еще и остался, да и поверят ли они? Не нужно также забывать, что в начале революции товары были припрятаны, а теперь их нет, или они как экспорт уходят за границу. Если последнее верно, то тогда еще может измениться вопрос к лучшему и при кооперативной торговле, если прекратить экспроприирование товаров за границу, а все, что вырабатывается в России, выбросить на внутренний рынок. <…>

В первой части моего допроса я не был искренен и правдив, т.к. благодаря ложной чести боялся подвести своих товарищей по аресту. Эта ложная честь была у меня еще привита, видимо, с детства, т.к. я, будучи ребенком и школьником, считал выдать своего товарища игр или школьника преступным. Эта ложная честь прививалась мне и в школе, где я учился. Там, в школе, за малейшую ябеду и ничтожнейший проступок в этом направлении ученики жестоко наказывали провинившегося, иногда не останавливаясь даже и перед побоями в раздевальне, где они накрывали провинившегося пальто и били.

Естественно, эта «ложная честь» не могла выветриться с годами, а так и осталась у меня и до настоящего времени. Но, попав в ГПУ, я постепенно осознал, что эта «ложная честь» здесь, в ГПУ, не может иметь места. И сознавая первые свои ошибки в части допроса, я встал на другую точку зрения и стал говорить правду. Описал с полной искренностью свою жизнь с самого детства и с 1917 по 1926 г. Признал себя антисоветским элементом и рассказал и о своих товарищах и знакомых, и о их политических убеждениях так, как я понимал их. Но должен и здесь оговориться, что активного участия против Советской власти я не предпринимал и не считал возможным принять в этом участия.

Я виноват и глубоко виноват перед Советской властью в своих антисоветских и контрреволюционных разговорах, критике распоряжений правительства и даже антисоветских анекдотах, также виноват и за свои ложные показания в первой части допроса. Но не считаю себя окончательно потерянным человеком, и в других условиях и другом окружении мог бы еще принести пользу Советской власти, встав на честный путь советского труженика. Поэтому я прошу Советскую власть не о полном моем освобождении, о чем, конечно, не может быть и речи, а лишь о снисхождении и возможности забыть прошлую жизнь и воспитать в себе человека, достойного жить в Советской республике и трудиться. Я верю, что Советская власть отнесется ко мне, как к человеку, который осознал свои ошибки, и который хочет еще быть полезным членом Союза. <…>

В 1926 году я женился и провел все лето на даче в Монастырке[11], где нас никто не посещал, за исключением родственников жены. Мы же в это время жили довольно стесненно. Жена, имея ребенка грудного, не могла служить, т.к. часто прихварывала, а я получал небольшое жалованье 66 руб. <…>

После того, как мы решили с женой остаться в Монастырке, необходимо было подумать о квартире. Совсем бросать ее было опасно, т.к. мы могли рано или поздно вернуться в город. И я решил сдать на время большую комнату, а в маленькой поместить свою мать. Гофман Виталий Анатолиевич предложил, как квартирантов, семью своего брата. <…> Гофман начал убеждать нас, что из этого ничего дурного не выйдет, что брат его работает на Советской службе и что он имеет об этом соответствующие документы. В конце концов, мы согласились и сдали квартиру брату Гофмана на условиях оплаты квартирной платы за сданную комнату и отопление в половинном размере. Но за это на нас донесли и нам пришлось предстать перед судом. Суд квартиру у нас не отобрал, а только постановил выселить семью Гофмана Юрия Анатолиевича, но я это сделал до суда и сам переехал в город вместе с женой и сыном. <…>

