Проект реализуется с использованием гранта Президента Российской Федерации
И хотя музей революции создан не был, расчет Корнеева на декларативное сотрудничество с большевиками оправдался. Его частная школа сменила вывеску на государственную, но по сути осталась прежней: директор самостоятельно принимал учеников и педагогов, устанавливал расписание и плату за обучение и даже получал за свой труд столько, сколько считал нужным.
Однако если в период НЭПа власти еще могли мириться с таким рассадником свободы, то с переходом на пятилетки терпеть частную школу в центре города стало невозможно. К тому же, Федор Корнеев демонстративно игнорировал социальное происхождение своих учеников, брал на работу опальных педагогов и не спешил вводить в учебный план политические дисциплины. В итоге саратовский отдел народного образования принял решение закрыть Корнеевскую школу, а освободившееся помещение передать музею (к слову, так и не передал). Опасаясь бунта учащихся, чиновники замаскировали ликвидацию под объединение школы с художественным техникумом.
«Бывший заведующий частной школой Корнеев Федор Максимович до настоящего времени содержал частную художественную школу, где имелось 80 чел. учащихся сомнительного соц<иального> происхождения, а сам Корнеев один руковод<ил> и преподавал в этой школе вплодь до полит грамоты. Школа эта находится на М-Казачей улице, она существовала до Октябрьской революции и после октября до сего времени.
В настоящее время эта школа реорганизована в подготовительное отделение Художественно- промышленного техникума гор. Саратова. Для этой цели <…> зав. КрайОНО [11] т. Бройдо [12] предписал реорганизовать Корнеевскую школу в подготовительное отделение Сар<атовского> Худ<ожественно>-промышленного техникума, принять имущество и освободить помещение под краевой музей. <…> Как сам Корнеев, так и учащийся выступали резко против реорганизации и против Художественного техникума, говоря, что этот техникум ничего учащимся не даст. <…> Выступавшие ученики Корнеева его поддерживали и были настроены враждебно против мероприятий КрайОНО. Имущество стали мы увозить 27-28 окт<ября> и при этом нами обнаружено в этой школе два литографских станка, из которых один на полном ходу, а другой в разобранном виде. <…> гр-н Корнеев сопротивлялся против изъятия этих станков, доказывая, что эти станки его лично, а не принадлежат к школе, но однако же, мною Бурмистровым, эти станки были взяты в настоящее время они лежат в Художественном Техникуме, один стоит как был взят, мы его не трогали».Через несколько дней после допроса директор художественного техникума Иван Бурмистров счел нужным собственноручно дополнить свои показания:
«Корнеев содержал школу в своих лично шкурных интересах – и под вывеской “Государственная худож<ественная> профшкола” Корнеев ловко прикрылся от муниципализации имущества – и в продолжении 12 лет пользовался грамадную площадью своего дома – и имуществом в котором нуждалось общественность (как-то богатая библиотека по искусству) на ряду с этим имеющая школа именуемой “Государственной проф. Школой” имела лицо долеко не советское, где как самому Корнееву (как бывшему крупному торговцу и дворянину, так и другим подобным ему легко было строить антисоветскую работу. – Основанием данного вывода может служить явным показателем прошедшее собрание при реорганизации школы в подготовительное отделение техникума настроение всех учащихся (которые были заранее подготовлены во все оружие к бою отвоевать имеющиеся права Корнеевской школы) и его наглое выступление на том же собрание, с попыткой нанести клевету на новые формы учебного худ. строительства в государств. учебн. заведениях (прокатываясь по адресу выдвижения говоря), что все лица как худ. техникума так и обследовательная комиссия от Крайоно не компетентны и ничего не понимающие в искусстве, подбрасывая щеголевато фразою: “что “мы нашей школой хотели вызвать на соревнование технику – а он испугался так-как он имеет постановку хуже то техникум и хочет нас закрыть” после таких слов Корнеева у учащих сидящих на собрании видно было бурное ликование, и чувствалось полное намерение выгнать всю комиссию и инспектора Крайоно тов. Сергеева, из стен Корнеевского дома.
Тогда как по существу вопросу имеется следующая картина: все пришедшия в техникум воспитаники Корнеева, не смотря на их ранней возраст свободно владеют старым буржуазным языком, но полетически совершенно не грамотны – а равно и художественно-профессион. что подверждет материал отборочной комиссии. <…> По вопросу методике в школе можно сказать следующее: что ни всегда возможно встретить в самых лучших арабских сказках: сам Корнеев относящейся к явно чуждому элементу – нес в школе следующие роли: Заведывающий школой, преподаватель живописи Iго IIго III и IV курса тоже рисунка – то-же производственными заданиями и практикой – преподаватель черчения – преп. объемных дисциплин – методист – и протчие и протчие и т.п. даже и “политграмоту”, не довая совершенно в пользование имеющею у него богатую библиотеку по искусству.
