«Агит-окно»

Идея возродить славные традиции «окон Раста» возникла в первые же дни войны. Эта идея увлекла целый ряд молодых саратовских художников и поэтов, и в результате с 3 июля в Саратове стало выходить «агит-окно» отдела пропаганды и агитации горкома ВКП(б). За два месяца вышло 15 номеров.

В организации «агит-окна» активное участие приняли председатель союза художников тов. Рабинович, молодые художинки Заборовский, Елькович, Бобров и поэт Прозоровский. В дальнейшем в коллектив влились художники Можаев, Частов, поэты Юрин, Каранов. В последнее время – поэт Терещенко и поэтесса Пригара.

Вначале «агит-окно» выходило всего лишь в одном экземпляре, который вывешивался в витрине Дома книги. Затем, начиная с 5 номера, «агит-окно» стали размножать в количестве 12 экземпляров и его можно было видеть уже в 34 пунктах города: на людных улицах, на предприятиях, в агитпунктах.

Сейчас в связи с возрастающим спросом на «агит-окно», его тираж увеличивается до 200 экземпляров и размножение будет производиться литографским способом. Раньше только часть номеров «агит-окна» попадала в некоторые сельские районы. Теперь организуется систематическая высылка «агит-окон» во все районы области.

В «агит-окнах» кистью и пером остро, сатирически высмеиваются идейное убожество и моральная дикость фашистских варваров, вскрывается их звериное нутро. Стихи и рисунки призывают к мобилизации всех сил для сокрушительного разгрома жестокого врага.

«Война – это я», – изрек как-то Гитлер. Под таким заголовком на рисунке художника Заборовского изображен чудовищный выродок с тусклым взглядом безумца, фигурой дегенерата и кровавыми лапами убийцы, стоящий по колено в море человеческой крови. Невольно напрашивается вывод, что нельзя быть спокойным, пока это чудовище существует на свете.

На рисунке художника Частова изображено последнее «достижение» прогнившей фашистской «науки», последнее «откровение» смрадной фашистской мысли – «брачный пункт». Рисунок Частова очень убедительно вскрывает это неслыханное глумление над достоинством женщины и человека, над естественным правом человека на любовь и семью, показывает всю глубину идейного разложения и дикости германского фашизма, который даже в отношении собственного народа совершает такую гнусность.

В «агит-окнах» крепко достается обер-вралю Геббельсу. Разоблачение его кухни, в которой стряпается «молниеносная» брехня о небывалых победах германского оружия, одна из излюбленных тем художника Ельковича.

Попадает болтунам, беспечным людям и паникерам. Интересны рисунки художника Заборовского на тему о бдительности и рисунки художника Ельковича, метко бьющие по беспечным в отношении организации местной противовоздушной обороны.

«Агит-окна» пользуются большой популярностью. Около них всегда можно видеть оживленные группы людей. Особенно удачные рисунки и тексты рассматриваются и читаются по нескольку раз. О популярности «агит-окон» свидетельствует возрастающий спрос на них. Очень часто в отдел пропаганды и агитации горкома и в коллектив «агит-окна» заходят люди разных возрастов и разных профессий с предложением своих тем, рисунков и текстов. Некоторые из них, как тт. Юрин и Каранов, привлечены к систематической работе в коллективе «агит-окна».

«Агит-окно» оказывает большое агитационное воздействие и его коллектив делает важное дело, помогая стихом и рисунком сплотить силы нашего народа для разгрома озверелых банд ненавистного врага.

В. КОНДРАТЬЕВ – зав. отделом пропаганды и агитации Саратовского горкома ВКП(б)

«Коммунист», 21 сентября 1941 г.

Товариществу «Художник»

Автобиография.

Родился я в 1915 г., осенью, в слободе Василева (ныне г. Чкаловск, Горьковской области) в семье рабочего-кузнеца. О детстве своем помню мало. Помню лишь что отец очень часто пил, бил мать и нас детей. Больших трудов стоило матери прокормить многочисленную семью. Из-за нужды не один из моих братьев не получил образования выше начальной сельской школы – нужны были рабочие руки. И лишь мне удалось получить среднее образование. В 1926 г. мать и братья отделились от отца в виду полной невозможности жить совместно. Таким образом с этого времени моим воспитанием занимались мои старшие братья – сначала Александр, а затем Андрей.

В 1930 г. окончив семилетку, по совету братьев и матери я поступил в ФЗУ судо-механиков при заводе им. Ульянова-Ленина (Чкаловск). Но любовь к искусству привели меня в 1931 г. в Саратовское Художественное училище, которое я и закончил успешно в 1935 г.

По окончании училища я работал художником в Саратовской студии «Союзкинохроники».

Затем два года, с 1936 г. по 1938 г., я служил в рядах Красной Армии. Там окончил полковую школу. В часы досуга продолжал заниматься искусством. За картину «Связисты», которая экспонировалась на Всеармейской выставке в Москве, я получил премию в размере 500 р. Уйдя из Армии в долгосрочный отпуск я поступил на работу в Саратовский художественный музей им. А.Н. Радищева, где работаю и до настоящего времени.

Будучи в Красной Армии я женился на Е.С. Кузьмич, которую знал по художественному училищу. Она работает в настоящее время в 43 средней школе г. Саратова в качестве преподавателя рисования и черчения.

У нас два сына – Герман и Валерий.

Первому – четыре года, а второму – полтора.

Мать жены работает в колхозе им. Ленина (Тамбовская область, Кирсановский район), а отец, которого к стати сказать я не разу не видел и не разу с ним не переписывался, еще в 1937 г. когда я служил в Красной Армии, был взят органами НКВД. Причина его ареста мне неизвестна. Жена говорила, что он был членом ревизионной комиссии и что забран он был вместе с др. членами этой комиссии и руководителями колхоза.

Мой отец умер в 1932 г., а мать до настоящего времени живет в Чкаловске.

Два брата – Ефим и Александр – живут и работают в г. Горьком, а два других – Андрей и Павел – в Москве – работают на Московском судоремзаводе.

Несколько слов о своей творческой работе.

Был участником ряда областных выставок, 2^х перефирийных выставок в Москве, Всеармейской – 1939 г. и Выставки молодых художников – тоже в Москве в 1941 г.

В настоящее время, пока меня еще не призвали в действующую Красную Армию считаю своим долгом – создать яркие боевые агит-плакаты, над которыми я и работаю.

К. Частов

г. Саратов. 7/VII-41 г.

Письма Константина Частова к Елене Кузьмич

<1>

г. Кирсанов

Воронежской области

колхоз «им. Ленина»

Кузьмич Леле

РУЖД ст. Татищево

п/я 20 К. Частову

Дорогая Леля!

Вчера получил твое третье письмо. Сегодня я дежурный по школе, поэтому имею возможность своевременно ответить на твое письмо.

С 19 августа у нас начнется инспекторская поверка, примерно 5 сентября будет выпуск школы, затем стажировка, маневры.