В зиму 1929 года у меня бывал Гофман Виталий Анатолиевич, часто в присутствии жены бывали разговоры о политике и главным образом они вертелись о пятилетнем плане. Все мы трое сходились на том, что план нереален, что мы не можем его не только перевыполнить, но даже хотя бы выполнить. Мы считали, что перегнать капиталистические страны с их наисовершеннейшей техникой мы не можем с тем отсталым оборудованием в техническом отношении страны и вообще низким культурным уровнем страны. Что эти темпы непомерно высоки для нашей страны и что такой широкий размах приведет к кризису. В один из таких разговоров жена моя, когда стали расти громадные требования на рабочие руки, главным образом на специалистов узкой специальности и когда начали открываться всевозможные технические учебные заведения, заявила: «Вот поверьте мне, что придет момент, когда наступит в стране ужасная безработица и будет совершенно немыслимо найти работу». <…>

Летом 1930 г. <…> жизнь лично у меня была сытная, недостатка я ни в чем не чувствовал и вообще в такие моменты забываешь о политике или, вернее, она не заставляет думать о себе. <…> Но тут с зимы 1930 г. стала впервые задерживаться зарплата, что, конечно, отразилось и на наших политических взглядах. Но все эти разговоры были чисто семейного характера в отсутствие посторонних. Выражая недовольство и растущими ценами, и отсутствием зарплаты. Но в мае месяце 1931 г. задолженность по зарплате была ликвидирована, и мы снова более легко вздохнули. <…>

В мае <1931 г.> я начал изучать эсперанто (международный язык), вступил в члены Союза советских эсперантистов и примерно с июля месяца начал переписку с заграницей. Переписывался до момента ареста исключительно с иностранными эсперантистами, адреса которых находил в эсперантских газетах. Лично я не знаком ни с одним из своих корреспондентов. Контрреволюционной переписки как сам не вел, так и не получал из-за границы. Переписка носила, главным образом, характер обмена литературы советской на иностранную. Меня интересовали книги и журналы по вопросам искусства и самого языка эсперанто, моих же корреспондентов – советская литература преимущественно о пятилетнем плане индустриализации и сельскому хозяйству, точно также и вопросы культурные. <…>

Осенью этого года заходил ко мне Гофман Виталий Анатолиевич <…>, т.к. мы еще продолжали с ним работать вместе для Немгиза[12]. У Гофмана были тяжелые моменты за это время с работой. Он то устраивался на работу, то его сокращали, он опять вновь вынужден был искать работу, и так продолжалось чуть не весь учебный год. В один из приходов к нам Гофман жаловался, что он уже начал голодать и что его нервы не выдержат всего этого. Он страшно возмущался школьной работой, а главное – дисциплиной в самой школе. Он говорил, что он еле сдерживается, чтобы не схватить какого-нибудь хулигана и не выкинуть вон из класса. Он также говорил, что учитель теперь бесправное существо. Даже если он во всех отношениях прав, то ему все равно не поверят, а поверят школьнику. Я в некоторых моментах его поддерживал, т.к. сам на себе испытывал школьную дисциплину, в особенности на Увеке[13] и татарской школе 7-летке в 5ой группе.

Здесь вопрос коснулся вообще образования. Жена страшно возмущалась тем, что теперешние школьники, окончившие 7-летки, 9-летки, не смогут грамотно писать, грамотно излагать свои мысли. Я совершенно не понимаю современного метода преподавания. Школьники давно ничего не учат и пользуются, в лучшем случае, беседами лишь учителя. Но общеполитических вопросов, которые бы возникали у нас за эту осень, я не помню. Но в связи с дороговизной, задержкой зарплаты естественно вновь выражалось недовольство политикой т. Сталина, и часто Гофман называл т. Сталина «чистильщиком сапог», принимая во внимание национальность тов. Сталина. Я лично никогда не разделял грубых выходок как Гофмана, так и Щеглова, но недовольство я также выражал, говоря: «Что, разве сам тов. Сталин не видит, что творится в стране, ведь мы на краю уже голода. А будущее совершенно неизвестно и темно».