Как вывод, школа Корнеева имела старый тип дореволюционной формы, онтиобщественные программы и постановка (с нагрузкой количества часов в неделю до 100 самого Корнеева) явно говорит на ненормальность и не допустимость – Корнеев готовил работников не для советской общественности а морочил всем голову с явно своей целью».
30 октября 1929 г. Федор Корнеев был арестован за то, что «сознательно саботировал распоряжения советских органов и вел контрреволюционную агитацию». 60-летнего преподавателя поместили в изолятор спецназначения.
Кроме того, были арестованы школьные помощники Корнеева: Александр, Ольга и Елизавета Лаптевы, Сергей Покровский и два любимых ученика художника: Василий Саенко и Александр Браун. Их подозревали в расхищении арестованного имущества и содействии Корнееву. Все они также содержались в изоляторе, в их домах прошли обыски. Дело в том, что сотрудники ОГПУ намеренно не отделяли личные вещи директора школы от учебных материалов и пособий, тем более что сам Корнеев никакого их учета не вел. В результате конфискованы были не только парты и мольберты, но и личные вещи, картины, негативы и даже «штукатулка с серебром». Особое внимание при реквизиции привлекли два литографских станка, которые, по мнению чекистов, можно было использовать для печати листовок и прокламаций. Видимо, по этой же причине в основу обвинения легло и наличие в школе двух пишущих машинок, на которые отсутствовала регистрация.
Ситуация усугублялась тем, что жена[13] Федора Корнеева не выдержала потрясения, у нее произошел, вероятнее всего, инсульт, и 13 ноября она скончалась. Как утверждали арестованные друзья семьи Корнеевых, перед смертью Ольга Григорьевна раздала им все ценные вещи, оставшиеся после разгрома школы. Однако чекисты считали конфискованными в свою пользу буквально все предметы по указанному адресу, включая солонки и запонки. Поэтому во время обысков по квартирам помощников Корнеева были изъяты постельные принадлежности, одежда, посуда, деньги и многочисленные бытовые предметы, которые, на взгляд оперов, не могли принадлежать простым обывателям. Впрочем, у Лаптева изъяли и «кальсоны военного образца».
Обыскивали и само помещение школы на Малой Казачьей. Корнеев признался следователю, что еще в 1917 году они с Лаптевым зарыли в подвале два ящика с ценностями. После визита комиссии, которая реквизировала все, что попадало под руку, ящики решили выкопать, но смогли найти только один. Второй, как рассказал в ОГПУ Корнеев, так и не был обнаружен. По словам владельца, в нем хранились «деньги бумажные старые тысяч десять, серебро было руб. 100-200, золота не было». До сих пор неизвестно, удалось ли чекистам выкопать ящик, в материалах следствия об этом ничего не сказано.
А самому Корнееву даже не сочли нужным сообщить о смерти жены. Управляющий школы Лаптев 14 ноября, на следующий день после смерти Ольги Григорьевны, пришел в ОГПУ и рассказал о случившемся коменданту, который обещал передать известие уполномоченному. Однако 16 ноября бывший студент Василий Саенко отнес Корнееву передачу и получил взамен записку, в которой учитель просил прислать ему масло, валенки, сапоги и сообщить ему о состоянии здоровья жены.
Пока шло следствие, ученики Корнеева не оставляли попыток как-то повлиять на решение властей закрыть школу. Члены исполнительного бюро (в то время школьное самоуправление еще не было пустым звуком) добивались публикаций в газетах, ходили в прокуратуру и отдел народного образования. Там их успокаивали, несмотря на предостережение Корнеева: «Школу закроют совсем и навсегда, а то, что говорят относительно перевода нас в техникум, это только на первых порах, для обмана». Так и получилось. Директор худтехникума Бурмистров в свойственной ему манере донес следователю: «Из числа 65 чел. могли выдержить испытание на 1й курс техникума 5 челов. а все остальные (не смотря на их учебный стаж в Корнеевской школе до 3х лет) с трудом остались на I и II кур. подготовительного отделения».