Таким образом в Саратове мы будем в первых числах октября (а возможно и раньше)

Напоминаю то что уже сообщал во втором письме – когда поедешь в Саратов, купи билет до Татищева, сообщи с каким поездом поедешь.

В общем прими все меры к тому, чтобы я мог тебя аккуратно встретить.

Недавно ездили в Саратов, в Радищевский музей на экскурсию.

Проклятый грузовик перемешал все мои внутренности и отбил всякую охоту к продолжению таких экскурсий.

Заниматься по специальности нет время хотя я и пытался принять ряд мер.

Очевидно, за 2 года я так отвыкну от обращения с карандашом и кистью, что только принуждением можно будет преодолеть мою боязнь.

Ты сообщаешь, что Гера начал ползать я уже раньше сообщил товарищам что он у меня играет в футбол…

Да кстати – играть в футбол я бросил – струсил (как бы не покалечили!!.)

Зато это время и удовольствия я компенсирую в балетном кружке.

Досвидания!

Любящий тебя К. Частов

Передай горячий привет родителям.

Татищево 1.08.37 г. 12 часов ночи.

<2>

Красноармейская

г. Саратов,

ул. Ленина д. 34

Художественное училище

Кузьмич Леле

Р-У. ж.д. ст. Татищево

п/я 20 Частов

Дорогая Леля!

Нет необходимости извиняться за свое молчание – твои письма долго путешествовали, прежде чем они попали ко мне, так как я был на учениях. На днях вероятно буду в Саратове. Леля! Ты сообщала о своем намерении перейти в другую школу.

Если можно, то конечно переходи.

Поехать за Герой, как ты предлагаешь, я не могу, так как я постараюсь в эти несколько дней перед праздниками, которые будут в моем распоряжении, поработать. У меня нет ни малейшего желания быть люмпен-пролетарием.

Прежде всего мне нужны будут брюки и несколько сорочек.

Поэтому постарайся Геру привезти сама.

Под этим предлогом ты можешь уйти из школы.

Прими так же все меры к тому чтобы устроить Геру в детсад.

Интересно приехал ли Сашка Калачев из Вольска, так как я все еще питаю надежду погулять на его свадьбе.

Во втором письме ты опять спрашиваешь – когда я уволюсь из Армии? Могу лишь ответить как я отвечал тебе и в предыдущем письме – откуда мне это знать?

Как я могу знать когда меня уволят (а не сам уволюсь)

На днях встретимся, обо всем поговорим.

До скорого свидания!

твой К. Частов

27 сентября 38 г.

Сообщи свой домашний адрес.

<3>

Саратов

Патрикеевский поселок

2^я Беговая дом 12

Кузьмич Елене Степановне

Дорогая Леля!

Я уже четвертый день в Москве, но сделать всего что нужно, еще не успел. В продолжении этих дней искал тебе галоши и Герочке ботинки, но так и не нашел. Кое что купил – вышлю посылкой из Горького. Погода сейчас стоит чудесная, хорошо было бы если б она не испортилась. 19 ночью выезжаю в Горький.

Когда получишь эту открытку напиши подробное письмо по моему адресу: г. Чкаловск, Горьковской области, ул. Чкалова, дом №100

Это письмо я пишу с территории ВСХВ. Впечатление – прекрасное.

Жду письма!

Целую крепко Костя

18 сентября

Всесоюзн. Сельск. Выставка

<4>

Дорогая Леля!

В 2 часа в ночь с 5 на 6, мы благополучно приехали в Москву. Продремав остаток ночи на скамейках в вокзале, мы затем разъехались по знакомым. Когда я приехал к Андрею, то оказалось что его небыло дома – выходной у него был накануне т.е. в субботу. От соседей я узнал что Андрей с женой не живет, что она давно уже уехала куда-то, а детей забрала лишь недавно приехавшая ее сестра. Нельзя сказать что это известие меня обрадовало, но все же я был в известной мере доволен, что положение наконец стало ясным. А теперь о себе. В дороге со мной приключилось небольшое несчастье. То ли от того что в вагоне было и жарко и душно, то ли от того что последние дни я сильно волновался – не знаю, но мне в вагоне стало дурно, меня вырвало и после этого несколько полегчало. Сейчас у меня еще есть некоторые последствия это историей и поэтому приходится завтракать с сухарями…

Вчера был в Третьяковке, смотрел выставку лучших произведений созданных за 23 года. Безусловно что из числа этих «лучших» многие с успехом могли бы оставаться или в мастерской художников, или в кладовке. Чувствуется стремление устроителей выставки показать не только лучшие произведения но и художников, которые таковых не создали, но своей деятельностью, общественной работой, внесли известную лепту в дело развития нашего родного искусства. Что ж быть может это и правильно.

Что мне более всего понравилось? Пластов, Иогансон, С. Герасимов, А. Герасимов – у последнего очень хороши портреты О. Лепешинской и И.Д. Папанина, и совершенно безобразна вещь – Сталин у Горького на террасе. Если к этому списку добавить е<щ>е 4-5 имен молодых художников, то пожалуй список авторов действительно лучших произведений будет полным.

Сегодня пойдем на выставку Кончаловского, затем Степанова (недавно умерший, говорят очень хороший художник) и в музей нового западного искусства.

В Москве пробудем вероятно числа до 12 апреля.

Леля! Лишь перед отъездом я узнал окончательный результат, на каких условиях и на какое время отпускает меня Бурмистров. Каково же было мое удивление, когда я своими ушами услышал, что он отпускает меня с сохранением зарплаты и еще добавочно дает командировку от музея и таким образом я в Саратове буду лишь 1^го мая.

В музее я оставил в сетке парусиновые полуботинки и галоши, спроси их у Ольги Ивановны или Натальи Ивановны.

Ну вот пока и все. Передай привет всем в музее, а так же моим знакомым если встретишь.

А тебе шлют привет мои братья и Н.М. Борисов – он устроился вместе со мной у брата.

До скорого свидания!

Крепко целую К. Частов

Москва

7/IV 41 г.

<5>

Дорогая Леля!

Вот я и в Ленинграде.

Сегодня, в первый же день, я буквально отмотал себе ноги – шутка ли – раза три отмерил Невский, осмотрел Эрмитаж (сотни комнат) затем Русский музей – ну не безумство ли это?

Покупать что либо я пока воздерживаюсь. Как бы не сесть ан мель. В Москве я купил тебе спортсменки (кожаные, на кожаной подошве) а сегодня, в Ленинграде купил Герочке ботинки черные.

К твоей знакомой, вернее ее матери, еще не ходил – пойду завтра.

Ленинград очень красив, но многие дома напоминают запаршивевших кошек у которых облезает шкура – требуют ремонта. Здесь как и в Москве в магазинах есть все – только припасай деньги!

Остановился я в Октябрьской Гостиннице в общей комнате снимаю койку, да и то вероятно придется платить руб. по 8–10.

Но думаю как нибудь сэкономить и купить себе брюки.

Леля! Если будет очень трудно с деньгами сходи в музей к Володе Власу и передай ему мою просьбу чтобы он дал руб. 50 из месткомовских денег. Конечно к этому прибегать следует лишь находясь в действительном затруднении.

