«Худтехникум съест вас»: Разгром Корнеевской школы в Саратове

И хотя музей революции создан не был, расчет Корнеева на декларативное сотрудничество с большевиками оправдался. Его частная школа сменила вывеску на государственную, но по сути осталась прежней: директор самостоятельно принимал учеников и педагогов, устанавливал расписание и плату за обучение и даже получал за свой труд столько, сколько считал нужным.

Однако если в период НЭПа власти еще могли мириться с таким рассадником свободы, то с переходом на пятилетки терпеть частную школу в центре города стало невозможно. К тому же, Федор Корнеев демонстративно игнорировал социальное происхождение своих учеников, брал на работу опальных педагогов и не спешил вводить в учебный план политические дисциплины. В итоге саратовский отдел народного образования принял решение закрыть Корнеевскую школу, а освободившееся помещение передать музею (к слову, так и не передал). Опасаясь бунта учащихся, чиновники замаскировали ликвидацию под объединение школы с художественным техникумом.

«Бывший заведующий частной школой Корнеев Федор Максимович до настоящего времени содержал частную художественную школу, где имелось 80 чел. учащихся сомнительного соц<иального> происхождения, а сам Корнеев один руковод<ил> и преподавал в этой школе вплодь до полит грамоты. Школа эта находится на М-Казачей улице, она существовала до Октябрьской революции и после октября до сего времени.

Через несколько дней после допроса директор художественного техникума Иван Бурмистров счел нужным собственноручно дополнить свои показания:

«Корнеев содержал школу в своих лично шкурных интересах – и под вывеской “Государственная худож<ественная> профшкола” Корнеев ловко прикрылся от муниципализации имущества – и в продолжении 12 лет пользовался грамадную площадью своего дома – и имуществом в котором нуждалось общественность (как-то богатая библиотека по искусству) на ряду с этим имеющая школа именуемой “Государственной проф. Школой” имела лицо долеко не советское, где как самому Корнееву (как бывшему крупному торговцу и дворянину, так и другим подобным ему легко было строить антисоветскую работу. – Основанием данного вывода может служить явным показателем прошедшее собрание при реорганизации школы в подготовительное отделение техникума настроение всех учащихся (которые были заранее подготовлены во все оружие к бою отвоевать имеющиеся права Корнеевской школы) и его наглое выступление на том же собрание, с попыткой нанести клевету на новые формы учебного худ. строительства в государств. учебн. заведениях (прокатываясь по адресу выдвижения говоря), что все лица как худ. техникума так и обследовательная комиссия от Крайоно не компетентны и ничего не понимающие в искусстве, подбрасывая щеголевато фразою: “что “мы нашей школой хотели вызвать на соревнование технику – а он испугался так-как он имеет постановку хуже то техникум и хочет нас закрыть” после таких слов Корнеева у учащих сидящих на собрании видно было бурное ликование, и чувствалось полное намерение выгнать всю комиссию и инспектора Крайоно тов. Сергеева, из стен Корнеевского дома.

Тогда как по существу вопросу имеется следующая картина: все пришедшия в техникум воспитаники Корнеева, не смотря на их ранней возраст свободно владеют старым буржуазным языком, но полетически совершенно не грамотны – а равно и художественно-профессион. что подверждет материал отборочной комиссии. <…> По вопросу методике в школе можно сказать следующее: что ни всегда возможно встретить в самых лучших арабских сказках: сам Корнеев относящейся к явно чуждому элементу – нес в школе следующие роли: Заведывающий школой, преподаватель живописи Iго IIго III и IV курса тоже рисунка – то-же производственными заданиями и практикой – преподаватель черчения – преп. объемных дисциплин – методист – и протчие и протчие и т.п. даже и “политграмоту”, не довая совершенно в пользование имеющею у него богатую библиотеку по искусству.

Как вывод, школа Корнеева имела старый тип дореволюционной формы, онтиобщественные программы и постановка (с нагрузкой количества часов в неделю до 100 самого Корнеева) явно говорит на ненормальность и не допустимость – Корнеев готовил работников не для советской общественности а морочил всем голову с явно своей целью».

30 октября 1929 г. Федор Корнеев был арестован за то, что «сознательно саботировал распоряжения советских органов и вел контрреволюционную агитацию». 60-летнего преподавателя поместили в изолятор спецназначения.

Кроме того, были арестованы школьные помощники Корнеева: Александр, Ольга и Елизавета Лаптевы, Сергей Покровский и два любимых ученика художника: Василий Саенко и Александр Браун. Их подозревали в расхищении арестованного имущества и содействии Корнееву. Все они также содержались в изоляторе, в их домах прошли обыски. Дело в том, что сотрудники ОГПУ намеренно не отделяли личные вещи директора школы от учебных материалов и пособий, тем более что сам Корнеев никакого их учета не вел. В результате конфискованы были не только парты и мольберты, но и личные вещи, картины, негативы и даже «штукатулка с серебром». Особое внимание при реквизиции привлекли два литографских станка, которые, по мнению чекистов, можно было использовать для печати листовок и прокламаций. Видимо, по этой же причине в основу обвинения легло и наличие в школе двух пишущих машинок, на которые отсутствовала регистрация.