В состав комиссии, громившей школу Корнеева, входил и его бывший ученик, а ныне комсомольский активист Нисон Фрост[14]. 18-летний представитель райкома рассказывал на следствии:
«Прием в школу был без классового принципа. По окончании школы ученику сыну попа Попкову выдал хорошую характеристику и платную работу передавал ему, а не другим. <…> Работа ученических организаций и инциатива комсомольцев находилась под влиянием Корнеева, который направлял по усмотрению т. например использовывал их в различного рода ходатайствах по реорганизации школы <…> Вся обстановка раб. школы была затохлой, от которой веяло старым академизмом. В разговоре с учащимися Корнеев старался оттенить лучшую постановку школой музей и др. художественной жизни на Западе, сопоставляя с плохой постановкой дела наших государственных худож. организаций (в личных беседах). <…>
Стиль который изучали ученики был какой угодно, но только не современный (египетский, ассирийский, готический и проч.) <…>
Показывая и объясняя какой либо рисунок или фотографию Корнеев, касался о своей прежней жизни и былых поездках по Западу. Живописно описывая тогдашнюю жизнь, работу тогдашних маэстро и проч. <…>
С кем он имел связь сказать трудно, т.к. знаком я с ними (посетителями) не был и как людей в социальном отношении я не знал, но по внешности это – допотопные старушонки и им подобные. Правда посетителями были и рабочие-партийцы с которых К. писал портреты. Часто ходила одна женщина, которых принято наз. “грандамами”. <…>
Рисуя один раз с натурщика портрет я слышал что сий натурщик был сам Рейнке[15]. Чтобы не ошибиться я его опишу. Возраст примерно 50 лет, узкое лицо, короткая бородка, калмыцкие выразительные глаза. Впрочем в архиве школы портреты вероятно сохранились.
По части того были ли натурщицами – проститутки, черезвычайно трудно сказать обнаженные фигуры женщин, и только, видишь перед собой, когда рисуешь, а социальное лицо конечно трудно увидить, но по слухам были мнения 1-2 женщины-натурщицы были вроде женщин “легкого поведения”».
Итог «обследования» школы подвел некий А. Подольский, вероятно работник Гороно:
«Корнеев, будучи весьма плохим художником, но домовладельцем и б<ывшим> торговцем (имел до революции магазин худ<ожественных> принадлежн<остей>), сумел прикрыться вывеской, что он основатель худ. школы, что он якобы делает какое-то полезное дело и т.д. На самом же деле, просто сумел примазаться, чтобы сохранить за собой его б<ывший> дом, сохранить имущество от конфискации и спрятать свое настоящее лицо торговца и богача. Под вывеской же школы он организовал мастерскую, в которой не было духа советской школы, в которой преподавание шло по старым методам, давно забытым и брошенным.
В результате после 4х лет срока обучения учащийся выходил без достаточных знаний и без своего места в производстве, воспитывая в учащихся совершенно неправильные понятия об искусстве; выпущенные же учащиеся, идя в школу и на производство, продолжали уже дело калечения детей в школах и отрыв искусства от масс в производстве.
Будучи совершенно против соввласти, Корнеев, конечно, кроме вреда, ничего не мог принести».
Первый допрос художника датирован 1 ноября 1929 г. и записан рукой следователя:
«Я, Уполном<оченный> секретн<ого> отдела П.П. ОГПУ по Н.-В. краю[16] Чувилин допрашивал в качестве заподозренного по делу №___ гражданина Корнеева, Феодора Максимовича 60 лет,
происходит г. Саратов
проживает по М<алой> Казачьей ул. дом. №5
род занятий Зав<едующий> школой Губпрофобра[17] – Художник. Педагог.
партийность Безпартийный
Предупрежденный об ответственности за ложные показания, по существу дела могу показать
Родился в 1869 г. феврале в г. Саратове, в семье Сарат<овского> цехового-мастерового. Отец имел сапожную мастерскую с применением наемного труда (сколько наемных рабочих имел, я сказать не могу). Затем эта мастерская закрылась, т.к. отец выстроил домовладение под номера, от которых имел средства к существованию. Отец умер в 1902 г., а мать в 1925 г.
От моей матери в наследство мне осталось 6 тыс. руб. От продажи ее дома, рядом находящегося по М<алой> Казачьей №7, причем, дом был продан за 26 тыс.
С юных моих лет меня тянуло к искусству. Я этого и добивался, но отец был против. Но, тем не менее, я настоял на своем. Первые мои шаги по художеству начались в литографии Шат (Сытник) в 1883-4 г., работал в качестве ученика-подмастерья, получая 3-5 руб. в м-ц. Затем учился в воскресной школе у Ананьева, г. Саратов, где подготовился к поступлению в Академию Художеств г. Петербурга. В Академию Художеств я поступил в 1886 г., проучившись в течении 6 лет и окончив Академию Художеств, получил право преподавания в средних учебных заведениях по специальности. В бытность в Академии Художеств я занимался частной практикой, имел заработок от частных уроков и в то же время получал от своих родителей в м-ц 10 р. поддержки. На последнем курсе Ак<адемии> Худ<ожеств> я участвовал на выставках в 1891 г. в г. Петербурге, где выставлял картину из быта волжских рабочих “Расчет рабочих на Волге”, картина имела революционный характер.
По окончанию Акад<емии> Худ<ожеств> вскоре я уехал на педагогическую работу на занятия по художеству в именье графа Несельроде[18] в с. Царевщина, Вольского уезда Сар<атовской> губ<ернии>, где находился с зимы 1891-2 г., пробыв у указанного графа в течение 4 лет, получил от него командировку и средства для самоусовершенствования за границей, где и учился в Академии Художеств у проф. Колярьен[19] г. Париже в течение нескольких зимних учебных м-цев. По возвращению из заграничной научной командировки я работал снова у графа Несельроде на продолжении около 3х лет, т.е. до 1898 г.
