Проект реализуется с использованием гранта Президента Российской Федерации
Скворцов А.В. Дополнительные показания 4 марта 1933 г.
Л.д. 72-73.
Дополнительные мои показания от 4 Марта 1933 года.
В 1930 году я познакомился с высланным из Москвы художником Яковлевым Леонидом отчества его не знаю. Знакомство произошло при следующих обстоятельствах. ОГИЗ опубликовал в «Поволжской Правде», что ему требуются художники-графики для работы над книгой. Тотчас же после этой публикации я не пошел в ОГИЗ, но спустя некоторое время я зашел в ОГИЗ и предложил свои услуги. Мне там сказали, чтобы я подождал художника Яковлева, с которым и должен говорить о своем предложении. Примерно через час приходит Яковлев, я обращаюсь к нему с просьбой о работе. Он мне сказал, что он уже теперь не является организатором работы, эту работу передает другому лицу, но все-таки обо мне он скажет кому следует. Через некоторое время я там получаю работу и начинаю работать. За это время я Яковлева вижу редко. Но его в ОГИЗе ругают за его нехорошее отношение к работе и искусству<?>. Несколько раз Яковлев со мной говорил о работе и о том, как идут мои дела в ОГИЗе. Вообще это был очень развязный и разговорчивый человек, умел подходить к людям и быстро знакомиться и даже дружиться. Спустя месяца два или три после его болезни, я его встречаю на Радищевской ул. около Липок, идущего из Госбанка, куда сам шел, чтобы получить деньги по чеку. Он меня остановил и спросил, куда я иду, я ему ответил, что иду в Госбанк, чтобы получить деньги. Он мне сказал, что деньги сегодня получить не удастся, т.к. в банке нет денег. Я выразил сожаление по этому поводу. Он Яковлев предложил мне пойти посидеть в Липки, т.к. после перенесенной болезни ему очень трудно ходить. Я не возражал, и мы пошли в Липки и сели на скамью. Первым его вопросом делом был задан мне вопрос о том, как я смотрю на новую мысль правящих кругов о бригадировании художников и о уничтожении индивидуальной работы художника в отдельности. Я ему ответил, что я отношусь к этому скептически, так как не думаю, чтобы по всем видам и отраслям нашего искусства можно было бы работу проводить бригадно, хотя и не исключаю возможности в следующих разделах как-то монументальной и театральной живописи, где и можно будет проводить работу побригадно. Но Яковлев заявил мне, что все это чепуха, нигде нельзя проводить работу бригадно, т.к. только индивидуально можно творить и создавать истинные произведения искусства. Потом он еще говорил, что подобный метод убивает художеств. мысль, творчество, и само искусство сводится на степень простого ремесленничества. Частично я с ним соглашался, но все-таки опять повторил, что сам еще раньше имел случай работать в бригаде по украшению здания. Но он со мной не согласился. На этом наш разговор прервался, и мы разошлись.