Ситуация усугублялась тем, что жена[13] Федора Корнеева не выдержала потрясения, у нее произошел, вероятнее всего, инсульт, и 13 ноября она скончалась. Как утверждали арестованные друзья семьи Корнеевых, перед смертью Ольга Григорьевна раздала им все ценные вещи, оставшиеся после разгрома школы. Однако чекисты считали конфискованными в свою пользу буквально все предметы по указанному адресу, включая солонки и запонки. Поэтому во время обысков по квартирам помощников Корнеева были изъяты постельные принадлежности, одежда, посуда, деньги и многочисленные бытовые предметы, которые, на взгляд оперов, не могли принадлежать простым обывателям. Впрочем, у Лаптева изъяли и «кальсоны военного образца».

Обыскивали и само помещение школы на Малой Казачьей. Корнеев признался следователю, что еще в 1917 году они с Лаптевым зарыли в подвале два ящика с ценностями. После визита комиссии, которая реквизировала все, что попадало под руку, ящики решили выкопать, но смогли найти только один. Второй, как рассказал в ОГПУ Корнеев, так и не был обнаружен. По словам владельца, в нем хранились «деньги бумажные старые тысяч десять, серебро было руб. 100-200, золота не было». До сих пор неизвестно, удалось ли чекистам выкопать ящик, в материалах следствия об этом ничего не сказано.

А самому Корнееву даже не сочли нужным сообщить о смерти жены. Управляющий школы Лаптев 14 ноября, на следующий день после смерти Ольги Григорьевны, пришел в ОГПУ и рассказал о случившемся коменданту, который обещал передать известие уполномоченному. Однако 16 ноября бывший студент Василий Саенко отнес Корнееву передачу и получил взамен записку, в которой учитель просил прислать ему масло, валенки, сапоги и сообщить ему о состоянии здоровья жены.

Пока шло следствие, ученики Корнеева не оставляли попыток как-то повлиять на решение властей закрыть школу. Члены исполнительного бюро (в то время школьное самоуправление еще не было пустым звуком) добивались публикаций в газетах, ходили в прокуратуру и отдел народного образования. Там их успокаивали, несмотря на предостережение Корнеева: «Школу закроют совсем и навсегда, а то, что говорят относительно перевода нас в техникум, это только на первых порах, для обмана». Так и получилось. Директор худтехникума Бурмистров в свойственной ему манере донес следователю: «Из числа 65 чел. могли выдержить испытание на 1й курс техникума 5 челов. а все остальные (не смотря на их учебный стаж в Корнеевской школе до 3х лет) с трудом остались на I и II кур. подготовительного отделения».

В состав комиссии, громившей школу Корнеева, входил и его бывший ученик, а ныне комсомольский активист Нисон Фрост[14]. 18-летний представитель райкома рассказывал на следствии:

«Прием в школу был без классового принципа. По окончании школы ученику сыну попа Попкову выдал хорошую характеристику и платную работу передавал ему, а не другим. <…> Работа ученических организаций и инциатива комсомольцев находилась под влиянием Корнеева, который направлял по усмотрению т. например использовывал их в различного рода ходатайствах по реорганизации школы <…> Вся обстановка раб. школы была затохлой, от которой веяло старым академизмом. В разговоре с учащимися Корнеев старался оттенить лучшую постановку школой музей и др. художественной жизни на Западе, сопоставляя с плохой постановкой дела наших государственных худож. организаций (в личных беседах). <…>

Стиль который изучали ученики был какой угодно, но только не современный (египетский, ассирийский, готический и проч.) <…>

Показывая и объясняя какой либо рисунок или фотографию Корнеев, касался о своей прежней жизни и былых поездках по Западу. Живописно описывая тогдашнюю жизнь, работу тогдашних маэстро и проч. <…>

С кем он имел связь сказать трудно, т.к. знаком я с ними (посетителями) не был и как людей в социальном отношении я не знал, но по внешности это – допотопные старушонки и им подобные. Правда посетителями были и рабочие-партийцы с которых К. писал портреты. Часто ходила одна женщина, которых принято наз. “грандамами”. <…>

Рисуя один раз с натурщика портрет я слышал что сий натурщик был сам Рейнке[15]. Чтобы не ошибиться я его опишу. Возраст примерно 50 лет, узкое лицо, короткая бородка, калмыцкие выразительные глаза. Впрочем в архиве школы портреты вероятно сохранились.