После этого я поступил преподавателем художеств в Боголюбовское рисовальное училище г. Сар<атова>, где проработал около 18 лет, т.е. до ее закрытия в 1918 г.
Боголюбовская рисовальная школа имела в своем составе около 275 чел. учеников, т.к. она была самая доступная для присутствия по своим взносам – плат<а составляла> 1-50 к. за полугодие, были стипендиаты и безплатные ученики. По своему политическому направлению была самая либеральная школа г. Саратова. В этой школе я был одним из преподавателей, и система, выработанная мною, а также методы преподавания были осмотрены Бенуа[23], приезжавшего для ревизии школы-музея. Параллельно с этим моим педагогическим трудом в 1906 г. я открыл студию школу при своей личной художественной мастерской. В сост<ав> этой студии привлекались свободные любители искусств, но которые не могли по тем или другим причинам посещать занятия Боголюбовскую школу. Мастерская моя как худучилище была организована в 1902 г., которую начал расширять в студию-школу ввиду того, что развивался и рос спрос любителей искусств. Различие моей школы от Боголюбовской заключалось в том, что моя школа в системе своих занятий была более приемлемой для свободно развивающихся любителей. В ней по стилю демократического регламента занятий вводились мною прикладные искусства – по дереву, металлу и ткани, что в Боголюбовской школе не имелось.
Для означенной школы Мной в 1902 году было выстроено здание-гостиница художников с рабочей мастерской. Стоимость этого здания обошлось десять тысяч руб., куда вошли и оставшиеся после смерти матери 6 тыс. руб. Программа была расширена, уточнена и углублена. Например, было введено изучение орнаментации, стиля, творчества по заданию момента и требованию жизни, введено изучение перспективы, проводились работы по изучению техники материала, и все проводимые дисциплины были разделены на четыре курса.
Начиная с 1925-26 г. по предложению Глафпрофобра[24] (отдела рабочего образования) были запрошены программы и учебный план школы и работы учащихся. Учебная программа была просмотрена Глафпрофобром, предложено им было ввести черчение, наброски живой натуры на первом курсе и отменены были занятия пластической анатомии как отдельный предмет, что и было школой выполнено. Методы работы Глафпрофобром были признаны целесообразными и все <постоянные?> работы учащихся (работы всех курсов и всех дисциплин) одобрены. Поэтому по этой программе занятия продолжались до настоящего времени. Причем, начиная с 1924 г. была введена новая дисциплина обществоведения, которая проводилась наравне с др. дисциплинами. С 1922 г. школа работала по местной программе, составляемой мною и утвержденной Сар<атовским> Губоно[25], но с 1925 г. она уже руководствовалась программой Глафпрофобра.
Состав учащихся – состав учащихся укомплектовывался в дореволюционное время – прием был доступен для каждого и <в> неограниченном количестве, т.е. принималось столько, сколько помещалось вмещало в здание школы помещение студии. После революции, начиная <с> 1918-1919 уч<ебного> года, появились и командированные организации, что особенно заметно с 1919 г., как то – военно группы красных рабочих и служащих, в том числе учащиеся, а с 1925-26 гг. уже начали подбирать по классовому принципу, а именно: давались преимущества рабочим и крестьянам, следуя при этом распоряжениям Губоно. Прием учащихся производился приемочной комиссией, председатели которой назначались (за последние два года) Губоно. Ранее же до 1923-24 уч<ебного> года комиссии не создавались, и прием производился по спискам, представленным Губоно.
Количество учеников в школе начиная с 1922 г. было от 50 чел. до 90 чел. в последний настоящий учебный год.
Состав педагогов – в дореволюционное время педагогов, кроме самого меня, Корнеева, не было, после революции, когда школа реорганизовалась в студию-школу в 1923 г., было 3 преподав<ателя> – по искусству, а в 1925 г. ввиду отсутствия средств остался один преподаватель по искусству, один по обществоведению (в этом числе и сам заведывающий). С 1926 г. был приглашен преподаватель по черчению, поэтому их стало 3 чел., которые работали по сие время.
Оплата педагогов производится из расчета 3 р. 88 к. за один <недельный?> час, а сам заведывающий школой получил 97 р. в м-ц.
Школа состояла на бюджете Саргубоно с 1919 г. по 1922 г., а после этого она существовала исключительно на взносы, взымаемые с учащихся за право учения. Размер этого взноса от 3х р. 30 к. до 9 р. 90 к., считая в том числе 10% комсодских[26]. Причем от 10% до 16% из общего числа учащихся освобождались от платы к<а>к неимущие, в число таких безплатных входили командируемые воспитанники д/домов и др. лица.