При посещении тов. Гофмана я встретил там Гаврилова, и опять разговор коснулся о все повышающихся ценах на предметы первой необходимости, о новых гигантах индустрии и вообще об общем положении в стране. Гаврилов говорил, что тов. Сталин, видимо, не остановится ни перед чем и будет вести свою политику до конца. Единственное спасение, по мнению Гаврилова, это в войне и интервенции. Если только будет война, то интервенция обеспечена, так как главный контингент войск – крестьяне настроены далеко не советски, и если им дать оружие, то неизвестно, куда оно повернется. Я сказал, что Советское правительство примет все меры к тому, чтобы сохранить мирные отношения с соседями, т.к. всякая война несет с собой не только победы, но и поражения, а поражения могут быть не только извне, но и внутри. Но Гаврилов очень твердо отстаивал свою точку зрения об интервенции и говорил, что война – вопрос самого недалекого будущего.

В этом же году я познакомился со Львовым Александром Ивановичем. <…> Львов часто рассказывал мне сногсшибательные вещи вроде следующих, причем очень живо и с присущей ему жестикуляцией: «Вы слышали, Крупская стреляла в Сталина?», или «Вы слышали, что Ворошилов поссорился с Сталиным и готовит против него войска?», или «Мне говорил приехавший из Москвы приятель, что он сам видел на вокзале, что прибыла масса санитарных поездов, переполненных ранеными, преимущественно посредством газов. У раненых абсолютно нигде нет волос. Все волосы выжжены. И, конечно, мой приятель видел только частичку, а говорят, поезда прибывают каждый день, и Москва забита ранеными». Этих сенсаций было очень много, но я помню только эти. Обычно, когда бы я ни пришел к нему, у него уже была сенсация для меня, если и не всесоюзного значения, то, по крайней мере, на худой конец, местного. <…>

За последний год Гофман стал ужасно нервным человеком, он часто стучал кулаком по столу, даже иногда, как говорила жена Гофмана, бился головой о стену и проклинал все и всех. Я один раз видел его в таком состоянии, когда он был прямо в исступлении и говорил, что так он больше не может жить, что он дошел уже до точки. Я его старался успокоить, говорил ему, что он только вредит себе, что он таким состоянием ничему не поможет, а нужно терпеливо переносить то, что ему не нравится. Но Гофман еще больше стал горячиться и говорить, что он бросится на какую-нибудь сволочь, тут он подразумевал коммуниста, и перегрызет ему горло, а потом пусть и его убьют. Я постарался уйти, так как мне было это в высшей степени неприятно. Вообще Гофман часто и позднее выражал свое мнение, что он совершенно не может выносить коммунистов. Такого же мнения был и Щеглов. <…>

Осенью у меня был Гофман. Мы говорили об общем положении в стране и, в частности, у нас в Саратове, о всю растущих ценах на продукты питания и о том, что будет дальше и когда наступит улучшение и смягчит ли свою политику тов. Сталин. Но Гофман назвал тов. Сталина «твердолобым» и «чистильщиком сапог» и сказал, что он скорей погубит всех и заморит с голоду, чем изменит своей политике. Также жаловался, что он испытывает голод и иногда по целым дням ничего не ест. Но нужно сказать, что мы все не видели просвета в нашей жизни и не знали, когда наступит просветление. Мы считали, что политика тов. Сталина должна все-таки изменить свою решительную линию и пойти на снижение. Моя жена говорила, что тов. Сталин все-таки взял не совсем правильную линию слишком высоких темпов и теперь, если бы имел столько же решительности, сколько ее было у тов. Ленина, сделал или второй НЭП, или каким-либо иным путем выправил падающую кривую продовольствия трудящихся. На что Гофман заявил, что он, Сталин, никогда этого не сделает. <…>

Жена рассказала нам о сумасшедшем помдиректоре Стройтреста, который сошел с ума на почве недоверия к тов. Сталину. Он кричал, что тов. Сталина нужно убрать, а вместо тов. Сталина он встанет сам и повернет жизнь по-иному, конечно в лучшую сторону. Он просил не волноваться, т.к. он скоро едет в Москву и все сделает. <…>