По части того были ли натурщицами – проститутки, черезвычайно трудно сказать обнаженные фигуры женщин, и только, видишь перед собой, когда рисуешь, а социальное лицо конечно трудно увидить, но по слухам были мнения 1-2 женщины-натурщицы были вроде женщин “легкого поведения”».

Итог «обследования» школы подвел некий А. Подольский, вероятно работник Гороно:

«Корнеев, будучи весьма плохим художником, но домовладельцем и б<ывшим> торговцем (имел до революции магазин худ<ожественных> принадлежн<остей>), сумел прикрыться вывеской, что он основатель худ. школы, что он якобы делает какое-то полезное дело и т.д. На самом же деле, просто сумел примазаться, чтобы сохранить за собой его б<ывший> дом, сохранить имущество от конфискации и спрятать свое настоящее лицо торговца и богача. Под вывеской же школы он организовал мастерскую, в которой не было духа советской школы, в которой преподавание шло по старым методам, давно забытым и брошенным.

В результате после 4х лет срока обучения учащийся выходил без достаточных знаний и без своего места в производстве, воспитывая в учащихся совершенно неправильные понятия об искусстве; выпущенные же учащиеся, идя в школу и на производство, продолжали уже дело калечения детей в школах и отрыв искусства от масс в производстве.

Будучи совершенно против соввласти, Корнеев, конечно, кроме вреда, ничего не мог принести».

Первый допрос художника датирован 1 ноября 1929 г. и записан рукой следователя:

«Я, Уполном<оченный> секретн<ого> отдела П.П. ОГПУ по Н.-В. краю[16] Чувилин допрашивал в качестве заподозренного по делу №___ гражданина Корнеева, Феодора Максимовича 60 лет,

происходит г. Саратов

проживает по М<алой> Казачьей ул. дом. №5

род занятий Зав<едующий> школой Губпрофобра[17] – Художник. Педагог.

партийность Безпартийный

Предупрежденный об ответственности за ложные показания, по существу дела могу показать

Родился в 1869 г. феврале в г. Саратове, в семье Сарат<овского> цехового-мастерового. Отец имел сапожную мастерскую с применением наемного труда (сколько наемных рабочих имел, я сказать не могу). Затем эта мастерская закрылась, т.к. отец выстроил домовладение под номера, от которых имел средства к существованию. Отец умер в 1902 г., а мать в 1925 г.

От моей матери в наследство мне осталось 6 тыс. руб. От продажи ее дома, рядом находящегося по М<алой> Казачьей №7, причем, дом был продан за 26 тыс.

С юных моих лет меня тянуло к искусству. Я этого и добивался, но отец был против. Но, тем не менее, я настоял на своем. Первые мои шаги по художеству начались в литографии Шат (Сытник) в 1883-4 г., работал в качестве ученика-подмастерья, получая 3-5 руб. в м-ц. Затем учился в воскресной школе у Ананьева, г. Саратов, где подготовился к поступлению в Академию Художеств г. Петербурга. В Академию Художеств я поступил в 1886 г., проучившись в течении 6 лет и окончив Академию Художеств, получил право преподавания в средних учебных заведениях по специальности. В бытность в Академии Художеств я занимался частной практикой, имел заработок от частных уроков и в то же время получал от своих родителей в м-ц 10 р. поддержки. На последнем курсе Ак<адемии> Худ<ожеств> я участвовал на выставках в 1891 г. в г. Петербурге, где выставлял картину из быта волжских рабочих “Расчет рабочих на Волге”, картина имела революционный характер.

По окончанию Акад<емии> Худ<ожеств> вскоре я уехал на педагогическую работу на занятия по художеству в именье графа Несельроде[18] в с. Царевщина, Вольского уезда Сар<атовской> губ<ернии>, где находился с зимы 1891-2 г., пробыв у указанного графа в течение 4 лет, получил от него командировку и средства для самоусовершенствования за границей, где и учился в Академии Художеств у проф. Колярьен[19] г. Париже в течение нескольких зимних учебных м-цев. По возвращению из заграничной научной командировки я работал снова у графа Несельроде на продолжении около 3х лет, т.е. до 1898 г.

После этого я поступил преподавателем художеств в Боголюбовское рисовальное училище г. Сар<атова>, где проработал около 18 лет, т.е. до ее закрытия в 1918 г.