Обслуживающий персонал школы – состоял из уборщика – 1, он же истопник школы, временный канцелярист работник делопроизводитель, причем временами канцелярского работника не было – он увольнялся, т.к. работа временная.
Администрация школы – один завед<ывающий> школой, который работу вел безплатно при 39 часов недельной нагрузки.
Всю работу по счетоводству приходилось вести самому заведывающему, была заведена кассовая книга. Отчетность финансовая представлялась в Губоно за учебный <…> год, а также отчитывался перед учащимися на собраниях тоже за учебный год. Ревизионной комиссии за последнее время не было, так <как> я не настаивал, а учащиеся не требовали этого.
Взаимоотношение администрации с организациями учащихся – Исполбюро и Культкомиссии – <…> в работе было, я всегда помогал в их работе. Подавление со стороны администратора ученической инициативы не было, наоборот, оказывалось содействие в деле организации кружков – изучения Ленина и революции с точки зрения художественной; в прошлом году по моей инициативе хотели организовать военный кружок, но ввиду <…> дней <…> и времени и отсут<ствия> руководителя кружок организован не был.
Опись имущества школы которое приобреталось на средства школы, приобреталось имущество начиная с 1922 г. и кончая 1929 г., причем, записывалось на основе оправдательных документов и соответствующих статей расхода. В вышеозначенных инвентарных списках имеются оговорка, что все не внесенные в инвентарный список предметы, находящиеся в помещениях школы, принадлежат основат<елю> школы Корнееву, находятся в данном помещении временно и должны быть возвращены по первому требованию их владельца.
Всего ревизий и обследований за время существования было – ревизия в 1927 г., вторая ревизия ревизором Гор<о>но в декабре м-це 1928 г. и наконец обследование состояния школы в октябре м-ц 1929 г.
Первый раз ревизию производил Курляндский финработник Губоно.
Вторую ревизию делал контролер Гор<о>но тов. Сайковский.
Третий раз финревизию делал Роткевич, представитель Горсовета, нашедший состояние финчасти в полном порядке.
Приблизительно круг лиц из моих учеников, принадлежащих моей школе. Один <Ноитеппер?> до войны 1914 г. уехал за границу, избрав себе специальность историю искусств – <Бонович?>. Из общей массы учащ<ихся> я могу указать следующих лиц.
1). Спирин – ж.д. маст<ер>, был рабочий, он известен тем, что он написал картину вместе с Бродским. Заседание во Дворце тов. Урицкого III конгр<есса> Коминтерна[27].
2) Перельман[28] – б/зав<едующий> художест<венным> отделом “Рабочей газеты”, теперь секрет<арь> “АХРР”[29].
3) Загреков[30] теперь проф<ессор> государ<ственной> худож<ественной> школы Берлина и его жена по прикладному искусству – Галлер.
4) “Сарат<овские> Изв<естия>” <…> почти исключительно моими учениками Дундуком[31] и ныне умершим Селеверстовым[32], а также сотрудники
5) Зав<едующий> Дворцовым музеем СССР б/мой уч<еник> тов. Ятманов[33].
6) Полосухин – руков<одитель> худож<ественным> кружком в Смольном
7) Проф<ессором> быв<шего> инст<итута> гр<ажда>нских инженеров сост<оит> мой б/уч<еник> <Логинов?>
8) Кузнецов Павел[34], проф<ессор> “ВХУТЕМАС” г. Москвы, мой б/ученик.
Больше охарактеризовать знакомых дореволюционного времени, которые бы ходили ко мне и были бы интересны, не могу, хотя знакомство имел большое.
В годы революции я находился в г. Саратове, активного участия в революционном движении не принимал, работал в школе как педагог-художник, параллельно работал в своей школе-студии, а по закрытию Боголюбовского рисовального училища, продолжал работать в этой последней студии. До конца 1918 г., когда был приглашен тов. Бас<c>алыго[37] работать как художник в Военный Совет искусств г. Саратова, откуда в 1919 г. был переведен в отдел искусств, где заведывал Бас<c>алыго (в органы Наробраза). В этом отделе я заведывал <…> при провинциальном отделении управлении вышеуказанного отдела. На данном этапе существования моей школы она начала переживать моменты перелома в сторону приноравливания к запросам революционных требований, и по предложению тов. Бас<c>алыго было введена система приема учеников по командировкам общественных организаций. Это было в 1918-19 учебн<ом> году. В связи с этим в школе увеличился и состав слушателей, и вместе с тем обновился за счет нового приема.
Бас<c>алыго – был зав. отд<елом> искусства, который заведывал всеми театрами, кино и студиями гор. Саратова.
В бытность меня в работе в Красной Армии <…> в качестве зав. “Изо”, при содействии военных работников при существующей студии-школе было сформировано отделение для красноармейцев, которое существовало в течение полутора лет, а затем в связи с переездом красноармейских частей оно было ликвидировано, т.к. эти части, из которых набирались красноармейцы-слушатели, были не постоянны, а переезжали с одного места на другое.