31 декабря 1932 г. у нас был разговор по поводу тяжелой жизни и отсутствия продовольствия по приемлемым ценам, а также и задержки зарплаты, также говорили, когда и чем кончатся эти тяжелые времена. Я между прочим высказал свою мысль, что теперь даже трудно рассчитывать на объявление второго НЭП’а, хотя, думаю, что тов. Сталин на это не пойдет. Да, к тому же, есть ли еще коммерсанты, которые могли бы снова начать работу, да и поверили ли они? Ведь в начале Революции было, видимо, очень много припрятано товаров бывшими людьми, а теперь их нет. Можно только рассчитывать на кооперацию при условии отказа от экспорта, а весь товар, если он действительно шел на экспорт, выбросить на внутренний рынок, тогда еще можно спасти положение в стране и поставить снабжение на должную высоту. Затем вопрос перешел на то, что рабочие голодные и плохо работают. Львов сказал, что на транспорте та же самая история. За последнее время участились крушения поездов. <…>

Остается описать еще один случай, когда я был у Гофмана через день или два после того, как он сломал себе руку. <…> Я его застал одного сидящего за столом за книгой. Я его расспросил о его поломе, и он мне рассказал следующее: что он вечером шел с товарной станции из школы, руки у него были в карманах туго засунуты в варежки, так как руки его обморожены и очень чувствуют холод. Проходя по какому-то тротуару или дорожке, он упал, не успев вынуть руки из карманов, и почувствовал ужасную боль в руке. Проходящие его подняли, но он еще долгое время сидел на земле и не мог от боли двинуться. <…> Потом он рассказывал, как пришел врач Гаврилов и с помощью Щеглова тянули ему руку, и боль была так велика, что он потерял даже сознание. Теперь у него рука не болит, если ее держать вполне спокойно.

Затем он начал говорить о том, что ему ужасно <не> везет, ребенок все время болен, теперь он сам заболел и что дома нет ни крошки хлеба, и что он целый день сидит на чае с небольшим количеством сахара. Предложил мне чая, я выпил стакан. В это время пришел Щеглов. Разговор опять коснулся этого несчастного хлеба. Гофман сказал, что вот они сдали немного золота и серебра, что-то на 8 руб., но никак не могут получить муки из торгсина. Я им рассказал, что как раз сегодня получил муку после целого дня ожиданий, но нужно сказать правду, нелегальным путем, т.е. просто пролез в магазин уже поздно вечером и кое-как дождался муки, и еле дотащил ее домой, хотя ее и было меньше двух пудов.

Потом разговор перешел на свободную продажу хлеба, которую все ждут, но которую почему-то так долго не объявляют. В общем, Гофман выразил негодование по поводу такого положения с хлебом и продуктами питания. Я его поддержал и сказал, что нужно ли было строить такие гиганты и не проще на затраченные деньги просто за границей купить с/х машины и сразу отдать их в эксплуатацию? Вообще, я как-то не понимаю политики тов. Сталина. <…>

С переходом на службу в Обплан в 1924 г., после окончания техникума я снова попадаю в среду если и не антисоветскую, то свободомыслящую. Здесь разговоры о политике чередовались с разговорами о деле. Но нужно отдать справедливость, они не носили грубого антисоветского характера. Но можно было, подходя к столу того или другого работника, услышать или новый анекдот, или какое-нибудь сногсшибательное сообщение. Выделить из общей массы кого-либо как вполне антисоветского человека, я не могу. <…>

Категорически отрицая все время перед Политическим управлением свою вину в принадлежности к какой-либо организации, я должен признать и просить извинения за свою резкость в отказе от предъявляемого обвинения. Сегодня я совершенно неожиданно напал на мысль, что мог совершенно неожиданно попасть в квартиру, где собирается некая организация, и о которой я не мог иметь даже представления, но Политическое управление, зная, что я посещаю эту квартиру, квалифицировало и меня как члена этой организации.