В Саратов приеду числа 29-30, а может быть и 1^го мая – в зависимости от дел.

До скорого свидания

Вместе с тобой крепко целую Герку и Вольку. К. Частов

Интересно как они?

Ленинград

14/IV–41 г.

<6>

Милая Леля!

Я благополучно приехал в Вольск и столь же благополучно за 1 ½ дня организовал выставку. Если б ты знала каких усилий стоило это мне!

Природа здесь чудесная и я горю нетерпением начать работу, ту работу ради которой собственно я и согласился ехать в Вольск.

Вода на Волге все прибывает.

Река стала необычайно величава. Многие домишки затопило, а в сумерки с плавно плывущих лодок доносятся звуки песен и гармошки… Просто настоящая поэзия.

Собственно за все время как я живу в Саратове я не разу так не видел Волгу, не ощущал ее. Советую и тебе съездить как-нибудь с Геркой на Волгу. Я уверен он будет в восторге.

Леля! В музее я оставил доверенность у Сергея Тихоновича (кассира) по которой ты получишь зарплату за II^ю половину мая.

Если ты соберешься ехать к мамаше до моего приезда (а я раньше 1^го июня едва ли смогу приехать) то сложи все что мне может пригодиться (белье, ботинки, краски, холст и т.д.) в один ящик в этажерке.

Остальное нужно будет запереть.

Леля – еще одна просьба. Если есть сейчас у тебя деньги – то сфотографируйся с ребятами, а когда вернешься мы уже снимемся все вместе.

Вот пока и все.

До скорого свидания!

Целую крепко К. Частов

26/V– 41 г.

<7>

Милая Леля!

Как мне не хотелось бы писать поучительным тоном – но приходится. Ну разве разумно торчать летом в Саратове, в скверной квартире?

Ты же сама знаешь сколь необходим отдых, настоящий здоровый отдых и тебе, и детям. Поэтому я не только прошу, но и требую чтоб ты немедля выезжала к матери.

Дожидаться меня нет смысла, так как я приеду не ранее как 28-29 июня.

Повторяю свою просьбу – перед отъездом собери все что мне может пригодиться: белье, холст, краски, серый сатин (на подкладку) и т.д. Последний мне вероятно будет особенно нужен, так как получив за отпуск, я постараюсь отдать костюм в перелицовку. Будучи в колхозе, быть может ты сможешь достать воротник к своему пальто и валенки Герке. Если найдешь что либо подходящее – сообщи мне. Я постараюсь добыть денег и вышлю тебе.

Несколько слов о моей «Вольской» жизни. Лишь в последние дни я по-настоящему начал работать. А до этого очень мешала погода. Написал пока 3 этюда каковы они – увидишь. Меня они мало удовлетворяют, как впрочем и все сделанное мною до сих пор.

Леля сообщи какие цены на рынке в Саратове на следующие продукты:

Яйца, масло (сливочн<ое>, топленое, постное) и т.д. Здесь они стоят: яйца – 5 – 4 р. 50 к. десяток, масло сливочн<ое> 10-9 руб. фунт, масло постн<ое> – 18–16 р. литр. Если в Саратове значительно дороже, то я постараюсь, насколь<ко> мне позволят мои средства, привезти в Саратов.

Вот и все. Желаю тебе хорошего отдыха!

До скорого свидания!

Крепко целую К. Частов

14/VI–41 г. P.S. За внимание к матери моей – большое спасибо и еще раз целую!

<8>

Саратов

Патрикеевский поселок, 2^я Беговая

улица, дом 12

Кузьмич Елене Степановне

Дорогая Леля!

Пятый день как мы прибыли в лагеря. Место хорошее – сосновый лес и озера. Живем в бараках. Место довольно глухое. Очень и очень сожалею что кое что я не захватил с собой. Поэтому обращаюсь к тебе с убедительной просьбой пришли мне следующее:

карандашей разных, конвертов, бумаги, открыток, ну и если можно папирос или махорки. Все это зашей в льняное полотно (что побольше) и пришли по адресу:

Казанская железная дорога

ст. Суслонгер. п/я 6/17

Передай мой привет мамаше, сестренке и всем музейным труженикам. Пиши чаще письма.

5/Х–41 г. Крепко целую К. Частов

Во-первых сообщаю, что Валечка в больнице заразился корью и умер дома. Умер 13 ноября в 10 ч. 30 м. утра. Союз сов. худож. помогли на похороны дали 150 р. денег. Л.С. Рабин<ович> была все время со мной мне помогала и В.И. Никитин дал мне в помощь девушек из худ. училища. Схоронила 15 числа могилка отдельная на хорошем месте я приметила место, чтоб весной ее восстановить если буду сама жива. Привет от вашего бухгалтера, прив<ет> от Иван Ивановича реставратора вашего его из Саратова выселяют от Н.С. от Марфы Васильевны Ольги Ивановны от Ани и от Владимир Ильича Никитина. Костя! Ольга Ивановна устраивает меня на раб<оту> к себе в гор<одской> торг<овый> отдел если все будет благополучно то отпишу в след<ующем> письме. Из дома пока письма не получала.

Одна скука. ни хватает Герочки и блиского родного друга тебя милый Костенька! Шурку не видела давно послед<ний> раз была у него мне сказ<али> он на окопах.

Рабинович лежит в госпитале ранен. Юрка в Новоузенске за Волгой.

От тебя пис<ь>ма не получаю.

От родных твоих ни звука.

Жду письма с не терпением

Крепко целую милый

Костенька твоя Леля.

15/ноября

9 ч. 30 м.

г. Саратов

вечер

покойной

ночи

ложусь

спать.

Крепко

еще

целую

ххххх

ххх

х

<Александр Никитович Чечнев>

<История «АгитОкон»>

2-й день войны.

У меня на квартире встретились Л.С. Рабинович, Б.В. Миловидов, А.Н. Чечнев – члены правления ССХ. Короткое совещание, начало работы. Плакаты, панно – вот форма работы на первый случай, темы: «Кто нам враг», «Сущность фашизма» и т.д. Был выполнен и тут же вывешен в центре города плакат «Три богатыря» по сообщению о назначении командующих 3-мя фронтами: Ворошилов, Буденный, Тимошенко.

Одновременно начала работать другая группа в составе Ф. Заборовский, Можаев (дипломники Академии художеств), Л. Елькович (студент СГУ, самодеятельный художник), поэт. Л. Прозоровский. С ними Б. Бобров (член ССХ), К. Частов (художник).

<приписка: Шаблиовский, Н.А. Архангельский, Е.Д. Тимофеев, П.И. Зоря, Т.Г. Русецкая, А.П. Кибальников>

Через короткое время обе группы соединились в одну и руководились правлением ССХ, Саратова. Главное руководство взяла на себя Л. Рабинович (пред<седатель> правления). Эта группа сразу же стала расти количественно и расширять и совершенствовать работу. Руководство и помощь взял на себя Горком ВКП(б), секретарь Горкома Федоров, позже зав. отделом агитации и пропаганды Э. Челядинова и потом секретарь ГК А.П. Казачков, до конца, т.е. до Победы. Группа саратовцев, членов ССХ явилась цементирующим ядром. Художники уходили на фронт, возвратившиеся после ранения продолжали работу.