Боголюбовская рисовальная школа имела в своем составе около 275 чел. учеников, т.к. она была самая доступная для присутствия по своим взносам – плат<а составляла> 1-50 к. за полугодие, были стипендиаты и безплатные ученики. По своему политическому направлению была самая либеральная школа г. Саратова. В этой школе я был одним из преподавателей, и система, выработанная мною, а также методы преподавания были осмотрены Бенуа[23], приезжавшего для ревизии школы-музея. Параллельно с этим моим педагогическим трудом в 1906 г. я открыл студию школу при своей личной художественной мастерской. В сост<ав> этой студии привлекались свободные любители искусств, но которые не могли по тем или другим причинам посещать занятия Боголюбовскую школу. Мастерская моя как худучилище была организована в 1902 г., которую начал расширять в студию-школу ввиду того, что развивался и рос спрос любителей искусств. Различие моей школы от Боголюбовской заключалось в том, что моя школа в системе своих занятий была более приемлемой для свободно развивающихся любителей. В ней по стилю демократического регламента занятий вводились мною прикладные искусства – по дереву, металлу и ткани, что в Боголюбовской школе не имелось.

Для означенной школы Мной в 1902 году было выстроено здание-гостиница художников с рабочей мастерской. Стоимость этого здания обошлось десять тысяч руб., куда вошли и оставшиеся после смерти матери 6 тыс. руб. Программа была расширена, уточнена и углублена. Например, было введено изучение орнаментации, стиля, творчества по заданию момента и требованию жизни, введено изучение перспективы, проводились работы по изучению техники материала, и все проводимые дисциплины были разделены на четыре курса.

Начиная с 1925-26 г. по предложению Глафпрофобра[24] (отдела рабочего образования) были запрошены программы и учебный план школы и работы учащихся. Учебная программа была просмотрена Глафпрофобром, предложено им было ввести черчение, наброски живой натуры на первом курсе и отменены были занятия пластической анатомии как отдельный предмет, что и было школой выполнено. Методы работы Глафпрофобром были признаны целесообразными и все <постоянные?> работы учащихся (работы всех курсов и всех дисциплин) одобрены. Поэтому по этой программе занятия продолжались до настоящего времени. Причем, начиная с 1924 г. была введена новая дисциплина обществоведения, которая проводилась наравне с др. дисциплинами. С 1922 г. школа работала по местной программе, составляемой мною и утвержденной Сар<атовским> Губоно[25], но с 1925 г. она уже руководствовалась программой Глафпрофобра.

Состав учащихся – состав учащихся укомплектовывался в дореволюционное время – прием был доступен для каждого и <в> неограниченном количестве, т.е. принималось столько, сколько помещалось вмещало в здание школы помещение студии. После революции, начиная <с> 1918-1919 уч<ебного> года, появились и командированные организации, что особенно заметно с 1919 г., как то – военно группы красных рабочих и служащих, в том числе учащиеся, а с 1925-26 гг. уже начали подбирать по классовому принципу, а именно: давались преимущества рабочим и крестьянам, следуя при этом распоряжениям Губоно. Прием учащихся производился приемочной комиссией, председатели которой назначались (за последние два года) Губоно. Ранее же до 1923-24 уч<ебного> года комиссии не создавались, и прием производился по спискам, представленным Губоно.

Количество учеников в школе начиная с 1922 г. было от 50 чел. до 90 чел. в последний настоящий учебный год.

Состав педагогов – в дореволюционное время педагогов, кроме самого меня, Корнеева, не было, после революции, когда школа реорганизовалась в студию-школу в 1923 г., было 3 преподав<ателя> – по искусству, а в 1925 г. ввиду отсутствия средств остался один преподаватель по искусству, один по обществоведению (в этом числе и сам заведывающий). С 1926 г. был приглашен преподаватель по черчению, поэтому их стало 3 чел., которые работали по сие время.

Оплата педагогов производится из расчета 3 р. 88 к. за один <недельный?> час, а сам заведывающий школой получил 97 р. в м-ц.

Школа состояла на бюджете Саргубоно с 1919 г. по 1922 г., а после этого она существовала исключительно на взносы, взымаемые с учащихся за право учения. Размер этого взноса от 3х р. 30 к. до 9 р. 90 к., считая в том числе 10% комсодских[26]. Причем от 10% до 16% из общего числа учащихся освобождались от платы к<а>к неимущие, в число таких безплатных входили командируемые воспитанники д/домов и др. лица.

Обслуживающий персонал школы – состоял из уборщика – 1, он же истопник школы, временный канцелярист работник делопроизводитель, причем временами канцелярского работника не было – он увольнялся, т.к. работа временная.

Администрация школы – один завед<ывающий> школой, который работу вел безплатно при 39 часов недельной нагрузки.

Всю работу по счетоводству приходилось вести самому заведывающему, была заведена кассовая книга. Отчетность финансовая представлялась в Губоно за учебный <…> год, а также отчитывался перед учащимися на собраниях тоже за учебный год. Ревизионной комиссии за последнее время не было, так <как> я не настаивал, а учащиеся не требовали этого.