Первая квартира, по моему мнению, могла бы быть Гофмана из следующих соображений: громадный круг знакомств у Гофмана, открытость квартиры, т.е. в любой момент можно прийти и быть радушно принятым даже малознакомым людям. Но участие самого Гофмана вряд ли возможно.

Вторая квартира. Квартира Кедрова, угол Гимназической и Малой Сергиевской, дом №3, где в одной из комнат живут один или два молодых партийца. Один из них служит на Комбайне[14]. Иногда, приходя к Кедровым, я замечал, что там, т.е. в комнате, занимаемой партийцами, бывали и выпивки, и кроме того, слышал от Кедровых о не особенно твердопартийных взглядах живущих там партийцев.

Третья квартира. Наместниковы, Большая Казачья, дом 24. Эта последняя квартира очень сомнительна в отношении устройства контрреволюционной организации, но могу сказать, что Наместников имеет некоторое знакомство среди партийцев, которые бывают у него дома. <…>

В 1930 году я познакомился с высланным из Москвы художником Яковлевым Леонидом, отчества его не знаю. <…> Я ему задал вопрос, за что его сюда выслали, но он уклонился от прямого ответа и начал говорить вообще о политике и главное о том, что жизнь стремительно идет к ухудшению. Говорил, что очень странно, что все видят, как материальные условия ухудшаются, но никто не реагирует на это тем или иным путем. Я поддержал его. Тогда он стал говорить о том, что необходимо организовываться, создавать организации, в которые могли бы объединяться люди одинаково мыслящие. Я ему ответил, что все организации определенно рано или поздно обречены на провал, что и было видно по ряду крупнейших организаций. На это он мне ответил, что это верно, но в тех организациях были ошибки. Теперь организации так не должны строиться. Все члены той или иной организации не должны знать совершенно друг друга во всей организации, а достаточно, если будут знать один также одного или двух.

Кроме того, продолжал он, нужно запомнить, что сейчас идет широкая волна организационного движения по России. Организуются и учащаяся молодежь, и служащие, и даже люди пожилые. На все эти вопросы я ему ответить ничего не мог, а только слушал. <…>

Спустя месяц или даже больше, Яковлев поймал меня в ОГИЗе[15], когда я уже уходил, и сказал мне, чтобы я его подождал одну минуту, и мы с ним пойдем вместе. Я его подождал, и он мне предложил пойти выпить, но я от этого предложения отказался, зная его как алкоголика. <…> Тут он опять начал говорить о том, что необходимо вступать в организации. Я ему ответил, что ведь существуют разные организации и разные преследуют цели. Он ответил, что это правда, и что теперешние организации преследуют одну цель объединения недовольных, т.к. для другого чего-либо еще время не пришло. После этого он стал меня уговаривать, чтобы и я вошел в организацию. Я ему сказал, но что же я должен там делать? Он мне ответил, что нужно разъяснять, во-первых, что в организациях теперь состоять не страшно, во-вторых, говорить о том, что это необходимо, если человек хочет жить по-человечески и работать так, как ему хочется. Вообще, доказывал всеми способами пользу такого объединения. Я ему прямого ответа не дал, но думал об этом, хотя даже дома никому не говорил об этом разговоре. Да, по правде сказать, и боялся.

Спустя еще некоторое время, кажется уже зимой 1931 года я его встретил с его товарищем, которого он назвал Виктор, в коридоре типографии №2 внизу, и спросил он меня, как идут дела. Я ему ответил, думая, что он спрашивает о моих личных делах: «Ничего, работаю и работы много». После он подвел меня в угол и стал говорить, что для организации нужны деньги и что я должен хоть немного их достать. Я ответил, что денег у меня самого нет и достать их я не знаю откуда. Он круто повернулся к Виктору, посмотрел как-то странно на него, и оба они быстро отошли от меня. После этого я больше Яковлева и его товарища Виктора не видел. Куда он девался, уехал ли в Москву или был вновь арестован, я не знаю.