Состав группы, получившей название «АгитОкно» Горкома ВКП(б), рос, обновлялся за счет эвакуированных художников и поэтом. Культурные силы города значительно выросли за счет прибывших: Ленинградский университет, Московская консерватория, МХАТ, украинское радио и газеты. Представители этих организаций принимали участие в работе «АгитОкна». Ценным пополнением нашего коллектива было активное участие отдельных художников и поэтов, среди которых были такие большие художники, как профессора, прибывшие из Москвы, А.Д. Гончаров, Г.И. Рублев, украинская поэтесса М. Пригара.

Патриотический порыв, желание участвовать в борьбе, объединившие очень разнообразный коллектив, были причиной высокого качества работы, ее большой действенности. ЦК ВКП(б) высоко оценил деятельность «АгитОкна». Это был сплав творческих устремлений коллектива художников, усиленный участием поэтом, писателей, научных работников, столичных профессоров, таких как филолог Евгеньев-Максимов, историки Мавродин, Н.Л. Рубинштейн и др.

Основными качествами «АгитОкна» можно считать разнообразие форм работы и мобильность, умение быстро реагировать, разъяснять народу любые мероприятия партии и правительства, события на фронтах.

С асмого начала работы коллектив встал перед проблемой массовости, тиража выполняемых работ. От «АгитОкон», выполняемых автором в 1м экземпляре, сразу пришлось отказаться, так <как> обстановка требовала большого количества нашей продукции, этого требовало наше руководство (Горком) и наши зрители-читатели, а их оказалось очень много, вывешенные плакаты сразу собирали многочисленных читателей. Поэтому художники стали тиражировать плакаты способом применения трафарета, и опять это никак не могло удовлетворить потребность. поэтому очень скоро «АгитОкна» стали выходить типографским способом. Здесь пришлось преодолевать большие трудности, т.к. не было бумаги, красок, типографских исполнителей. Горком ВКП(б) оказывал коллективу большую помощь, но художникам пришлось не только рисовать, но добывать материалы (но иногда перевозить на салазках бумагу, краски и т.д.).

Переход на типографское исполнение не означал отказа от других форм работы, наоборот, в большом количестве выпускались большие по формату (в несколько кв<адратных> метров) плакаты, панно особых ударных тем, которые вывешивались в центре города (в витринах магазинов) буквально через 2-3 часа после публикации по радио и <в> газетах (например, открытие 2 фронта).

Продолжали выходить плакаты трафаретные. Печатали мы также журнал.

Одновременно по поручению Обкома ВКП(б) и Горкома ВКП(б) художники «АгитОкна» выезжали в составе бригад Обкома и Горкома на заводы города и области, где выпускаемые ими «Молнии», «Бюллетени» имели большой моральный успех и воздействие.

Свою работу коллектив «АгитОкна» все время ставил под народный контроль, контроль своих читателей. Каждые полгода организовывались отчетные выставки «АгитОкна», которые посещались большим количеством читателей, горячо и строго обсуждавших вышедшие работы. Трудно даже вспомнить, чего мы <только> не делали, какие формы требовала обстановка, что мы иллюстрировали, переводили на изобразительный язык.

Можно с уверенностью сказать, не было вопросов, мероприятий партии и правительства, принимаемых в это время, которые не были бы взяты на кисть, не были бы разъяснены «АгитОкнами», начиная с первых номеров «АгитОкон». Это бдительность, строительство убежищ, замена ушедших на фронт, военная учеба, сбор теплых вещей, подписка на заёмы и т.д. и т.д. (Это не превеличение, сказанное можно проверить, т.к. эти материалы сохранились).

Нами был сделаны мультфильмы, посвященные выпуску заёмов.

Участник «АгитОкна» А.П. Кибальников, кроме плакатов, выполнил скульптуру Бойца Красной армии в 2 натуры, которая была установлена на площади Революции. Это было объемное «АгитОкно».

В 1942 году, после разгрома гитлеровской армии под Сталинградом, «АгитОкном» была организована выставка в музее им. Радищева, где, наряду с произведениями, картонами и скульптурами, были выставлены натур<альные> документы, фронтовые фото, трофейное оружие (была выставлена даже пушка). Общее политическое руководство, работы художников каждодневно редактировались, и тематика постоянно направлялась Горком<ом> ВКП(б).

Это далеко не вся работа коллектива.

Состав «АгитОкна» со временем менялся. Приходили, приезжали новые люди, уезжали эвакуированные, но работа продолжалась. Ядро саратовских художников оставалось. Накопленный опыт делал свое дело, усложнялись задания.

«АгитОкна» последние годы распространялись по подписке, тираж возрастал, некоторые плакаты выходили в 10.000 экземпляров.

И вот Победа, и вместе со всем народом художники праздновали по-своему, рисовали, поздравляли нашу армию, рисовали встречу победителей. На вокзале ж.д. появились громадные плакаты, поздравлявшие, славившие победителей.

В 1945 г., по согласованию с ТК ВКП(б) «АгитОкно» свернуло свою работу. Все материалы, оригиналы плакатов, эскизы, печатные и др. плакаты были переданы в музеи города, Радищевский и краеведческий.

В начале сентября 1941 года в редакцию центральной газеты «Правда» поступило письмо на имя писателя Алексея Толстого.

Вы писатель – подняли Вы голос протеста, когда царствующая клика, загнав в ярмо “колхозного счастья” издевается над русским крестьянином, морит его голодом; когда русский рабочий за “<пайку?> сухарей” и будущий социальный рай (кот<орый> вот мы ждем 24 года) да за указы 1940 г., отдает последние силы, прикованный к станку, как раб? Вы – писатель – промычали, что либо сказали? Нет. Вы зажали свой жирный рот. Вам можно молчать после 100 т. премий. Попробовали бы Вы пожить на 200-300 руб., когда к/г. хлеба стоит 5 руб., да на него Вам 5-6 чел. детей.

Знайте, что русский народ скажет большое спасибо немецкому народу, если с его помощью удастся выкинуть за пределы России кремлевскую сволочь и Вас вместе с ними. Прокомментируйте в “Правде” – отклики В<аших> русских читателей на В<ашу> пачкотню».

В конце текста были указаны инициалы «М. П.», а на конверте отчетливо читался штемпель саратовской почтовой конторы. Содержание письма требовало срочного поиска автора, из НКВД СССР письмо переправили в управление НКВД по Саратовской области. Органы справились с задачей менее чем за пять месяцев. В январе 1942 года личность клеветника была установлена. Еще две недели потребовалось на то, чтобы установить местонахождение преступника.

5 февраля саратовские чекисты направили телеграмму политруку – он же следователь НКВД – в 31-ю запасную стрелковую бригаду, базировавшуюся на станции Суслонгер Марийской АССР. От чекиста требовалось немедленно арестовать командира взвода Константина Частова.