Названия школы – с 1906 г. она называлась “Студия школа”, с 1919 г. она стала называться “Центральной художест<венной> студией Саргубоно”, т.к. заведывающий этой школой, б<ывший> ее владелец Корнеев по своей инициативе ее передал в ведение Губоно, причем Губоно заведывание школой возложил на ее основателя, на Корнеева. С 1922 г. школа-студия была реорганизована в “Профтехническую художественную школу Губпрофобра”, но смены заведывающего не было.
Таким образом, заведывал я, Корнеев этой школой до революции, начиная с 1906 г. по 1929 г. октябрь м-ц.
Программные вопросы – с 1919 г. в этой центр<альной> худ<ожественной> студии программой была общепринятая во всех других студиях, а именно: рисование и живопись с натуры, композиция, плакат (революционные), изучение цвета и истории искусства, задание на революционные темы.
С 1922 г. по реорганизации школы студии в профтехническую худшколу.
Состав педагогов был в 1920-21 гг.
Теперешние педагоги
7.
Оборудованность школы. Помещение школы было достаточно на то количество, которое имела школа, при наличии некоторого ремонта.
Учебными пособиями школа была обозначена удовлетворительно (гипс, разные предметы из домашнего обихода); библиотеки при школе не было совсем, и учащиеся книгами не пользовались и не нуждались в них.
По вопросу о станках литографии могу сказать следующее: ввиду того, что автолитография в СССР приобретает особое значение и спрос на это дело возрос, мне хотелось познакомить учащихся с этим видом работ и художества. Для этой цели мною были куплены два литографических станка в виде чугунно-железного лома. Станки я купил в конце октября прошлого года за 70 руб. в магазине случайных вещей Комитета помощи инвалидам и больным раненным красноармейцам.
Станки были <в> разобранном виде и имели поломанные неполные части, поэтому собрать один станок удалось не в полном виде, за отсутствием некоторых частей, только в июле или в июне этого – 29 года. Причем Сарполиграфпром обещал дать эти недостающие части и два камня, каковые совсем с частями станков и др. принадлежностями для литографии не имелось при покупке их.
Ввиду усиленной работы по приему в начале учебного года и большой загруженности в работе станок не удалось привести в полный законченный вид. К тому времени, когда <…> известили что школа реорганизуется и переходит в ведение художественного техникума. После этого мной было заявлено ПП ОГПУ – НВК о вышеуказанной покупке частей станка и неполной сборке такового с просьбой зарегистрирования такового на имя школы Губпрофобра.
В ответ на это тов. Феодоров, сотр<удник> ПП ОГПУ заявил, что когда станок будет взят в художественный техникум и будет вполне закончен, тогда и следует его зарегистрировать, но на имя какого-либо ответственного лица, а не на имя школы. При этом сказал, что пусть станок берут и дело регистрации – дело художественного техникума.
По имеющимся сведениям мне известно, что эти станки принадлежали 32 дивизии, которая по упразднению литографии продала как лом каким-то татарам, а последние очевидно в магазину случайных вещей помощи инвалидам, от которых купил я. Фамилия приказчика указанного магазина Агишев, причем, Агишев сперва просил за них 150 руб., а потом отдал за 70 руб., по слухам 32 дивизия тоже просила за них 150 руб. Это говорил мастер литограф при Крайисполкоме, фамилию которого я не знаю, причем, он хотел войти в комиссию по покупке этих станков с целью передачи одного станка для литографии Крайисполкома, а так к<а>к я его больше не видел, то это совместная покупка не состоялась.
На базар<е> я нашел случайно и когда нашел эти станки я хотел купить один, но т.к. не известили какие части к которому принадлежат, то пришлось купить обоих.
Со станками камней не было и по сбору станки мною в июне м-це я их тоже не имел. Поэтому станки в бытность их у меня не работали. Учащиеся ими очень интересовались, спрашивали, когда они будут работать, но работать было на них нельзя из-за отсутствия камней.
В одно время я спрашивал в штабе 32 дивизии есть ли у них камни, на что мне ответили, что один камень они смогут продать, но цену, размер и качество не указали, а предложили зайти <в> другой раз. Мне зайти не пришлось, поэтому и не купил, кроме того, мне обещал дать безплатно, для указанных учебных целей школы, два камня Полиграфпром по представлению разрешения на это ПП ОГПУ НВК, но этих камней я точно не получу ввиду того, что школа переходит в худ<ожественно>-пром<ышленный> техникум.
Станки мною были куплены для учебных целей школы, а деньги уплачены из моих средств, вследствие отсутствия средств у школы.
Для личной моей работы станки эти мне не нужны, литографию я не собирался открывать и не собираюсь».