<…> При разговорах контрреволюционного характера <…> выражались способы и методы, посредством которых можно было избавиться от Советской власти. Гавриловыми выдвигалась, как наиболее, по их мнению, могущая иметь успех цель – это интервенция. <…> Жена моя Скворцова-Степанова твердо отстаивала противоположное мнение, т.е. резко отрицательное, т.к. сама была очевидицей интервенции поляков в Киеве. <…>

Вторым вопросом, имеющим ту же цель, была война СССР с какой-либо из капиталистических стран. Этот вопрос выдвигался Владимиром Гавриловым и мною и, как я помню, возражений ни с чьей стороны не встречал. <…> Но нужно сказать, что в возможность войны я, Львов и Гофман не верили, т.к. считали, что на этот шаг Советское правительство не пойдет, но Гаврилов и Пчелинцев говорили, что если и не пойдет, то могут заставить обстоятельства или просто вынудить на этот шаг.

<…> Выдвигался ли «саботаж и вредительство» как метод борьбы против Советской власти, я не помню. Но помню, когда моя жена Скворцова-Степанова говорила о том, что при условии плохих жизненных условий среди рабочих заметны следы разложения дисциплины, бегство с предприятий, текучесть рабочей силы и просто саботаж: отказ от работы, невыход на работу и т.п. и даже вредительство явное или скрытое, и что дальнейшее расширение и охват по масштабу может привести к результатам очень печальным. <…> Восстание внутри самой страны как метод выдвигал я и только помню один раз в присутствии Львова, но жена этот способ резко окритиковала в следующих выражениях: «Не думай, пожалуйста, что если поднимутся рабочие и будут бить коммунистов, то оставят в покое интеллигенцию. Ты сам знаешь, каково отношение средней рабочей массы к интеллигенции. С другой стороны, не забудь и того, что рабочие в центрах живут несравненно лучше, чем хотя бы у нас в Саратове, и лучше во всех отношениях. Кроме того, не нужно забывать и того обстоятельства, что рабочие центров наиболее культурны. Такое восстание может иметь место только в том случае, если рабочие центров примут участие и будут руководить восстанием, во что я очень мало верю. Сепаратные же выступления обречены на гибель». <…>

На углу Чернышевской и Обуховского я встретил Пчелинцева, идущего по направлению к своему дому. <…> Пчелинцев начал жаловаться на то, что жизнь становится совершенно невыносима, и что он прямо сходит с ума, не зная, что делать. Вообще, нужно сказать, Пчелинцев был недоволен и работой у себя на службе, и жизнью, как вообще, так и в частности, т.е. те ухудшающиеся материальные условия его возмущали и тревожили за дальнейшее существование его семьи. Он говорил: «Ну, вы поймите, что будет дальше, когда сейчас существовать уже на то, что мы получаем, невозможно. Зарплата остается та же, а цены растут и растут. Я прямо не знаю, что делать, а делать что-то нужно, т.к. я не могу уж оставаться лояльным» (последний отрывок фразы я не могу точно припомнить, но смысл был приблизительно такой). Я его поддержал и сказал, что все это верно, но что мы можем сделать? Единственный путь – это вступить в какую-нибудь организацию, тем паче что я слышал, что в таких организациях теперь уже не так страшно состоять. Дело в том, что теперь организации строятся по-иному. В этих организациях члены друг друга не знают, а знают лишь одного или двух максимум лиц. Кроме того, я также слышал, что в такие организации теперь вступают и молодежь, и старики. <…>

Зимой 1932 года мой знакомый Наместников, Георгий Назарович, будучи у меня, сказал мне, что днями поедет в колхоз по командировке с места своей службы журнала «Нижне-Волжский колхозник». Я и моя жена попросили его, если будет возможность, купить в деревне кое-что из продовольствия и по его согласии я дал ему 20-25 руб. денег. Спустя некоторое время он вернулся из командировки и зашел ко мне и сообщил, что в деревне он ничего не мог купить, т.к. там, т.е. в деревне, ничего нет, а в колхозе он не счел удобным, как командированный, даже просить о продаже чего-либо и возвратил мне данные ему деньги.