Связист Частов так и не попал на фронт, его отправили спецконвоем в Саратов, где до призыва в армию он работал в Радищевском музее. Художником, экскурсоводом и, как ни странно, политруком. Была в штатном расписании культурного учреждения и такая должность.

К моменту ареста Частову было 27 лет, он закончил художественное училище, участвовал в выставках, отслужил срочную и был женат на учительнице Елене Кузьмич. У них было двое детей, старшему – 5 лет. Что немаловажно, в 1937 году отец Елены Степан Кузьмич был осужден по политической статье. Первое военное лето Частов провел, оформляя агитокна в Саратове. Его плакаты выставлялись сначала в Доме книги, а затем и по всему городу.

Злополучное письмо Алексею Толстому Частов написал 4 сентября 1941 года, за три недели до призыва в действующую армию.

5 октября художник написал последнее письмо жене:

«Пятый день как мы прибыли в лагеря. Место хорошее – сосновый лес и озера. Живем в бараках. Место довольно глухое. Очень и очень сожалею что кое-что я не захватил с собой. Поэтому обращаюсь к тебе с убедительной просьбой пришли мне следующее: карандашей разных, конвертов, бумаги, открыток, ну и если можно папирос или махорки».

16 ноября Частов получил последнее письмо от жены:

23 января начальник 5-го отделения секретно-политического отдела УНКВД по Саратовской области Петр Дубровский подписал постановление об аресте Константина Частова. Художник обвинялся по статье 58-10, ч. 2 «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти». В военной обстановке Частову грозил расстрел.

Что происходило с арестованным до момента прибытия в Саратов, неизвестно. Доставить Частова к месту следствия, видимо, долгое время не было возможности. На первый допрос он попал лишь 20 мая. Обвинений не признал, добавив, что «антисоветской деятельности никакой не вел и всегда являлся сторонником Советской власти». Частов счел нужным уточнить, что «в музее им. Радищева я работал не в качестве художника, а в качестве научного сотрудника – зав. политпросветчастью музея».

Арестованный упорствовал и после того, как ему было предъявлено письмо Алексею Толстому. «Я повторяю, что против советской власти преступлений не совершал», – записано в протоколе допроса Частова 30 мая.

19 июня эксперты Саратовского юридического института Зицер, Волосевич и Кристаллов признали идентичность почерков письма в «Правду» Толстому и изъятых при обыске описаний картин в Радищевском музее, выполненных рукой Константина Частова. Экспертиза была настолько тщательной, что к делу пытались приобщить карандаш, найденный у жены художника, но затея провалилась. Химический состав карандаша из дома на улице Беговой не полностью совпадал с тем, который был использован для составления клеветнических измышлений. «Письмо написано или приложенным химическим карандашом, или карандашом того же сорта», – заключили два профессора и один доцент химического факультета СГУ.

Частов не сдавался и после результатов экспертизы. «После ознакомления с материалами исследования почерка, проведенного графологическими экспертами, я опять заявляю, что никаких писем в адрес писателя Толстого я не писал», – зафиксировал следователь в присутствии прокурора.

Отметим, что Константин Частов попал в поле зрения чекистов в 1942-м году, когда пытки и прочие «нарушения социалистической законности» уже не практиковались или, по крайней мере, не носили тот массовый характер, который пришелся на пик репрессий в 1937-1938 годах. Так, несколько особо отличившихся работников Саратовского управления НКВД уже были уволены или осуждены за фальсификации протоколов допросов и за «незаконные методы следствия». На допросы Частова (правда, не на все) приглашали прокурора, а на суде даже присутствовал адвокат.

Однако на допросе художника 1-го июля что-то произошло. В протоколе указано время начала и окончания следственных действий: 16:30 и 17:50. То есть в течение почти полутора часов Частов давал какую-то информацию старшему лейтенанту Дубровскому и его помощнику младшему лейтенанту Будникову.

Но в итоговый протокол вошло всего несколько фраз:

«Вопрос: Вами сделано устное заявление с просьбой вызвать Вас к следователю. Скажите, что Вы хотели заявить?

Ответ: Мною на протяжении всего следствия отрицалось обвинение, выдвинутое против меня. Сейчас я решил откровенно признать свою вину. Автором анонимного письма антисоветского содержания, адресованного в редакцию газеты “Правда” писателю Алексею Толстому, являюсь я.

Вопрос: Расскажите, при каких обстоятельствах вами было написано указанное письмо?

Ответ: Обстоятельства написания мною анонимного письма в адрес Толстого я постараюсь вспомнить, после чего дам подробные показания».

Частова увели в камеру, но в тот же вечер, в 21:15 снова вызвали на допрос, который длился более трех часов. На этот раз следователям удалось получить не только подробности антисоветского преступления, но и услышать фамилии потенциальных соучастников Частова:

«Да, я признаю себя виновным в написании анонимного письма антисоветского содержания в адрес писателя Алексея Толстого, которое мне ранее предъявлялось следствием. <…>

Написал я анонимное письмо писателю Толстому в первых числах сентября 1941 года, до призыва меня в армию, под влиянием антисоветских настроений, вызванных моим общением с Карановым Александром, работает литработником в г. Саратове и Салтыковым Константином Макаровичем[4], работавшим художником в артели “Художник”. Последние двое в беседах со мною при встречах иногда высказывали свои антисоветские взгляды по отдельным мероприятиям ВКП(б) и советского правительства. <…>

С Карановым и Салтыковым я знаком приблизительно: с первым с 1938 года, со вторым по совместной учебе в Художественном училище. Более или менее близкое общение я с ними стал поддерживать с начала 1941 года, посещал их на квартире и иногда вместе выпивали. На этих выпивках мы вели беседы о <нрзб>, высказывая недовольство материальным положением трудящихся и отдельными мероприятиями Советской Власти. С Салтыковым я имел общение до призыва его в армию в июле или августе 1941 г., с Карановым до сентября 1941 г., до момента призыва меня в армию».