______________________________
Следствие длилось чуть больше двух месяцев. Как уже было отмечено, основное внимание уделялось не доказательству вины Корнеева, а поискам серебряных ложек, которые власть считала своей собственностью и дюжинами изымала у оставшихся без работы сотрудников школы.
12 января 1930 г. Корнеева обвинили в «ведении а/сов. агитации, скрытии от соввласти ценностей и саботировании решений соворганов».
ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
по следственному делу № 2546
В конце октября 1929 года <в> ПП ОГПУ Ниж<не->Вол<жского> Края поступили сведения, что гр-н КОРНЕЕВ Федор Максимович, содержащий в Саратове частную художественную школу, прикрывался таковой, скрыл громадные ценности, в а/сов<етском> духе воспитывал молодяк и злостно саботировал решения госорганов в отношении его школы.
Для прекращения подобной деятельности – П.П. ОГПУ Ниж<не->Вол<жского> Края был арестован гр. – КОРНЕЕВ Ф.М. и привлечен к следствию.
Произведенным следствием установлено следующее:
Художественная школа, основанная КОРНЕЕВЫМ Ф.М. в 1906 г., весь послереволюционный период имея вывеску – Проф<ессиональной> Тех<нической> Худ<ожественной> школы Губ<ернского> Профобра, по существу являлась частной школой, в которой сам КОРНЕЕВ являлся Заведующим и одновременно преподавателем на 80, в среднем, человек учащихся. Все содержание школы производилось за средства, взыскиваемые с учащихся, размер которых устанавливался самим КОРНЕЕВЫМ <…>.
Будучи антисоветски настроенным – КОРНЕЕВ также в а/советском духе производил воспитание молодежи в своей школе и им был приглашен в качестве преподавателя явно антисоветский тип ДЕСНИЦКИЙ[42], выгнанный из Худтехникума за а/Сов<етскую> деятельность.
При обучении КОРНЕЕВ руководствовался старой программой, выработанной им, по которой обществоведение в школе до 1928 года не производилось, а после ему уделялось совсем незначительное внимание. Вместе с этим – КОРНЕЕВ занимался парнографическими снимками и имея семь фотоаппаратов, для позирования же при рисовании была приглашена проститутка, выгнанная из Худтехникума <…>.
На протяжении 48 [43] лет существ<ования> школы ученики ничего не получали, были недоученными, политически совершенно неграмотными, за что говорят ряд фактов, что после реорганизации школы из 85 учеников – лишь 5 – по подготовке были приняты на 1-й курс Худтехникума, а остальные на подготовительные отделения. Данное явление нельзя иначе расценивать, как вредительство в области воспитания молодежи.
В частных беседах с учениками восхвалял Западное искусство, говоря о плохой постановке художества у нас в Совсоюзе, игнорировал общественные школьные организации, лишая возможности их работы. Срывал стенгазету, в которой ученики пытались указать на отрицательные моменты в работе школы. Ученики делились на две группы – 1) Советская молодежь, коя, по словам КОРНЕЕВОЙ, причиняла им всякие неприятности, и другая часть – поддерживающая КОРНЕЕВА, последней им уделялось большое внимание, так, напр<имер>, сыну попа ПОПКОВУ выдавал хорошие отзывы и всегда представлял ему платные работы.
Выпуск учеников сознательно задерживался в целях личного благополучия, т.к. вырученные суммы за выполненные частные заказы 75% брал в свою пользу и лишь 25% в пользу учащихся.
КОРНЕЕВ, враждебно настроенный к Соввласти, ожидающий ее свержения, проводил а/сов<етскую> агитацию, как сам, так и через жену, распространял разные провокационные слухи: – «При советской власти скоро и черного хлеба не будет и т.к. все ценное вывозиться заграницу и советской дряни никогда не стану покупать».
По поводу Шахтинского дела[44] КОРНЕЕВА заявила, что «не могут же старые специалисты иначе работать при Соввласти, они же не могут подчиняться коммунистам». Во время создавшихся очередей говорила: «Этого и надо было ожидать, т.к. Советское Правительство на это только и способно». КОРНЕЕВ же после предложения Горсовета освободить дом, заявил: «Пчелы ведь перед концом усиленно кусаются, вот и они (большевики) перед своим концом начали злиться» <…>.
Игнорируя работу общественных ученических организаций, КОРНЕЕВ наряду с этим постоянно использовывал последний в своих личных интересах, подчинив учеников своему влиянию, подстрекал их на разные коллективные протесты против решения соворганов в отношении его школы.
Когда в 1929 году окончательно был решен вопрос о реорганизации худшколы КОРНЕЕВА в подготовительное отделение худтехникума, то КОРНЕЕВ в целях сохранения школы занялся подстрекательством учеников к протесту против решения КрайОНО о реорганизации, для чего созвал собрание учащихся, на котором ученикам вместо разъяснения о решении КрайОНО заявил: – «Школа реорганизуется, меня выгоняют, вы остаетесь за бортом, худтехникум съест Вас». В дальнейшем говорил, что никакой реорганизации не будет, это просто слова, они хотят забрать все имущество.