Дальнейшие показания записаны рукой уполномоченного III отделения ДТО ОГПУ РУжд Ф.К. Алексеева:

Направление моей переписки шло в разные страны: Франция, Англия, Германия, Чехословакия, Испания, Япония, Бельгия, Польша, Латвия и другие.

Виновным себя в использовании эсперантистского права в контрреволюционных целях – переписке с заграницей особым зашифрованным порядком, переписке и пересылке через специальных лиц сведений, фотоснимков, являющихся шпионским характером, не признаю.

В своих письмах, как мной полученных, так и отправляемых почтой за границу, вопросы политического, а также и экономического состояния я не затрагивал.

Действительно, в одной из открыток я сообщил за границу в Германию, кому именно, не помню, сведения о широте расстояния реки Волги и что эта река пересекается островом. <…>

Я, Скворцов А.В., действительно ходил по городу Саратову и фотографировал имеющимся у меня аппаратом без всякой цели. Подбор объектов к фотосъемке я производил так: что меня интересовало, я и снимал. Фотоснимки мои разрушаемых в городе церквей, как-то Новый собор, церковь Михаила Архангела, других же церквей не помню, чтобы я снимал. Произведенные фотоснимки разрушаемых церквей я действительно проявил и отпечатал, в каком количестве я их отпечатал, не помню, т.к. не считал и не учитывал.

Обнаруженные у меня в значительном количестве фотокарточки при обыске на квартире – преимущественно фотоснимки – действительно отражали улицы районов и здания города, и два снимка, в каком количестве размноженных мною, я не помню, представляют собой виды полуразрушенных деревянных зданий.

Фотографию крушения с трамваем действительно заснимал я – при этом цель моей снимки: снять как происшествие.

Засъемка стоящей очереди у Крытого рынка произведена мной – при этом цели я не преследовал. Других очередей я не заснимал. <…> Снимок в Затоне около г. Саратова (смотрел на карточке мою запись) я размножил в 5-6 экземплярах и отправил за границу в разные страны как открытки.

Виновным себя в использовании производимых фотосъемок, относящихся только к явной дискредитации соввласти, в своей связи с заграницей в контрреволюционных целях и целях шпионажа не признаю и моего разговора о том, что меня интересуют очереди, разрушение, обираловки и крушения на транспорте, я не помню.

***

В обвинительном заключении сказано, что Александр Скворцов, «состоя в к.р. организации, выполнял ее задания, являлся организатором и вдохновителем к.р. группировки, ставившей себе целью свержение Соввласти, завербовал в к.р. группировку: Львова, Щеглова и Попова, активно проводил систематическую к.р. пропаганду против всех проводимых мероприятий Соввласти, активный участник и организатор к.р. сборищ, на которых призывал к активной борьбе с Соввластью, распространял к.р. слухи, дискредитировал враждебно правительство Соввласти, международное эсперантское право использовал в к.р. целях, сообщал сведения и фотоснимки за границу с целью дискредитации Соввласти, через устанавливаемые связи с иностранцами, занимался шпионажем, собирал сведения о состоянии транспорта». Художник обвинялся по статьям 58-6, 58-10 и 58-11 УК РСФСР, т.е. в шпионаже, пропаганде и организационной деятельности, направленной на совершение контрреволюционных преступлений.

При обыске у Скворцова изъяли рукопись с информацией о терактах в СССР и покушениях на партийных лидеров, а также фотографии старого Саратова. Впрочем, чекисты считали, что снимки «разбираемых церквей, полуразрушенных и ветхих зданий, улиц, использовались им в целях дискредитации Соввласти».

Парадоксально, но в материалах уголовного дела никак не отражено участие Скворцова в международных выставках в Лос-Анджелесе в 1929, 1930 и 1931 годах.