Что-то скрывать и дальше Частову, видимо, уже не имело смысла. Последующие его допросы лишь проясняли картину для следователей:

«Общаясь с Карановым Александром и Салтыковым Константином Макаровичем, я из бесед с ними вывел заключение, что они настроены антисоветски. Еще до начала войны Германии против Советского Союза, я – Частов, Каранов и Салтыков, бывая вместе, в беседах выражали иногда свое отрицательное отношение к проводимым отдельным мероприятиям Советской власти. Эти беседы у нас происходили обычно в квартире Каранова, у которого одно время жил и Салтыков, за выпивкой, а также на улице после выпивки. Привести сейчас темы наших бесед в то время и конкретные факты наших антисоветских высказываний, я за давностью сейчас затрудняюсь, но могу сказать, что обычно они были связаны с тем или иным указом правительства. С началом войны с Германией т.е. с лета 1941 года я с Салтыковым почти перестал встречаться, а с Карановым стал встречаться часто, так как мы с ним работали вместе в “Агитокно”, он в качестве поэта, а я в качестве художника. В первые дни войны в одной из встреч на квартире у Каранова, он в разговоре со мною заявил: «Как ни лизали … Гитлеру, а все же он против Советского Союза выступил, а теперь нашим же хлебом будет нас бить». К сводкам информбюро Каранов относился весьма недоверчиво, говоря, что нет объективности в этих сообщениях. В августе 1941 года мы находились с ним на площадке Водников, где в беседе о положении на фронте, Каранов заявил: “Мы уже много зазнавались, надо было меньше шуметь и кричать, а строить больше самолетов и танков”. Примерно в августе 1941 года в квартире Каранова, между нами возник разговор, сводившийся к тому, что если тебя не удовлетворяет место работы, все же уйти нельзя. По этому поводу Каранов сказал: «Рабочих зажали в кулак и пикнуть не дают». <…>

Другие факты антисоветских высказываний со стороны Каранова я вспомнить затрудняюсь, тем более после сентября 1941 года т.е. после мобилизации меня в армию я с Карановым не виделся. <…>

Если я мог с кем-либо делится по поводу того, что мною изложено в анонимном письме на имя писателя Толстого, то только с Карановым, но действительно ли я с ним делился, об этом я сейчас не помню».

Следствие, повторюсь, к 1942 году уже имело все формальные признаки законности, к делу была приобщена даже характеристика Частова, написанная директором Радищевского музея И.А. Фоминой[5]:

«Частов Константин Дмитриевич 1915 г. рождения работал в Саратовском художественном музее им. А.Н. Радищева с 28/XI 38 г. до 1/VIII 41 г. в качестве экскурсовода и Зав. полит. просвет. частью музея.

За время своей работы в музее Частов К.Д. проявил себя в значительной мере инициативным сотрудником и активным общественником (был членом редколлегии стен. газеты и пред. М.К. <месткома> музея).

Отрицательным моментом в работе Частова являются в то же время его недостаточная активность в деле организации мас<сового> зрителя музея и недостаточная подготовка (культурный уровень) для звания старшего научного работника музея, которое ему было дано».

А следствие своим чередом продолжало работу, раскручивая «преступную группу». 22 июля 1942 г. был арестован один из указанных Частовым товарищей Александр Каранов. Молодой поэт к этому времени числился бухгалтером оперучета совхоза «Сталь» Петровского района Саратовской области. От Каранова остались считанные стихотворения в местной печати. Круг его интересов можно составить из их названий: «На катке», «Песня лыжников», «Конюх». За год до войны Каранов сочинил «Простую песенку»[6]:

Я осталась одинокой

без дружка.

Редки письма из далекого

полка.

Словно веточка осенним

серым днем,

Сердце стыло в опасении

о нем.

Нес ли службу боевую

хорошо?

Как бы милую другую

не нашел.

Но и осенью нам дарят дни

тепло –

Мне письмо из Красной армии

пришло.

Я взяла, я развернула

письмецо –

Словно веснушка пахнула

мне в лицо.

Что читала – не скажу я

никогда,

Только вещи уложу я

в чемодан,

Чтоб колхоз наш проводил

еще одну

Боевую командирову

жену.

Что вскоре произойдет в семье его друга Константина Частова и «командировой жены» Елены Кузьмич, Каранов, разумеется, предвидеть не мог.

18 июля 1942 г. Каранова арестовали. Вину он признал сразу и на последующих допросах стал называть новые фамилии.

«Моя вина перед Советской властью состоит в том, что я <в> беседах на политические темы в кругу близких знакомых высказывал свое враждебное отношение к Советской власти, допускал антисоветские суждения по отдельным вопросам политики ВКП(б) и Советской власти. Знал об антисоветских высказываниях лиц, с которыми мне приходилось общаться, и не сообщал об этом органам НКВД. <…>

 Я к лицам антисоветски настроенным, допускавшим антисоветские суждения, отношу: Долгачева Михаила быв. студента Саратовского педагогического училища с литературного факультета, Частова Константина экскурсовода музея им. Радищева, Салтыкова Константина Макаровича. <…> Я их отношу к числу антисоветски настроенных лиц исходя из того, что они в разное <время?> в беседах со мной на политические темы высказывали антисоветские суждения. <…> Всех фактов контрреволюционных высказываний со стороны вышеперечисленных лиц я <удержать?> в памяти не могу. Но наиболее характерные их высказывания я приведу.

Когда я спросил его, за что расстрелян отец, он ответил, что его отец был с белой армией в период Гражданской войны. После этого разговора в одной <из> бесед Будников А. мне сказал, что отец Долгачева крупный кулак в период Гражданской войны служил в белой армии в чине полковника.

Также в Агитокне ТАСС Частов К. в разговоре по поводу получения им повестки о призыве в Красную Армию сказал: “Вот получил повестку о явке в военкомат. Командный состав немцы перебили. Стали наши добираться до интендантиков”. Этот разговор имел место в присутствии меня и Заборовского <зимой?> 1941 г.

В беседах со мной на литературные темы и о Советских писателях Частов К. во время одной из выпивок в сентябре м-це 1941 г. (где я сейчас не помню) выражал свое отрицательное отношение к А. Толстому как к Советскому писателю. Смысл его высказываний сводился к тому в отношении А. Толстого, что он подмазался к Советской власти, пишет по заказу произведения, за которые он хорошо получает. Помню его такое дословное выражение: “А. Толстой заработал хлеб своим “Хлебом” и больше ничего” и далее Частов стал говорить, что произведение А. Толстого “Хлеб” стоит на низком идейном уровне, это не художественное произведение, а сборник речей, приказов и инструкций».

В отношении Салтыкова я могу только вспомнить то, что он высказывал недовольство условиями жизни при советской власти, брюзжал часто на <нрзб>, но конкретных высказываний с его стороны не помню. <…>

Частов К. и Салтыков, как мне известно, <оба в> 1941 г. были мобилизованы в Красную армию, где они находятся в настоящее время, не знаю. <…>

Я антисоветские высказывания Частова К. <нрзб> и сам допускал аналогичные антисоветские суждения. У себя на квартире в беседе с Частовым летом 1941 г. <в разговоре?> о военных действиях между Германией и Советским Союзом <нрзб>, что наши сообщения с фронтов войны необъ<ективны?>. Сообщения Советского информбюро не отражают действительного положения дел на фронте. Короче говоря, я также высказывал недоверие к Советской информации.

Второй раз в беседе с Частовым Константином о Советской литературе и Советских писателях (где сейчас не помню беседа происходила) я заявлял: Советская действительность ставит писателей и поэтов в ограниченные рамки, писать приходится то, что отвечает запросам дня, что является тормозом к полному развитию и расцвету таланта.