Взаимоотношение администрации с организациями учащихся – Исполбюро и Культкомиссии – <…> в работе было, я всегда помогал в их работе. Подавление со стороны администратора ученической инициативы не было, наоборот, оказывалось содействие в деле организации кружков – изучения Ленина и революции с точки зрения художественной; в прошлом году по моей инициативе хотели организовать военный кружок, но ввиду <…> дней <…> и времени и отсут<ствия> руководителя кружок организован не был.

Опись имущества школы которое приобреталось на средства школы, приобреталось имущество начиная с 1922 г. и кончая 1929 г., причем, записывалось на основе оправдательных документов и соответствующих статей расхода. В вышеозначенных инвентарных списках имеются оговорка, что все не внесенные в инвентарный список предметы, находящиеся в помещениях школы, принадлежат основат<елю> школы Корнееву, находятся в данном помещении временно и должны быть возвращены по первому требованию их владельца.

Всего ревизий и обследований за время существования было – ревизия в 1927 г., вторая ревизия ревизором Гор<о>но в декабре м-це 1928 г. и наконец обследование состояния школы в октябре м-ц 1929 г.

Первый раз ревизию производил Курляндский финработник Губоно.

Вторую ревизию делал контролер Гор<о>но тов. Сайковский.

Третий раз финревизию делал Роткевич, представитель Горсовета, нашедший состояние финчасти в полном порядке.

Приблизительно круг лиц из моих учеников, принадлежащих моей школе. Один <Ноитеппер?> до войны 1914 г. уехал за границу, избрав себе специальность историю искусств – <Бонович?>. Из общей массы учащ<ихся> я могу указать следующих лиц.

1). Спирин – ж.д. маст<ер>, был рабочий, он известен тем, что он написал картину вместе с Бродским. Заседание во Дворце тов. Урицкого III конгр<есса> Коминтерна[27].

2) Перельман[28] – б/зав<едующий> художест<венным> отделом “Рабочей газеты”, теперь секрет<арь> “АХРР”[29].

3) Загреков[30] теперь проф<ессор> государ<ственной> худож<ественной> школы Берлина и его жена по прикладному искусству – Галлер.

4) “Сарат<овские> Изв<естия>” <…> почти исключительно моими учениками Дундуком[31] и ныне умершим Селеверстовым[32], а также сотрудники

5) Зав<едующий> Дворцовым музеем СССР б/мой уч<еник> тов. Ятманов[33].

6) Полосухин – руков<одитель> худож<ественным> кружком в Смольном

7) Проф<ессором> быв<шего> инст<итута> гр<ажда>нских инженеров сост<оит> мой б/уч<еник> <Логинов?>

8) Кузнецов Павел[34], проф<ессор> “ВХУТЕМАС” г. Москвы, мой б/ученик.

Больше охарактеризовать знакомых дореволюционного времени, которые бы ходили ко мне и были бы интересны, не могу, хотя знакомство имел большое.

В годы революции я находился в г. Саратове, активного участия в революционном движении не принимал, работал в школе как педагог-художник, параллельно работал в своей школе-студии, а по закрытию Боголюбовского рисовального училища, продолжал работать в этой последней студии. До конца 1918 г., когда был приглашен тов. Бас<c>алыго[37] работать как художник в Военный Совет искусств г. Саратова, откуда в 1919 г. был переведен в отдел искусств, где заведывал Бас<c>алыго (в органы Наробраза). В этом отделе я заведывал <…> при провинциальном отделении управлении вышеуказанного отдела. На данном этапе существования моей школы она начала переживать моменты перелома в сторону приноравливания к запросам революционных требований, и по предложению тов. Бас<c>алыго было введена система приема учеников по командировкам общественных организаций. Это было в 1918-19 учебн<ом> году. В связи с этим в школе увеличился и состав слушателей, и вместе с тем обновился за счет нового приема.

Бас<c>алыго – был зав. отд<елом> искусства, который заведывал всеми театрами, кино и студиями гор. Саратова.

В бытность меня в работе в Красной Армии <…> в качестве зав. “Изо”, при содействии военных работников при существующей студии-школе было сформировано отделение для красноармейцев, которое существовало в течение полутора лет, а затем в связи с переездом красноармейских частей оно было ликвидировано, т.к. эти части, из которых набирались красноармейцы-слушатели, были не постоянны, а переезжали с одного места на другое.

Названия школы – с 1906 г. она называлась “Студия школа”, с 1919 г. она стала называться “Центральной художест<венной> студией Саргубоно”, т.к. заведывающий этой школой, б<ывший> ее владелец Корнеев по своей инициативе ее передал в ведение Губоно, причем Губоно заведывание школой возложил на ее основателя, на Корнеева. С 1922 г. школа-студия была реорганизована в “Профтехническую художественную школу Губпрофобра”, но смены заведывающего не было.

Таким образом, заведывал я, Корнеев этой школой до революции, начиная с 1906 г. по 1929 г. октябрь м-ц.