Через две-три недели я его опять встретил в Липках, где он сидел и читал газету. Я с ним поздоровался и хотел уже пройти дальше, но он меня задержал и усадил около себя. После некоторых незначительных вопросов, он перешел к разговору о том, что у него скоро кончится срок высылки и он снова может уехать в Москву. Я ему задал вопрос, за что его сюда выслали, но он уклонился от прямого ответа и начал говорить вообще о политике и главное о том, что жизнь стремительно идет к ухудшению. Говорил, что очень странно, что все видят, как материальные условия ухудшаются, но никто не реагирует на это тем или иным путем. Я поддержал его. Тогда он стал говорить о том, что необходимо организовываться, создавать организации, в которые могли бы объединяться люди одинаково мыслящие. Я ему ответил, что все организации определенно рано или поздно обречены на провал, что и было видно по ряду крупнейших организаций. На это он мне ответил, что это верно, но в тех организациях были ошибки. Теперь организации так не должны строиться. Все члены той или иной организации не должны знать совершенно друг друга во всей организации, а достаточно, если будут знать один также одного или двух. Кроме того, продолжал он, запомнить, что сейчас идет широкая волна организационного движения по России. Организуются и учащаяся молодежь, и служащие, и даже люди пожилые. На все эти вопросы я ему ответить ничего не мог, а только слушал. Потом он, чтобы загладить впечатление от своих слов, перешел опять к незначительному разговору, и на этом мы расстались. Уговора у нас о встречах не было. Но спустя месяц или даже больше, он Яковлев поймал меня в ОГИЗе, когда я уже уходил, и сказал мне, чтобы я его подождал одну минуту, и мы с ним пойдем вместе. Я его подождал, и он мне предложил пойти выпить, но я от этого предложения отказался, зная его как алкоголика. Мы пошли по улице, и он опять направился в Липки. Я не протестовал, т.к. этот путь шел в направлении к моему дому. Тут он Яковлев опять начал говорить о том, что необходимо вступать в организации. Я ему ответил, что ведь существуют разные организации и разные преследуют цели. Он ответил, что это правда, и что теперешние организации преследуют одну цель объединения недовольных, т.к. для другого чего-либо еще время не пришло. После этого он стал меня уговаривать, чтобы и я вошел в организацию. Я ему сказал, но что же я должен там делать. Он мне ответил, что нужно разъяснять, во-первых, что в организациях теперь состоять не страшно, во-вторых говорить о том, что это необходимо, если человек хочет жить по-человечески и работать так, как ему хочется. Вообще доказывал всеми способами пользу такого объединения. Я ему прямого ответа не дал, но думал об этом, хотя, даже дома никому не говорил об этом разговоре. Да по правде сказать и боялся.
Спустя еще некоторое время, кажется уже зимой 1931 года я его встретил с его товарищем, которого он назвал Виктор, в корридоре типографии №2 внизу, и спросил он меня, как идут дела. Я ему ответил, думая, что он спрашивает о моих личных делах: «Ничего, работаю и работы много». После он подвел меня в угол и говорить, что для организации нужны деньги и что я должен хоть немного их достать. Я ответил, что денег у меня самого нет и достать их я не знаю откуда. Он круто повернулся к Виктору, посмотрел как-то странно на него, и оба они быстро отошли от меня. После этого я больше Яков лева и его товарища Виктора не видел. Куда он девался, уехал ли в Москву или был вновь арестован, я не знаю. Товарищи по ОГИЗу говорили, что он уехал в Москву, но так ли это было в действительности, я сказать не могу.
Об этих разговорах я никому не говорил, за исключением Пчелинцева. Почему я сказал Пчелинцеву, так исключительно лишь потому, что сам Пчелинцев при наших разговорах говорил, что необходимо что-то делать, т.к. так дальше он жить не может. Кроме того, намекал мне, что он раньше, во время гражданской войны, долгое время работал где-то в Сибири и судя по смыслу его слов, как офицер и не в Красной Армии. Но он по этому вопросу не распространялся, а только говорил намеками. Но вот недавно уже у меня на квартире, когда я отрицательно высказался против белого офицерства, он заметил, что «все-таки офицерство сделало свое дело».
После Яковлева я связи ни с какими организациями не имел, т.к. не слышал о них в Саратове и только за последнее время, незадолго до ареста услышал об организации, о которой уже писал. Но с ней ничего общего не имел, т.к. вообще не думал присоединяться к каким бы то ни было организациям.
Признаю за собой вину в том, что благодаря моих контрреволюционных разговоров я сагитировал в отрицательном отношении к Советской Власти Львова, Александра Ивановича и второе при определенных антисоветских взглядах Пчелинцева, Виктора Петровича я разговаривал с ним о контрреволюционных организациях вообще, привил ему взгляд о необходимости вступления в какую-либо антисоветскую организацию. В отношении же Попова (имя отчества его не знаю), которого я видел только один раз, не могу признать за собой вины в том, что я его агитировал или прививал ему какие-либо взгляды. Единственно, что могу признать за собой как вину, что я узнал, каких взглядов в политическом отношении является Попов.
Написано собственноручно Ал. Скворцов