Осенью 1941 года я в отношении положения дел на фронтах с кем-то из своих товарищей вел беседу. В этой беседе заявил: нам на протяжении ряда лет внушали мысль о непобедимости Красной Армии, о мощи Советского Союза много шумели, а несколько м-цев войны с Германией показали, что Советскому правительству меньше надо было заниматься шумихой о своей мощи и непобедимости и больше готовиться к войне. Других фактов антисоветских высказываний я со своей стороны больше не помню. <…>

О том, что он настроен антисоветски, я вывел заключение из отдельных его высказываний в среде писателей.

В ночь с 29 на 30 июля 1942 г. между Частовым и Карановым устроили очную ставку.

Частов топил Каранова:

«Как я уже показал ранее, общаясь с Карановым и Салтыковым, мы при встречах вели иногда антисоветские суждения. Мне памятны следующие факты антисоветских высказываний со стороны Каранова: в первые дни войны в одной из встреч на квартире у Каранова, он в разговоре со мною по поводу сложившейся военной обстановки заявил: “Как ни лизали …. Гитлеру, а все же он против Советского Союза выступил, и теперь нашим же хлебом будет нас бить”.

Примерно в августе месяце я находился на квартире у Каранова, где он стал говорить по поводу своего намерения поступить на работу не по своей специальности. В связи с этим он свел разговор к тому, что если тебя и не удовлетворяет работа, все же уйти с работы нельзя. По этому поводу Каранов сказал: “Рабочих зажали в кулак и пикнуть не дают”.

В тот же период времени в одной из бесед на площадке водников, Каранов заявил: “Мы уже много зазнались, надо было меньше шуметь и кричать, а строить больше танков и самолетов, чего в действительности оказалось у нас теперь мало”.

К сводкам информбюро Каранов относился весьма недоверчиво, говоря, что нет объективности в сообщениях.

Должен заявить следствию, что все наши с Карановым обоюдные суждения на антисоветские темы частично имели влияние такое, что привело к написанию мною анонимного письма антисоветского содержания в адрес писателя Алексея Толстого».

Каранов топил Частова:

«Антисоветские суждения между мною, Частовым и Салтыковым как я уже показал были взаимными. Из отдельных фактов антисоветских высказываний со стороны Частова я могу привести следующие:

Во время работы в агитокне, осенью 1941 года Частов, придя на работу, в присутствии меня и ряда других лиц сказал, что он получил повестку о явке в военкомат, что много командного состава немцы уничтожили и теперь у нас стали добираться до интендантов, каким он, Частов является.

Также, как и я, Частов с недоверием относился к сообщениям информбюро. Так в сентябре м-це 1941 г. в помещении агитокна, Частов в клеветнической форме отзывался о сообщениях Совинформбюро, заявив, что сводкам Совинформбюро о положении на фронте верить нельзя. Истинное положение на фронте можно только узнать из опровержений (помещений) помещенных в нашей печати по поводу заграничных сообщений. В беседе на литературные темы Частов во время одной из встреч со мною в сентябре 1941 г. выражал отрицательное отношение к писателю Толстому. По смыслу его разговор сводился к тому, что Толстой подмазался к советской власти. Его, Частова было такое выражение: “Толстой А. заработал на хлеб своим “Хлебом”. Он, по его словам, считает, что произведение Толстого “Хлеб” написано на низком уровне, что оно не художественное произведение, а является сборником речей, приказов и тому подобное».

Все сказанное художником Частовым и поэтом Карановым позволило чекистам 1 августа составить обвинительное заключение. Обоим вменялась статья 58 п. 10 ч. II УК РСФСР.

«Произведенным расследованием установлено, что обвиняемые ЧАСТОВ и КАРАНОВ будучи антисоветски настроенными среди своего окружения занимались антисоветской агитацией.

В августе 1941 года ЧАСТОВ и КАРАНОВ высказывали недоверие сообщениям советского информбюро, считая, что оно не объективно отражает положение на фронте. <…>

Тогда же КАРАНОВ в беседе по поводу Указа Правительства о дисциплине высказывал клевету в отношении положения рабочих в Советском Союзе. <…>

В первые же дни войны Германии против Советского Союза КАРАНОВ в связи с военными событиями в клеветнической форме отзывался по поводу существовавшего до войны договора между СССР и Германией, допуская в связи с этим оскорбительные выражения по адресу советского правительства. <…>

В сентябре 1941 года ЧАСТОВ в беседе с КАРАНОВЫМ о советском писателе ТОЛСТОМ А. выражал свое отрицательное отношение к нему, считая, что ТОЛСТОЙ подмазался к советской власти. <…>

В это же время ЧАСТОВ написал и направил по почте анонимное письмо в адрес редакции газеты “Правда” писателю А. Толстому, в котором в резкой антисоветской форме выражал злобу и клеветал на руководителей ВКП(б) и Советского правительства, опошлял жизненные условия трудящихся и наряду с этим восхвалял фашистскую Германию, выражая желание прихода в СССР немецкой армии».

Из приведенного документа следует, что «отрицательное отношение» к писателю саратовские чекисты тоже считали уголовным преступлением.

26 сентября 1942 г. прошло закрытое заседание Саратовского областного суда. Пресловутые тройки канули в прошлое, это был полноценный судебный процесс с участием сторон и соблюдением формальностей. Учитывая военное время, правосудие вершили женщины: председательствующая Трибунская, народные заседатели Виноградова и Варенова, адвокат Иванова и секретарь Петрова. За исключением конвоиров и подсудимых, единственным мужчиной на процессе был прокурор Осипов.

Частов виновным себя признал и пояснил: «В силу материальных затруднений у меня иногда проявлялось брюзжание на существующий порядок. <…> В силу материального затруднения в 1941 г. у меня произошла нездоровая реакция; под влиянием нетрезвого состояния, прочитав статью А. Толстого в газете я написал анонимное письмо писателю Алексею Толстому, в котором я отразил в резко к<онтр>р<еволюционной> форме свое отношение к Сов<етскому> правительству. Письмо не отражает моих истинных взглядов и отношений к Сов<етскому> правительству и существующему строю, т.к. оно было написано под влиянием нетрезвого состояния и потому первое время на допросах предварительного следствия я отрицал, что являюсь его автором, но увидев свой почерк я вынужден был его признать. <…> Каранов мне говорил, что указы Правительства советскому человеку не дают возможности переходить с одной работы на другую, когда захочешь. Наши разговоры происходили всегда вдвоем. Теперь я понял, что совершил преступление. Письмо я написал один и никому о нем не говорил».

Каранов также признал себя виновным: «Я в разговоре с Частовым допускал высказывания анти-советского содержания, так например об указе о трудовой дисциплине я сказал, что он стесняет человека, т.к. не дает возможности уходить с работы, когда захочешь. О вооружении Красной Армии я говорил, что вооружались мы недостаточно. <…> Я не говорил, что рабочим в СССР живется плохо. Отец и мать мои живут в Петровске. О договоре СССР с Германией я говорил, что зря в таком количестве посылали хлеб в Германию, т.к. она его использовала для подготовки к войне с нами же. Всем своим разговорам я не хотел придавать анти-советского смысла. Велись они в присутствии одного Частова. Это были случайные высказывания, всех их я не помню, но данные показания на предварительном следствии я полностью подтверждаю».