Программные вопросы – с 1919 г. в этой центр<альной> худ<ожественной> студии программой была общепринятая во всех других студиях, а именно: рисование и живопись с натуры, композиция, плакат (революционные), изучение цвета и истории искусства, задание на революционные темы.

С 1922 г. по реорганизации школы студии в профтехническую худшколу.

Состав педагогов был в 1920-21 гг.

1. Зав<едующий> и препод<аватель> Корнеев
2. Руков<одитель> по Изо – Степашкин[38] (теперь в акад<емии> худ<ожеств> в Ленинграде).
3. – “ – Райхман[39] (в Москве по худ<ожественной> работе)
4. История искусства Перельман[40]
5. По черчению Абрамов преп<одаватель> худ<ожественного> техн<икума>

Теперешние педагоги

1. Обществоведение – Касель[41] зав<едующий> 4 или 2 <…>.

7.

Оборудованность школы. Помещение школы было достаточно на то количество, которое имела школа, при наличии некоторого ремонта.

Учебными пособиями школа была обозначена удовлетворительно (гипс, разные предметы из домашнего обихода); библиотеки при школе не было совсем, и учащиеся книгами не пользовались и не нуждались в них.

По вопросу о станках литографии могу сказать следующее: ввиду того, что автолитография в СССР приобретает особое значение и спрос на это дело возрос, мне хотелось познакомить учащихся с этим видом работ и художества. Для этой цели мною были куплены два литографических станка в виде чугунно-железного лома. Станки я купил в конце октября прошлого года за 70 руб. в магазине случайных вещей Комитета помощи инвалидам и больным раненным красноармейцам.

Станки были <в> разобранном виде и имели поломанные неполные части, поэтому собрать один станок удалось не в полном виде, за отсутствием некоторых частей, только в июле или в июне этого – 29 года. Причем Сарполиграфпром обещал дать эти недостающие части и два камня, каковые совсем с частями станков и др. принадлежностями для литографии не имелось при покупке их.

Ввиду усиленной работы по приему в начале учебного года и большой загруженности в работе станок не удалось привести в полный законченный вид. К тому времени, когда <…> известили что школа реорганизуется и переходит в ведение художественного техникума. После этого мной было заявлено ПП ОГПУ – НВК о вышеуказанной покупке частей станка и неполной сборке такового с просьбой зарегистрирования такового на имя школы Губпрофобра.

В ответ на это тов. Феодоров, сотр<удник> ПП ОГПУ заявил, что когда станок будет взят в художественный техникум и будет вполне закончен, тогда и следует его зарегистрировать, но на имя какого-либо ответственного лица, а не на имя школы. При этом сказал, что пусть станок берут и дело регистрации – дело художественного техникума.

По имеющимся сведениям мне известно, что эти станки принадлежали 32 дивизии, которая по упразднению литографии продала как лом каким-то татарам, а последние очевидно в магазину случайных вещей помощи инвалидам, от которых купил я. Фамилия приказчика указанного магазина Агишев, причем, Агишев сперва просил за них 150 руб., а потом отдал за 70 руб., по слухам 32 дивизия тоже просила за них 150 руб. Это говорил мастер литограф при Крайисполкоме, фамилию которого я не знаю, причем, он хотел войти в комиссию по покупке этих станков с целью передачи одного станка для литографии Крайисполкома, а так к<а>к я его больше не видел, то это совместная покупка не состоялась.

На базар<е> я нашел случайно и когда нашел эти станки я хотел купить один, но т.к. не известили какие части к которому принадлежат, то пришлось купить обоих.

Со станками камней не было и по сбору станки мною в июне м-це я их тоже не имел. Поэтому станки в бытность их у меня не работали. Учащиеся ими очень интересовались, спрашивали, когда они будут работать, но работать было на них нельзя из-за отсутствия камней.

В одно время я спрашивал в штабе 32 дивизии есть ли у них камни, на что мне ответили, что один камень они смогут продать, но цену, размер и качество не указали, а предложили зайти <в> другой раз. Мне зайти не пришлось, поэтому и не купил, кроме того, мне обещал дать безплатно, для указанных учебных целей школы, два камня Полиграфпром по представлению разрешения на это ПП ОГПУ НВК, но этих камней я точно не получу ввиду того, что школа переходит в худ<ожественно>-пром<ышленный> техникум.

Станки мною были куплены для учебных целей школы, а деньги уплачены из моих средств, вследствие отсутствия средств у школы.

Для личной моей работы станки эти мне не нужны, литографию я не собирался открывать и не собираюсь».

______________________________

Следствие длилось чуть больше двух месяцев. Как уже было отмечено, основное внимание уделялось не доказательству вины Корнеева, а поискам серебряных ложек, которые власть считала своей собственностью и дюжинами изымала у оставшихся без работы сотрудников школы.