Прибывших представителей по описи и изъятию имущества – назвали грабителями, говоря: – «Грабят школу, грабят и меня». Кроме этого, все время подстрекал учеников к протесту, которые под его руководством составили ходатайство и с коим ходили к Крайпрокурору, <в> ред<акцию> газ<еты> «Поволж<ская> Правда» и т. далее <…>.
При изъятии же школьного имущества для худтехникума оказывал физическое сопротивление, мешая производству такового; среди имущества обнаружено два литографских станка, из коих один в собранном виде, оба не зарегистрированы, производилась ли на коих работа – следствием не установлено.
Кроме того, обнаружены три пишущие машинки и прессовый станок, при помощи коего изготовлялись разные объявления, также не зарегистрированные. Изъято громадное количество парнографических фотокарточек духовенство и разных быв<ших> чинов <…>.
В 1917 году скрыл от Соввласти громадные ценности, зарыв их в землю. Обладает в настоящее время большим имуществом в несколько тысяч рублей. Проживает в г. Саратове по М<алой> Казачьей ул. д. № 5. Судим за эксплоатацию наемной рабочей силы.
ОБВИНЯЕТСЯ –
в том, что, содержа частную художественною школу, гр-н КОРНЕЕВ воспитывал молодежь в а/советском духе, разлагал ее, занимаясь в значительной степени фотографией парнографических снимков – при отсутствии преподавания обществоведения в школе. Среди учеников, а также и других граждан – проводил а/сов<етскую> агитацию, говоря о скором конце советской власти, и распространял провокационные слухи.
Злостно собатировал решения советских органов о реорганизации школы в подготовительное отделение Худтехникума, занимаясь подстрекательством учеников на коллективное выступление – протест против данного решения. Оказывал физическое сопротивление при изъятии школьного имущества для Художественного техникума, прикрываясь школой, скрыл от советской власти громадные ценности, а в 1917 году серебряные и золотые вещи зарыл в землю.
Действия предусмотрены ст.ст. 58-10 и 58-14 УК РСФСР, что подлежит рассмотрению в Крайсуде, но, принимая во внимание недостаточность собранных сведений следствием и ввиду политической важности совершенного КОРНЕЕВЫМ преступления, а также считая его социально опасным элементом – на основании приказа ОГПУ № 172 от 2/IV-24 г.[50], положения об органах ОГПУ – п. 7
ПОЛАГАЛ-БЫ
Настоящее следственное дело № 2546 направить через 5-ое отделение СО ОГПУ в несудебное рассмотрение Особого Совещания при Коллегии ОГПУ.
Составлено 12-го января 1930 г.
УПОЛНОМОЧЕННЫЙ СО ПП ОГПУ НВК М. Кузьмин (?)
СОГЛАСЕН: – НАЧАЛЬНИК СО П.П.
УТВЕРЖДАЮ: – Врид П.П. ОГПУ подпись (МАСЛОВ)
СПРАВКА: – обвиняемый КОРНЕЕВ находится в Саратовском ИТД[51] <…>.
__________________________________________
На следующий день, 13 января 1930 г. Федора Корнеева снова вызвали на допрос. Позиция художника, которую он занял с первых дней следствия, осталась неизменной:
«По предъявленному мне обвинению по ст. 58 п. 10 п. 14 УК РСФСР виновным себя не признаю, вместе с тем показываю, протеста против реорганизации школы не выражал, а лишь возражал против неверной оценки работы школы и ее значения, руководствуясь одобрением отдела рабочего образования Главпрофобра.
Ценности зарыты мною в землю в 1917 г. не ради скрытия их от пролетариата, а в целях сохранения от пожара и разных др. случайностей.
Виновным себя признаю лишь в том, что не были зарегистрированы пишущие машинки».
24-25 января состоялось заседание тройки, которая постановила «КОРНЕЕВА, Федора Максимовича выслать через ПП ОГПУ в Северный край, сроком на ТРИ года, считая срок с 4/XII-29 г., по окончании срока ссылки запретить проживание в НВК, сроком на ТРИ ГОДА. Имущество конфисковать».
На обороте постановления сделана запись о том, что осужденный Корнеев следует этапным порядком в Архангельск.
Дальнейшая судьба художника неизвестна. В некоторых справочниках приводится дата его смерти – 1949 год, однако неясно, на чем она основана.
В помещении бывшей Корнеевской школы по адресу: Малая Казачья, 5 много лет располагался репетиционный зал театра оперы и балета. Затем здание на переименованной улице Яблочкова отдали под коммунальные квартиры. Дом полностью сгорел 1 сентября 2013 года.