Все подсудимые сознались полностью, лишь Скворцов и его жена сознались частично. Времена большого террора еще не наступили, и антисоветчики получили сравнительно мягкое наказание. Особое Совещание при Коллегии ОГПУ 28 мая 1933 г. постановило Скворцова, Львова, Гофмана и Попова – на три года выслать в Казахстан, Щеглова – заключить в исправтрудлагерь сроком на три года, Скворцову-Степанову – приговорить к принудработам сроком на один год. Щеглова и Степанову приговорили условно и освободили из-под стражи. Врач Гаврилов до приговора не дожил, умер 10 мая в тюрьме от паралича сердца.

Где и в каких условиях отбывали ссылку осужденные – неизвестно. Однако, в деле сохранилась справка, согласно которой у Скворцова был обнаружен «катар верхушек легких, невроз сердца, малокровие с упадком питания и расстройством кровообращения (отек ног)». Отмечу, что представленная клиническая картина – типичные последствия голода. Врач констатировал, что художник «к тяжелой физической работе не способен».

Вернувшись из ссылки, Александр Васильевич работал художником в местных издательствах, во время войны – в областной газете «Коммунист», после нее – в Автодорожном институте и в Саратовском художественном училище. С 1953 г. полностью перешел на творческую работу.

[1] В 1953 г. переименована в Приволжскую железную дорогу.
[2] О нем см.: Алексей Голицын. История репрессий: «Ложная честь» художника Скворцова.

[3] О нем см.: Вячеслав Лопатин. Цвет – звук; свет, тьма // Волга. 2008. № 1; Алексей Голицын. История ареста художника Ивана Щеглова // Волга. 2018. № 7-8.

[4] Губернский совет профессиональных союзов.
[5] Плановый институт.
[6] Петр Иванович Котов (1889, Астраханская губерния – 1953, Москва) – художник, заслуженный деятель искусств РСФСР (1946), лауреат Сталинской премии (1948).
[7] Петр Саввич Уткин (1877, Тамбов – 1934, Ленинград) – художник.
[8] Техник отдела пути дирекции РУжд, проходил по делу свидетелем.
[9] В марте 1933 г. саратовские чекисты направили в транспортный отдел ГПУ г. Москвы следующий запрос: «ЯКОВЛЕВ Леонид Дмитриевич, 1898 года рождения, по профессии художник, прибыл в Саратов из Москвы, дата приезда неизвестна. В 1930 году в г. Саратове работал в Крайисполкоме и затем в ОГИЗ’е. <…> ДТО ОГПУ Р.У.ж.д. просит срочно установить в Москве указанного выше ЯКОВЛЕВА и ориентировать нас о всех имеющихся материалах на него по Москве. <…> просьба такового арестовать и спец. конвоем направить в Саратов, так как у нас имеются сведения о том, что помимо СКВОРЦОВА в к.р. организации ЯКОВЛЕВЫМ были завербованы и другие лица, проходящие у нас по агентурному делу «Эсперантист».
По данным Книги памяти жертв политических репрессий Восточной Сибири, Л.Д. Яковлев расстрелян 21 февраля 1938 г.
[10] Георгий Ипполитович Оппоков (1888, Саратов – 1938, Москва). Дворянин, член РСДРП с 1903 г. Партийный псевдоним – Жорж. В 1933 г. – заместитель председателя Госплана СССР, затем член бюро Комиссии советского контроля при СНК СССР. Арестован в июне 1937 г., по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР расстрелян 30 декабря 1938 г.
[11] Монастырская слобода близ Спасо-Преображенского мужского монастыря. Ныне находится в черте города Саратова.
[12] Немецкое государственное издательство в АССР Немцев Поволжья.
[13] Увек (Укек) – один из первых крупных городов Золотой Орды. Ныне участок Заводского (Сталинского) района на окраине Саратова.
[14] Саратовский завод комбайнов.
[15] Объединение государственных книжно-журнальных издательств.

Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2019