12 января 1930 г. Корнеева обвинили в «ведении а/сов. агитации, скрытии от соввласти ценностей и саботировании решений соворганов».

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

по следственному делу № 2546

В конце октября 1929 года <в> ПП ОГПУ Ниж<не->Вол<жского> Края поступили сведения, что гр-н КОРНЕЕВ Федор Максимович, содержащий в Саратове частную художественную школу, прикрывался таковой, скрыл громадные ценности, в а/сов<етском> духе воспитывал молодяк и злостно саботировал решения госорганов в отношении его школы.

Для прекращения подобной деятельности – П.П. ОГПУ Ниж<не->Вол<жского> Края был арестован гр. – КОРНЕЕВ Ф.М. и привлечен к следствию.

Произведенным следствием установлено следующее:

Художественная школа, основанная КОРНЕЕВЫМ Ф.М. в 1906 г., весь послереволюционный период имея вывеску – Проф<ессиональной> Тех<нической> Худ<ожественной> школы Губ<ернского> Профобра, по существу являлась частной школой, в которой сам КОРНЕЕВ являлся Заведующим и одновременно преподавателем на 80, в среднем, человек учащихся. Все содержание школы производилось за средства, взыскиваемые с учащихся, размер которых устанавливался самим КОРНЕЕВЫМ <…>.

Будучи антисоветски настроенным – КОРНЕЕВ также в а/советском духе производил воспитание молодежи в своей школе и им был приглашен в качестве преподавателя явно антисоветский тип ДЕСНИЦКИЙ[42], выгнанный из Худтехникума за а/Сов<етскую> деятельность.

При обучении КОРНЕЕВ руководствовался старой программой, выработанной им, по которой обществоведение в школе до 1928 года не производилось, а после ему уделялось совсем незначительное внимание. Вместе с этим – КОРНЕЕВ занимался парнографическими снимками и имея семь фотоаппаратов, для позирования же при рисовании была приглашена проститутка, выгнанная из Худтехникума <…>.

На протяжении 48 [43] лет существ<ования> школы ученики ничего не получали, были недоученными, политически совершенно неграмотными, за что говорят ряд фактов, что после реорганизации школы из 85 учеников – лишь 5 – по подготовке были приняты на 1-й курс Худтехникума, а остальные на подготовительные отделения. Данное явление нельзя иначе расценивать, как вредительство в области воспитания молодежи.

В частных беседах с учениками восхвалял Западное искусство, говоря о плохой постановке художества у нас в Совсоюзе, игнорировал общественные школьные организации, лишая возможности их работы. Срывал стенгазету, в которой ученики пытались указать на отрицательные моменты в работе школы. Ученики делились на две группы – 1) Советская молодежь, коя, по словам КОРНЕЕВОЙ, причиняла им всякие неприятности, и другая часть – поддерживающая КОРНЕЕВА, последней им уделялось большое внимание, так, напр<имер>, сыну попа ПОПКОВУ выдавал хорошие отзывы и всегда представлял ему платные работы.

Выпуск учеников сознательно задерживался в целях личного благополучия, т.к. вырученные суммы за выполненные частные заказы 75% брал в свою пользу и лишь 25% в пользу учащихся.

КОРНЕЕВ, враждебно настроенный к Соввласти, ожидающий ее свержения, проводил а/сов<етскую> агитацию, как сам, так и через жену, распространял разные провокационные слухи: – «При советской власти скоро и черного хлеба не будет и т.к. все ценное вывозиться заграницу и советской дряни никогда не стану покупать».

По поводу Шахтинского дела[44] КОРНЕЕВА заявила, что «не могут же старые специалисты иначе работать при Соввласти, они же не могут           подчиняться коммунистам». Во время создавшихся очередей говорила: «Этого и надо было ожидать, т.к. Советское Правительство на это только и способно». КОРНЕЕВ же после предложения Горсовета освободить дом, заявил: «Пчелы ведь перед концом усиленно кусаются, вот и они (большевики) перед своим концом начали злиться» <…>.

Игнорируя работу общественных ученических организаций, КОРНЕЕВ наряду с этим постоянно использовывал последний в своих личных интересах, подчинив учеников своему влиянию, подстрекал их на разные коллективные протесты против решения соворганов в отношении его школы.

Когда в 1929 году окончательно был решен вопрос о реорганизации худшколы КОРНЕЕВА в подготовительное отделение худтехникума, то КОРНЕЕВ в целях сохранения школы занялся подстрекательством учеников к протесту против решения КрайОНО о реорганизации, для чего созвал собрание учащихся, на котором ученикам вместо разъяснения о решении КрайОНО заявил: – «Школа реорганизуется, меня выгоняют, вы остаетесь за бортом, худтехникум съест Вас». В дальнейшем говорил, что никакой реорганизации не будет, это просто слова, они хотят забрать все имущество.