Прокурор Осипов запросил Частову – 10 лет и Каранову – 7 лет, с последующим поражением в правах каждому на 3 года. Адвокат Иванова ссылалась на то, что «разговоры и письмо были результатом минутных вспышек, которые приводили к нездоровым разговорам». Защитница указывала на работу подсудимых до ареста, а также на «правильное» происхождение и просила направить их в РККА. И Каранов, и Частов также просили отправить их на фронт.

Отметим, что с точки зрения власти оба подсудимых имели бесспорные заслуги перед Родиной: «В организации «агит-окна» активное участие приняли председатель союза художников тов. Рабинович, молодые художники Заборовский, Елькович, Бобров и поэт Прозоровский. В дальнейшем в коллектив влились художники Можаев, Частов, поэты Юрин, Каранов. <…> «Война – это я», – изрек как-то Гитлер. Под таким заголовком на рисунке художника Заборовского изображен чудовищный выродок с тусклым взглядом безумца, фигурой дегенерата и кровавыми лапами убийцы, стоящий по колено в море человеческой крови. Невольно напрашивается вывод, что нельзя быть спокойным, пока это чудовище существует на свете.

На рисунке художника Частова изображено последнее «достижение» прогнившей фашистской «науки», последнее «откровение» смрадной фашистской мысли – «брачный пункт». Рисунок Частова очень убедительно вскрывает это неслыханное глумление над достоинством женщины и человека, над естественным правом человека на любовь и семью, показывает всю глубину идейного разложения и дикости германского фашизма, который даже в отношении собственного народа совершает такую гнусность»[12]. – писал завотделом пропаганды и агитации Саратовского горкома ВКП(б).

Однако суд посчитал, что художник и поэт своими разговорами «проводили контрреволюционную агитацию, направленную на подрыв мощи Советского Союза и на разложение Советского тыла». Требования прокурора судом был удовлетворены. Каранову дали 7 лет лишения свободы, Частову – 10 лет, однако срок поражения в правах последнему увеличили до пяти лет.

Ходатайства о направлении подсудимых в действующую армию удовлетворены не были, документы о дальнейших перемещениях заключенных в деле отсутствуют. Удалось ли им полностью отбыть срок или они погибли в заключении – неизвестно.

Журналиста и писателя Ефима Ленского, о котором сообщил следователям Каранов, арестовали 26 августа 1942 г. Его обвинили в том, что он проводил «злобную антисоветскую агитацию», распространял «антисоветские клеветнические измышления», пропагандировал «идею создания русской национальной партии» и говорил о необходимости «насильственного устранения от власти руководства ВКП(б)». Ленский тоже просился на фронт, но его приговорили к расстрелу, однако затем учли, что на фронте находился его сын, и в результате Ленскому дали 10 лет. Он отсидел срок полностью, дважды подавал заявления о реабилитации, но был реабилитирован только в 1960 году.

Александр Каранов и Константин Частов были реабилитированы 3 сентября 1992 года. Их родственников не нашли, отправлять справки о реабилитации было некому, и бумаги подшили к делу. Дата реабилитации косвенно свидетельствует о том, что осужденных не было в живых еще в 1950-х годах.

От Александра Каранова осталось несколько стихотворений в саратовской периодике. Ни одно произведение Константина Частова, за исключением десятка антифашистских плакатов, не сохранилось.

В качестве курьеза отметим, что традиция отправлять нетрезвые обличительные письма в Москву в среде саратовских художников сохранилась. Так, в 1950 году Иван Щеглов написал открытку в адрес «Детгиза», издавшего книгу Тургенева «Муму». Художник утверждал, что «у нас свирепствует диктатура Сталина. У нас не писатели, а холуи». За это 70-летнего Щеглова приговорили к 10 годам лагерей, но ему удалось выжить и выйти на свободу после смерти Сталина[13].

К счастью, по неизвестным причинам уголовного преследования избежал художник Константин Салтыков, который, по словам Частова и Каранова, также «имел антисоветские настроения». Его призвали в армию в сентябре 1941 г., одновременно с Частовым. А с 15 декабря он уже участвовал в боях в должности командира топографического взвода.

На риторические вопросы о соразмерности вины и наказания «антисоветчиков», о допустимости их отправки на фронт красноречивее всего отвечает рапорт о награждении Константина Салтыкова в июле 1944 года:

«В боях с прорвавшей Бобруйской группировкой старший лейтенант Салтыков находился на наблюдательном посту, где организовал окружающих бойцов и принял бой с большими группами немецкой пехоты, наседающей со всех сторон. Выйдя с полуокружения просочившейся немецкой пехоты, т. Салтыков с группой бойцов занял оборону на промежуточном рубеже, где опять принял бой. В этом неравном бою ст. л-нт Салтыков тяжело ранен и был вынесен с поля боя.

В боях с просочившейся немецкой пехотой ст. л-нт Салтыков уничтожил до 10 немецких солдат.

За проявленное мужество и отвагу в боях с немецкими захватчиками достоин правительственной награды ордена “Красной Звезды”».

[1] Правда, №241, 31 августа 1941 г.

[2] Рабинович Любовь Семеновна (1907–2001) – преподаватель Саратовского художественного училища (1937–1943), организатор и художественный руководитель саратовских «Агитокон» (1941–1943), председатель правления саратовского Союза художников (1939–1943).

[3] Никитин Владимир Иванович – с 1923 г. педагог, с 1928 г. – завуч Саратовского художественного училища.

[4] Салтыков Константин Макарович (1914 – после 1951) – художник, работал в саратовском товариществе «Художник».

[5] Фомина Инна Александровна (1910–2004) – научный сотрудник, с 1939 по 1966 г. работала на различных должностях в Радищевском музее.

[6] Литературный Саратов: Сб. Сарат. обл. отд-ния Союза сов. Писателей. – Саратов: Сарат. обл. изд., 1940.

[7] Сведений обнаружить не удалось.

[8] Будников Александр Гаврилович (1914–1982) – член Союза художников СССР, заслуженный деятель искусств УССР (1968).

[9] Заборовский Франц Эдуардович (1915–1987) – член Союза художников СССР. О нем см.: Алексей Голицын. История репрессий: Художник Заборовский и откушенное ухо доносчика.

[10] Ленский Ефим Сергеевич (1900 – после 1960) – писатель. О нем см.: Алексей Голицын. История репрессий. Террорист Ленский и стакан крови Сталина // ИА «Свободные новости. FreeNews-Volga».

[11] Прозоровский Лев Владимирович (1914–1988) – писатель, фронтовой журналист. Вадим Земной (Иван Павлович Глухота) (1902–1980?) – писатель. Степан Дальний (Дмитрий Александрович Самсонов, 1895 – ?) – писатель, журналист. Был арестован во время войны за антисоветскую агитацию и умер в заключении.

[12] В. Кондратьев. «Агит-окно» // Коммунист, 21 сентября 1941 г.

[13] См.: Алексей Голицын. История ареста художника Ивана Щеглова // Волга. 2018. №7.

Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2020