Прибывших представителей по описи и изъятию имущества – назвали грабителями, говоря: – «Грабят школу, грабят и меня». Кроме этого, все время подстрекал учеников к протесту, которые под его руководством составили ходатайство и с коим ходили к Крайпрокурору, <в> ред<акцию> газ<еты> «Поволж<ская> Правда» и т. далее <…>.

При изъятии же школьного имущества для худтехникума оказывал физическое сопротивление, мешая производству такового; среди имущества обнаружено два литографских станка, из коих один в собранном виде, оба не зарегистрированы, производилась ли на коих работа – следствием не установлено.

Кроме того, обнаружены три пишущие машинки и прессовый станок, при помощи коего изготовлялись разные объявления, также не зарегистрированные. Изъято громадное количество парнографических фотокарточек духовенство и разных быв<ших> чинов <…>.

В 1917 году скрыл от Соввласти громадные ценности, зарыв их в землю. Обладает в настоящее время большим имуществом в несколько тысяч рублей. Проживает в г. Саратове по М<алой> Казачьей ул. д. № 5. Судим за эксплоатацию наемной рабочей силы.

ОБВИНЯЕТСЯ –

в том, что, содержа частную художественною школу, гр-н КОРНЕЕВ воспитывал молодежь в а/советском духе, разлагал ее, занимаясь в значительной степени фотографией парнографических снимков – при отсутствии преподавания обществоведения в школе. Среди учеников, а также и других граждан – проводил а/сов<етскую> агитацию, говоря о скором конце советской власти, и распространял провокационные слухи. 

Злостно собатировал решения советских органов о реорганизации школы в подготовительное отделение Худтехникума, занимаясь подстрекательством учеников на коллективное выступление – протест против данного решения. Оказывал физическое сопротивление при изъятии школьного имущества для Художественного техникума, прикрываясь школой, скрыл от советской власти громадные ценности, а в 1917 году серебряные и золотые вещи зарыл в землю.

Действия предусмотрены ст.ст. 58-10 и 58-14 УК РСФСР, что подлежит рассмотрению в Крайсуде, но, принимая во внимание недостаточность собранных сведений следствием и ввиду политической важности совершенного КОРНЕЕВЫМ преступления, а также считая его социально опасным элементом – на основании приказа ОГПУ № 172 от 2/IV-24 г.[50], положения об органах ОГПУ – п. 7

ПОЛАГАЛ-БЫ

Настоящее следственное дело № 2546 направить через 5-ое отделение СО ОГПУ в несудебное рассмотрение Особого Совещания при Коллегии ОГПУ.

Составлено 12-го января 1930 г.

УПОЛНОМОЧЕННЫЙ СО ПП ОГПУ НВК                 М. Кузьмин (?)

СОГЛАСЕН: – НАЧАЛЬНИК СО П.П.

УТВЕРЖДАЮ: – Врид П.П. ОГПУ                      подпись          (МАСЛОВ)

СПРАВКА: – обвиняемый КОРНЕЕВ находится в Саратовском ИТД[51] <…>.

__________________________________________

На следующий день, 13 января 1930 г. Федора Корнеева снова вызвали на допрос. Позиция художника, которую он занял с первых дней следствия, осталась неизменной:

«По предъявленному мне обвинению по ст. 58 п. 10 п. 14 УК РСФСР виновным себя не признаю, вместе с тем показываю, протеста против реорганизации школы не выражал, а лишь возражал против неверной оценки работы школы и ее значения, руководствуясь одобрением отдела рабочего образования Главпрофобра.

Ценности зарыты мною в землю в 1917 г. не ради скрытия их от пролетариата, а в целях сохранения от пожара и разных др. случайностей.

Виновным себя признаю лишь в том, что не были зарегистрированы пишущие машинки».

24-25 января состоялось заседание тройки, которая постановила «КОРНЕЕВА, Федора Максимовича выслать через ПП ОГПУ в Северный край, сроком на ТРИ года, считая срок с 4/XII-29 г., по окончании срока ссылки запретить проживание в НВК, сроком на ТРИ ГОДА. Имущество конфисковать».

На обороте постановления сделана запись о том, что осужденный Корнеев следует этапным порядком в Архангельск.

Дальнейшая судьба художника неизвестна. В некоторых справочниках приводится дата его смерти – 1949 год, однако неясно, на чем она основана.

В помещении бывшей Корнеевской школы по адресу: Малая Казачья, 5 много лет располагался репетиционный зал театра оперы и балета. Затем здание на переименованной улице Яблочкова отдали под коммунальные квартиры. Дом полностью сгорел 1 сентября 2013 года.

Персоналии

Федор Максимович Корнеев